Макондо - Никита Александрович Зименков

Вполне увериться в том,

что вдвоем всегда будем счастливы:

в жизни этой и после смерти.

27

Вернуться домой:

спрятать в чулане винтовку,

сжечь прошлое,

заключенное в вещах погибшей возлюбленной.

Выбросить солдатские сапоги.

Подолгу работать, работать, работать,

постепенно забывая былое.

Но однажды, плюнув на все,

купить солдатские сапоги,

достать винтовку,

позвать друга,

чтобы пойти в новый бой…

Как вдруг, оступившись на пороге,

повалиться в придорожную пыль,

осознав, что главное сражение ты уже проиграл.

Вернуться домой:

спрятать в чулане винтовку,

сжечь прошлое,

заключенное в вещах новой возлюбленной.

Выбросить солдатские сапоги.

28

Нужно иметь огромное мужество,

чтобы закончить войну,

которую проще начать, чем остановить.

Нужно иметь достоинство,

чтобы отказаться от пенсии,

не мучась до смерти, ожидая ее.

Нужно иметь силы,

чтобы стрелять в свое сердце,

а не в противника.

И нужно иметь честь,

решив умереть от усталости,

забытым и нищим,

среди золотых рыбок.

29

В груди так сильно болело,

что я попросил врача обвести йодом то место,

где точно находится сердце.

Каждую ночь, перед сном,

я проводил по рыжему кругу пальцем,

купил кинжал… примерялся…

Но все, чего мне удалось добиться –

это еще нескольких шрамов.

Я подумал, что стоит купить пистолет

и выстрелить в рот (или род?),

но это ничего бы не изменило.

Тогда я стал переплавлять опыт

одиноких будней,

проигранных сражений,

несостоявшейся любви

в буквы и звуки.

Теперь мне легче.

Заканчивая последний лист пергамента,

я думаю только о том,

как заварю крепкий кофе

и пойду к каштану, чтобы помочиться.

30

Расклад карт Пилары Тернер

мне не понравился сразу.

Тогда тканью из черного крепа

я завязал глаза,

сел в угол,

чтобы не утащили ни мертвые, ни живые.

Шли годы…

искали меня,

который сидел не шелохнувшись.

Вытащив из-под кровати

последний фамильный горшок -

семьдесят второй по счету,

я понял, что вот он предел -

пространства.

Отбросив повязку и открыв дверь,

я вышел из комнаты.

Годы навалились все разом,

скрутили руки,

повели к стене,

где Время начищало винтовку,

готовясь к расстрелу.

31

Первый в роду пергамент купит, последний в роду напишет стихи.

Стоя у стены в ожидании расстрела,

перелистав минувшее,

которое казалось объемным и увесистым,

но уместилось на нескольких страницах,

я увидел оранжевые диски на небе.

Последнюю в жизни зарю.

Появился Мелькиадес, Полковник, Аурелиано Второй –

друзья моей призрачной юности

и я понял, что пергамент дописан.

Время взвело курок, прогремели выстрелы

и все, наконец, было кончено.

Одна лишь история, наша история,

останется в мире навечно.

Она будет лежать в сундуках памяти до тех пор,

пока кто-нибудь не споткнется о них и не откроет.

Ибо родам человеческим,

обреченным на века одиночества,

суждено повторяться

…и повторяться.

___________

Могилу накрыли плитой,

без имени,

без даты,

все равно внутри никого не было

(гроб, напоминавший корзинку, был пуст).

Кто-то поставил лампаду,

говорил, что мы еще встретимся.

Дети ели мороженное,

играли на клавикордах,

танцевали Кумбию.

А где-то,

теперь непременно на юге,

родился малыш,

широко раскрыв глаза,

от удивления

…и восторга.