Александр Янов - Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560

Россия и Европа. 1462-1921

Самые знаменитые, вошедшие во все хрестоматии, строки из «Апологии сумасшедшего» Петра Яковлевича Чаадаева обычно цитируются так: «Я не научился любить свою родину с закрыты­ми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами». Это гордые слова и не удивительно, что они так часто цитируются: они делают честь народу, давшего миру такого мыслителя.

Продолжение этой цитаты, однако, отнюдь не менее значитель­но. Может быть, более. Вот как заканчивается оборванная на се­редине мысль Чаадаева: «Я нахожу, что человек может быть по­лезен своей стране только в том случае, если ясно видит её; я ду­маю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны отечеству истиной».

С тем, как именно видел свою страну Чаадаев и что имел он в ви-

4*

ду под истиной, которой обязан был отечеству, читатель трило­гии подробно познакомится во второй её книге. Самое сжатое представление об этом дают нам строки из третьего его Филосо­фического письма 1829 года: «Скоро мы душой и телом будем вовлечены в мировой поток... и, наверное, нам нельзя будет дол­го оставаться в нашем одиночестве. [Это] ставит всю нашу буду­щую судьбу в зависимость от судеб европейского сообщества. Поэтому чем больше мы будем стараться слиться с ним, тем луч­ше это будет для нас».

Не менее существенно, что с этим суждением Чаадаева безого­ворочно согласился и Пушкин, который, как мы помним, вовсе

не всегда соглашался со своим старшим товарищем. «Горе стра­не, — ответил в этом случае Александр Сергеевич, — находящей­ся вне европейской системы».

Скажу честно, когда я впервые прочитал эти строки, а было это, как понимает читатель, в достаточно нежном возрасте, поразили они меня словно громом. Как могли, думал я, руководители Рос­сии на протяжении столетий не понимать того, что было азбучно ясно Пушкину и Чаадаеву почти двести лет назад? А именно, что сознательно оставляя страну «в одиночестве», «вне европей­ской системы», обрекают они свой народ на горе? Ведь это поис­тине уму непостижимо! Повзрослев, я нашел ответы на многие вопросы. Но на этот, признаюсь, ответа я так и не нашел.

Так или иначе, в переводе на современный академический жар­гон истина Чаадаева сводилась к следующему: он предложил по­стоянно действующий критерий политической модернизации России. В отличие от всех других форм модернизации (экономи­ческой, культурной или религиозной) политическая модерниза­ция, если отвлечься на минуту от всех её институциональных сложностей, вроде разделения властей или независимости суда, означает в конечном счете нечто вполне элементарное: гаран­тии от произвола власти.

Во второй четверти XIX века, во времена Чаадаева и Пушкина, Европа была единственной частью тогдашней политической вселенной, сумевшей этот произвол минимизировать. Нужен был, однако, гениальный без преувеличения прогностический дар, чтобы в их время предугадать, что только Европа — несмо­тря на все откаты, эпизодический регресс и даже братоубий­ственные гражданские войны, вроде наполеоновских, — в си­лах самопроизвольно довести свою политическую модерниза­цию до конца. Другими словами, элиминировать произвол власти.

Тем более трудно это было предвидеть, что два важнейших евро­пейских сообщества — германское (со времен первых романти­ков XIX века) и российское (со времен Николая I) — обнаружили отчетливую тенденцию противопоставлять себя остальной Евро­пе. Такие выпадения из «великой семьи европейской», говоря словами Чаадаева, с несомненностью обличали своего рода, ес­ли хотите, политическую недостаточность этих сообществ, их не­способность к самопроизвольной политической модернизации.

Это обстоятельство не только затрудняло прогноз, но и обостря­ло в глазах русских мыслителей необходимость компенсировать политическую недостаточность России «слиянием» с Европой, по выражению того же Чаадаева.

2 У немцев не было своего Чаадаева. И у Иоганна Вольфганга Ге­те, к которому относятся они так же, как мы к Пушкину, никакой особенной тревоги это странное «выпадение» Германии из Ев­ропы, тоже, сколько я знаю, не вызвало. Ничем хорошим тем не менее закончиться оно не могло. Не это ли имел в виду крупней­ший английский историк А.П.Тейлор, когда писал полтора столе­тия спустя: «То, что германская история закончилась Гитлером, такая же случайность, как то, что реки впадают в море»? Так или иначе, понадобились эпохальные поражения в двух мировых войнах, чтобы Германия воссоединилась с Европой.

Россия, однако, тоже не послушалась грозного предостереже­ния самого выдающегося из своих политических мыслителей. Почему не послушалась, подробно, конечно, обсуждено в трило­гии. Важно для современного читателя то, что заплатила она за небрежение советом Чаадаева неимоверно, умопомрачительно дорого — не только затянувшимся на столетия крестьянским рабством или десятками миллионов жизней, поглощенных ГУЛА- Гом, но и тем, что оказалась отрезанной от нормальной (евро­пейской, по Чаадаеву) жизни, обречена мириться с произволом

власти и с унизительной второсортностью своего быта, не гово­ря уже о неуверенности в завтрашнем дне, терзающей её и по сию пору (достаточно вспомнить хотя бы о «проблеме 2008»).

Но главное, обречена оказалась страна мириться с тем, что бре­ла по истории спотыкаясь, то и дело попадая в глубокие, затяги­вавшиеся на долгие годы, если не на поколения, исторические тупики.

Я не думаю, что кому-нибудь в России нужно объяснять, что та­кое исторический тупик. Союз Советских Социалистических Рес­публик, в котором большинство из нас прожило часть своей жиз­ни, был одним из таких российских тупиков. Мы тотчас поймём это, вспомнив, что едва он закончился, обнаружили мы вдруг, что жизнь придется начинать с чистого, так сказать, листа, беспо­щадно меняя в ней ВСЁ — от основ повседневного бытия до ин­дивидуальной психологии. Менять, признавая тем самым, что страна десятилетиями шла в никуда.

Или, как сказал известный американский историк проф. Н.В. Ря­занове кий по поводу другого такого тупика, «Россия так и не на­верстала тридцать лет, потерянных при Николае I». Потерянные поколения — вот что такое исторический тупик.

Еще важнее, однако, для современного читателя то, что и сегод­няшние лидеры страны по-прежнему ведут её курсом, противо­положным совету Чаадаева. Курсом, вполне возможно чрева­тым еще одним историческим тупиком.

Многие в России такой курс поддерживают, некоторые против него возражают, но и те и другие не в силах доказать ни пра­вильность, ни ошибочность этого курса для будущего страны. Да и возможно ли доказать это, опираясь на жизненный опыт одно- го-двух поколений, на которые вынуждены опираться те, кто принимает сегодня судьбоносные решения?

3 Это особенно обидно потому, что способ доказать правоту (или неправоту) Чаадаева существует. Больше того, это единственный способ понять, вопреки Тютчеву, Россию умом. В просторечии называется он «история страны». В случае, конечно, если исто­рия эта понимается не селективно, не как вчерашняя лишь или позавчерашняя, но во всей ее «общности и целостности», исполь­зуя выражение, употребленное в совсем другой, как мы увидим, связи известным мыслителем XIX века Н. Я. Данилевским.

В конце концов за двадцать поколений своей государственности не раз стояла Россия на аналогичных исторических перекрест­ках, опять и опять выбирая путь в будущее. Порою выбор её ли­деров был правильным, но нередко оказывался он и ошибкой. Иногда непростительной, грубейшей. По крайней мере, трижды заводил он страну в болота исторических тупиков, выход из ко­торых требовал от народа огромных, бывало, и страшных жертв. Так вытаскивал Россию из московитского болота XVII века Петр I. Так вытаскивал её из николаевского болота в середине XIX века Александр II. Так, наконец, под напором «снизу» выво­дили её из тупика советского в конце XX века Горбачев и Ельцин. И опять и опять приходилось подданным Российской империи во всех этих случаях начинать жизнь с чистого листа, невольно при­знавая таким образом, что десятилетиями страна шла навстречу

катастрофе. »

Отсюда замысел трилогии.

Почему, в самом деле, не попробовать нам с читателем опереть­ся на опыт всех двадцати поколений, живших и умерших на этой земле с самого начала её государственного существования? На опыт всех стратегий, выбиравшихся её лидерами на протяже­нии пяти столетий?

Драматическая и для большинства читателей совершенно не­ожиданная картина откроется нам, едва попытаемся мы это еде- лать. Все магистрали и закоулки отечественной истории окажут­ся перед нами как на ладони. И все роковые ошибки тоже.

Увидим мы, например, как, стряхнув с себя более чем двухвеко­вое варварское иго, расцвела страна, вступив во главе со своим первостроителем великим князем Иваном III в эпоху, которую я назвал Европейским столетием России (1480-1560). Увидим поразительные для своего времени, нередко опережавшие тог­дашнюю Европу реформы, которые открывали, казалось, перед страной перспективу дальнейшего роста и процветания.