Александр Янов - Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560

Но увидим мы также и катастрофу. Увидим гибель всех этих на­дежд в нескончаемой четвертьвековой войне с Европой, дотла разорившей страну. И в первом на Руси тотальном терроре царя Ивана IV, известного в потомстве под именем Грозного, который, по словам Николая Михайловича Карамзина, «по какому-то ад­скому вдохновению возлюбив кровь, лил оную без вины и сёк головы людей, славнейшихдобродетелями».

Еще страшнее, однако, оказалось то, что диктатуре Грозного ца­ря удалось институционализировать эту новую в русской исто­рии военно-имперскую государственность, положив начало по­рабощению большинства соотечественников и «сакральному самодержавию». Наглухо отрезав Россию от Европы, она поста­вила страну на грань распада в бурях Смутного времени и в ко­нечном счете ввергла её в затяжной исторический тупик Моско­вии. Тот самый, из которого и пришлось большой кровью извле­кать Россию столетие спустя Петру.

4 Здесь, во вступительном слове, не место подробно описывать то, что увидим мы в русской истории дальше, попытавшись опереть­ся на опыт двадцати её поколений. Всё это читатель найдёт в три­логии. Скажем лишь, что так история России и продолжалась: эпохи сравнительного благополучия перемежались эпохами де­градации, которые один из основоположников славянофильства Иван Васильевич Киреевский очень выразительно характеризо­вал как «оцепенение духовной деятельности». И как увидим мы в трилогии, странным образом всегда настигала Россию дегра­дация, едва «отрезалась» она от Европы — в полном согласии с истиной Чаадаева. Именно со времени национальной ка­тастрофы середины XVI века и обречена была страна на столе­тия «догоняющего равития».

Я, впрочем, никакой особенной задачи и не ставил перед этим вступительным словом, кроме того, чтобы показать, что страте­гии лидеров России на протяжении всей истории её государ­ственности действительно определяли её судьбу на поколения вперед. Так было во времена Ивана III и Ивана IV, повторилось и при Алексее и Петре Романовых, при Екатерине II и Николае I, так же, как и при Александре III или Сталине. Едва ли есть у нас поэтому основания полагать, что выбор сегодняшних лидеров не отразится на судьбе наших внуков.

И, конечно же, подтвердил обзор всех двадцати поколений рос­сийской государственности, которые пройдут перед читателем в трилогии, что Пушкин был прав: каждое выпадение из «евро­пейской системы», подобное ли московитскому, или николаев­скому, или советскому, и впрямь приносили России горе. Боль­шое неизбывное горе для слишком многих, кто, подобно ему, родился на этой земле с душой и талантом.

Просвещенный читатель заметит, конечно, что — за исключением дат — название трилогии повторяет заголовок знаменитой книги Николая Яковлевича Данилевского, впервые опубликованной в 1869 году и ставшей при Александре III своего рода библией тог­дашнего русского национализма. Данилевский проповедовал войну с Европой «во всей её общности и целостности». И хотя он был уверен, что Европа «гниёт» и обречена на судьбу Китая, кото­рый, по его мнению, сгнил уже в i86o-e, Данилевский был испол­нен решимости слегка подтолкнуть историю, ускорив гибель ев­ропейской цивилизации. В этом смысле он был самым выдаю­щимся, пожалуй, предшественником большевиков.

Шестое издание его книги, которое увидело свет в 1995 году, и дис­куссия, вновь развернувшаяся вокруг идей Данилевского на зака­те XX века (подробно рассмотренная во второй книге трилогии), свидетельствуют, что, несмотря на их очевидную архаичность, идеи его отнюдь не утратили власти над умами наших современников.

Я говорю о тех ненавистниках Европы, которых Чаадаев в свое время саркастически назвал «новыми учителями». «Кто не зна­ет, — писал он, — что мнимо-национальная реакция дошла у на­ших новых учителей до степени настоящей мономании. Теперь уже речь идет не о благоденствии страны, как раньше... доволь­но быть русским: одно это вмещает в себя все возможные блага, не исключая и спасения души».

Сегодняшние «новые учителя» идут в своём поклонении Дани­левскому еще дальше, чем царские. Если в 1880-е проф. К.Н. Бе­стужев-Рюмин всего лишь приравнял его идеи к открытию Ко­перника, то один из наших современников назвал свою книгу о Данилевском «Славянский Нострадамус». Другой, кстати, д-р исторических наук и старший научный сотрудник академическо­го Института российской истории, убежден, что эти идеи были «взглядом, брошенным на историю не с кочки зрения европей­ской цивилизации, а с высоты космоса и одновременно с высо­ты Божественного устроения всего сущего на всё в человечес­ком мире и вокруг него». А третий, духовное лицо, совершенно уверен, что всякий, кто смеет возразить против идей Данилев­ского, смотрит на историю «глазами диавола».

Я не стану здесь возражать сегодняшним эпигонам Данилевско­го. Вполне убедительно ответил им еще 120 лет назад великий русский философ Владимир Сергеевич Соловьев, когда писал: «Утверждаясь в своем национальном эгоизме, обособляясь от прочего христианского мира, Россия всегда оказывалась бес­сильною произвести что бы то ни было великое или хотя бы про­сто значительное. Только при самом тесном внешнем и внутрен­нем общении с Европой русская жизнь действительно произво­дила великие политические и культурные явления (реформы Петра Великого, поэзия Пушкина)».

Короче говоря, выбор названия для трилогии не случаен. Оно призвано подчеркнуть её открытую полемическую направлен­ность по отношению к одноименному сочинению Н.Я. Данилев­ского и его сегодняшним единомышленникам.

Я знаю — как не знать? — что и в России и в Европе выросла за столетия мощная индустрия исторического мифотворчества, ста­вящая себе целью убедить публику, что они чужие друг другу — всегда были чужими и всегда будут. Даже принадлежат к разным «цивилизациям». Приложили к этому руку и классики западной историографии. В унисон с «мономанией» отечественных певцов национального эгоизма они тоже полностью игнорировали Евро­пейское столетие России и порожденную им либеральную тради­цию в её политической культуре. И тоже пропагандировали миф о прошлом России как о тысячелетнем царстве рабства и деспо­тизма. Как увидит читатель в первой книге трилогии, аргументы их очень подробно рассмотрены и безосновательность их пока­зана, надеюсь, достаточно убедительно.

Сложнее с отечественной псевдоакадемической «мономанией» в духе А.С. Панарина, А.Г. Дугина или Н.А. Нарочницкой. Сложнее потому, что эти пропагандисты национального эгоизма опериру­ют не аргументами (о документах и говорить нечего), но расхожи­ми прописями полуторавековой давности, вроде «мистического одиночества России» или её «мессианского величия и призва­ния». Подменяя рациональную аргументацию туманным — вино­ват, не нашел другого слова! — бормотанием, которое невозмож­но верифицировать, эта эпигонская манера, по сути, исключает осмысленную дискуссию и провоцирует оппонентов на не вполне академическую резкость. Можно поэтому понять акад. Д.С. Лиха­чева, когда он так им возражал: «Я думаю, что всякий национа­лизм есть психологическая аберрация. Или точнее, поскольку вызван он комплексом неполноценности, я сказал бы, что это психиатрическая аберрация».

В отличие от Дмитрия Сергеевича, однако, я не стану обижать певцов национального эгоизма подозрениями по поводу их душевного здоровья. Я лишь обращу внимание читателя на се­годняшнюю реальность, сложившуюся в результате того, что именно этот национальный эгоизм отнял у России европей­скую способность к самопроизвольной политической модер­низации, обрекая ее тем самым на многовековой произвол власти.

7 Читатель не найдет в трилогии стандартного, строго хронологиче­ского описания прошлого России (он легко это отыщет в школь­ных или вузовских учебниках). Трилогия предлагает ему то, чего в учебниках нет. А именно многовековую историю национально­го горя, т.е. повторяющихся выпадений России из Европы и свя­занных с ними национальных катастроф.

Первая её книга состоит из трех практически равных частей. Од­на посвящена подробному исследованию Европейского столе­тия России; другая — теоретическому осмыслению его катастро­фы в отечественной и западной исторической литературе; по­следняя, наконец, — старинному историографическому спору о сути этой катастрофы. Я назвал этот затянувшийся на четыре столетия и впервые собранный здесь по кирпичику судьбонос­ный спор Иванианой (по имени его зачинателя).

Во второй книге читатель познакомится с московитским выпаде­нием из Европы XVII века и — особенно подробно — с междуна­родной дискуссией о смысле следующего выпадения во второй четверти XIX столетия. Тогда, при Николае I, Россия словно бы вернулась на три десятилетия к московитскому «духовному оце­пенению», насколько возможно было это после Петра. Тогда же и идеология Грозного царя получила свою законченную форму Православия, Самодержавия и Народности.