Неизвестно - Саласюк От июня до июня

Еще через минуту Дина услышала уже знакомый ей стук немецких пулеметов. И тут же захлопали мины, заставляя вжиматься, вдавливаться в землю. Залегшие цепью казаки ответили врагу винтовочно-пулеметным огнем, завязался бой.

В подплывшие лодки санитары спешно загружали тяжелораненых. Дина и Софа помогали им. Мест не хватало, но один санитар с треугольниками на пет­личках сказал девушкам, глядя в смертельно испуганные глаза Софы: «Садись в лодку, девчата. Что вам тут помирать с нами». И Софа уже в счастливой надежде шагнула к последней, еще не отчалившей лодке, но Дина задержала ее.

- Мы не поплывем в лодке. Давайте раненых.

И в лодку положили еще двух тяжелых.

- Эх! - вздохнул старшина, отталкивая лодку. - Эти, может, и до вечера не до­живут. - И добавил: - А мы, может, и через час ляжем.

- Как это?.. - хотела спросить Софа, но тотчас все поняла и онемела.

Стрельба наверху усилилась. Санитары с тревогой смотрели на край обрыва, за

которым шел бой, сжимали в руках винтовки.

- А ну, девки, кыш отсюда! - сердито прикрикнул на Дину и Софу старшина. - Чай, плавать умеете - давай на ту сторону, пока не поздно.

- Она не умеет. - Дина кивнула на Софу.

- Эка неумека, - буркнул старшина, молча постоял с минуту и выпряг из теле­ги неплохого конька, обвязал ему вокруг шеи, от груди до холки, вдвое сложенные вожжи.

- Будешь за эту перевязь держаться рукой, вот здесь, с левой стороны. А второй рукой тихонько загребай. Конек будет плыть и тебя перетянет. Ты только сама не пугайся и его не пугай.

Софа кивала головой, ничего не соображая от страха и нервно клацая зубами.

- А ты сама-то доплывешь? - старшина с сомнением посмотрел на белокурую красавицу.

- Доплыву, - уже без прежней уверенности ответила Дина.

- Дина!

Все, кто был у воды, обернулись на крик сверху.

В клубах пыли, песка и камней сверху кубарем скатился Алексей Пятаченков. В руках его был немецкий автомат.

- Дина! Бери моего коня и плыви туда. - Он махнул рукой на правый берег. - Вот тебе на всякий случай мой адрес - и моих родителей. Если что тут со мной - расскажешь им после победы. Но все же верь - я останусь жить. А сейчас плыви. Скажи только, не забудешь меня, а? Не забудешь!?

И говоря эти слова, он уже заводил в быструю воду реки своего хорошего ка­валерийского коня.

- Вот, за луку седла держись. А там верхом и - на восток. Только меня не за­будь. - Где-то сверху, где шел бой, ударило орудие. Лешка злобно оглянулся на выстрел и вдруг, повернувшись, приник к губам девчонки. Оторвавшись, хлопнул коня по крупу и стремглав бросился на кручу, туда, где шел бой, где свирепо били немецкие пулеметы.

- Не забудь, Дина! Я полюбил тебя сразу, как увидел! Не забудь меня, Дина! - последнее, что услышала она, неотрывно глядя ему вслед. Сердце девчонки сжи­малось от смешанного чувства радости, что вот есть такой не просто отважный, а как бы сходный с ней по настрою человек - страстный, энергичный, отчаянный, весь такой кипучий парень. И лихой боец, каким она сама хотела бы быть, если бы родилась мальчишкой.

- Ну, давай, дочка, давай, догоняй подругу. - Старшина повел коня в поводу на глубокую воду. Только тут Дина, словно очнувшись, увидела, что Софа уже почти на середине реки, что ее вместе с лошадью сильно снесло течением, но коник плывет ровно, настойчиво и скоро они уже выплывут.

Старшина закинул повод уздечки на спину кавалерийской лошади.

- Ну, с Богом, дочка.

И Дина, держась рукой за луку седла, почувствовала, что плывет.

А потом Дина и Софа стояли на правом берегу и, рыдая, видели, как сопро­тивление казаков сбили немецкие танки при поддержке пехоты. Как, отступая, казаки ссыпались с кручи к коновязи и тяжелораненым. Почти все они, разобрав лошадей, поплыли через Неман, но в это время по реке пошли стеной невесть от­куда взявшиеся сплавляемые бревна. Это были не плоты, бревна были не связаны, но их оказалось так много и они плыли так густо и неудержимо, что спасенья от них не было. И почти все казаки, плывшие, как и еще недавно они сами, погибали под ударами тяжелых древесных стволов. Погибали и их лошади. А на том берегу еще продолжался бой. И Дина, и Софа высматривали во все глаза, не покажется ли знакомая фигура с залихватским золотым чубом. Не показалась.

Но на берег выкатил немецкий - с крестами - танк и начал стрелять по городу. И тут со стороны города ударил из пушки советский Т-34. Он выстрелил один раз - и немец сразу заткнулся. И загорелся. И из него никто не вылез.

- Смотри! Смотри! - кричала сквозь слезы Софа. - Немцам капут! Немцам ка­пут!

Но, словно в отместку за подбитый танк, по левому берегу густо побежала не­мецкая пехота, расстреливая из автоматов все живое. Софа закрыла лицо ладоня­ми, но слезы лились и лились...

А ночью на аэродром в районе Мостов прилетел самолет, в который погрузился Маршал Советского Союза Кулик, его челядь, и, бросив войска гибнуть в нераз­берихе и окружении, славный сталинский маршал улетел в Москву.

Одну лошадь - ту, что без седла, - девушки оставили на берегу, обе вскараб­кались на боевого коня казака Пятаченкова и, спросив у кого-то из гражданских дорогу, поехали на железнодорожный вокзал. Здесь они застали готовый к отправ­лению состав. Паровоз деловито пыхтел, и вагоны - пассажирские вперемежку с теплушками - были забиты военным людом и беженцами.

Дина приложила немало энергии, сил и настойчивости, чтоб забраться в какой- нибудь из вагонов, но ничего не получилось.

- Куда этот поезд? Скажите, куда идет этот поезд? - спрашивала она.

Никто не знал, куда на самом деле доставит их этот поезд надежды.

- В Лиду, наверное, - говорили одни.

- Какую Лиду! Какую Лиду! В Лиде уже немцы! Надо на Барановичи! - кри­чали им в ответ другие.

- Откуда в Лиде немцы, если их еще нет в Мостах! Паникеры! Суки, панику разводят!

- Панику? Глаза разуй! Немцы уже на левом берегу Немана. Понтоны бросят и через час будут здесь, на вокзале. Этим поездом как раз и поедут на Минск!

- Где эта сука, где? Падла паникерская! А ты что, и рад, что немцы уже здесь? Рад, говори, сволочь! Убить тебя, падлу, пристрелить!..

- Ты иди немца пристрели! Иди, чего за вагон уцепился, если ты не паникер! - крикнул в ответ боец с винтовкой в руках и с перевязанной окровавленными бин­тами шеей. - Мы полком от Белостока с боями пятились. Думали, на Немане наши упрутся, оборона организована. А все - бежать! Кричать только умеете! В могилу этот поезд идет, в братскую могилу!

Люди подавленно замолчали.

- Кто сказал, что в Лиде уже немцы? - спокойно, но строго спросил из сосед­ней теплушки капитан.

- Я сказал! - громко, с вызовом ответил ему молодой одинокий голос, хотя пре­жде об этом горланило глоток десять.

- От кого узнал? - ровным голосом снова спросил капитан.

- От начальника станции. Еще час назад. Ему из Лиды по телеграфу сообщили: немцы ударили со стороны Вильно.

- Ударили? Со стороны Вильнюса? Эх ты. - воскликнул чей-то одинокий го­лос, и в этот момент состав дернулся и потихоньку тронулся.

- Товарищ капитан! - с мольбой в голосе обратилась Дина к только что гово­рившему капитану. Они с подругой стояли сиротливо, никому не нужные и бро­шенные. - Возьмите нас двоих! Пожалуйста. Мы не бежать хотим - мы хотим в воинскую часть. Санитарками или стрелками - я умею. Или по хозяйству - сти­рать белье, а может, на кухне. Кем прикажут, товарищ капитан. Не бросайте нас. Мы не боимся быть с Красной Армией в бою, но нам нельзя оставаться здесь, у фашистов: мы еврейки.

В секунду строго-каменное лицо капитана стало неслыханно изумленным. Ка­залось, он только сейчас, только в эту минуту понял такую особенность этой вой­ны с немцами, как отношение агрессора к людям по национальному признаку. До сей минуты он оценивал начавшуюся войну по соотношению танков, самолетов, автомобилей - наших и немецких, по плотности огня подразделений, их органи­зованности, боевой выучке, построению боевых порядков, а значит, готовности к войне. И вдруг сейчас, когда эта белокурая красавица, яркая, как весеннее утро, впечатляющая, как киноактриса, державшая за руку не менее впечатляющую пре­лестями юности и милым лицом подругу-брюнетку с длинной, ниже пояса, косой, сказала о том, что опасность им грозит уже потому, что они еврейки, капитан понял, что самое страшное в начавшейся войне - идеология человеконенавистни­чества, основанного на теории национального превосходства арийской расы над всеми остальными - «недочеловеками», в их, фашистском, понимании. Евреи по той теории значились как «недочеловеки» - изначально и бесповоротно. И под­лежали уничтожению. И он, славянин, - тоже, видимо, «недочеловек». И уже в следующее мгновение он протянул белокурой руку.

- А ну-ка, ребята!

Белокурая ухватилась за его ладонь, и сразу множество солдатских рук подхва­тили девчонок, подняли в теплушку. Угрюмо молчавшие бойцы, многие в бинтах, вдруг заговорили наперебой.