Оленья кавалерия. Очерки о русских первопроходцах - Волынец Алексей Николаевич
Потери корейских стрелков также были велики – 7 убитых и 24 раненых, в том числе десяток тяжело. Благодаря дневнику генерала Син Ню мы сегодня поимённо знаем корейцев, погибших в тот день от русских пуль посреди Амура: Юн Геин, Ким Дэчхун, Ким Сарим, Чон Герён, Пэ Мёнджан, Лю Бок и Ли Ынсен.
Русский залп заставил флотилию Шархуды отступить и начать забрасывать казаков ядрами и горящими стрелами издалека, уже не думая о захвате трофеев. «Срочно стали стрелять огненными стрелами, в результате чего по очереди загорелись семь вражеских кораблей…» – записал Син Ню в дневнике.
Русские сопротивлялись отчаянно, даже сумели перейти в контратаку и захватить один из маньчжурских кораблей. Но сказалось численное превосходство противника, в рукопашной схватке контратаковавших казаков задавили массой маньчжурских латников. В той резне пал и командующий первопроходцами – атаман или, как тогда говорили наши предки, «приказной человек великой реки Амура новой Даурской земли» Онуфрий Степанов, семь лет назад простым кузнецом пришедший в Приамурье с отрядом Ерофея Хабарова.
История не любит проигравших – сегодня Хабарова знают все, хотя бы по одноимённому городу и краю, а вот Онуфрию Степанову, сделавшему для присоединения берегов Амура к России ничуть не меньше, исторической памяти не досталось. Хотя в том нет его вины – атаман по прозвищу Кузнец, «приказной человек великой реки», сражался умело и храбро – но свой главный бой он проиграл.
«Оружие со сверхъестественной системой воспламенения пороха…»
К вечеру 30 июня 1658 года главные силы русских на Амуре были разгромлены. Из 11 наших кораблей семь были сожжены, три захвачены маньчжурами и только одному удалось вырваться из окружения и уйти от погони. Из трёх сотен казаков выжило менее трети – 45 во главе с раненым племянником Хабарова, Артёмом Петриловским, прорвались на спасшемся корабле и еще четыре десятка тех, кто, выпрыгнув с горящих судов, сумел в последующие дни и недели выжить во враждебной тайге.
В дневнике корейский генерал отметил, что многие русские предпочли смерть плену: «Пятеро солдат из разгромленного вражеского отряда сделали из камыша и веток плот и поплыли на нем… Стали их преследовать, и они не могли убежать. Тогда они решили: “Чем умирать от ваших рук, лучше убьём себя сами”. Бросились в воду и умерли. Еще три человека, которые не смогли сесть в одновесельную лодку и которым было некуда идти, бросились в воду и умерли…»
Более 200 казаков, включая атамана Онуфрия Степанова, погибли. Согласно дневнику Син Ню, подчинённые маньчжурам «жители собачьих посёлков» – так кореец обозвал людей, ездивших на собачьих упряжках – резали и поедали трупы русских. Видимо, Син Ню стал свидетелем первобытной традиции некоторых плёмен Приамурья, практиковавших ритуальное поедание кусочка печени убитого врага.
Но главное внимание корейского генерала привлекли сами русские и захваченные у них трофеи. «Их стрелковое искусство превосходно. В предыдущих войнах маньчжуры терпели от них серьезные поражения и несли большие потери убитыми…» – написал Син Ню о поверженном враге через два дня после сражения.
Маньчжуры захватили в плен десять казаков, и корейский генерал попытался понять, что же это за люди. «Их лица и волосы очень сильно напоминают варваров, но выглядят они более свирепыми… Переводчик говорит, что они О-ро-со, я раньше о такой стране не слышал… Видно и маньчжуры не знают, откуда они пришли…» – записал Син Ню в дневнике.
Больше всего командира корейских мушкетёров заинтересовали и поразили, конечно же, доставшиеся победителям русские ружья. Корейцы использовали фитильные мушкеты, в которых порох поджигался тлеющим шнуром, тогда как у русских первопроходцев имелись на вооружении более совершенные кремневые ружья. Поражённый генерал Син Ню назвал эти трофеи «оружием со сверхъестественной системой воспламенения пороха». Он писал в дневнике: «В ружьях врагов, в отличие от наших, не используют фитиль. Внутри них находится металлическое огниво и каменное кресало. Металл и камень ударяются друг о друга и высекают пламя. Это удивительный механизм…»
Корейский генерал попросил барона Шархуду дать ему хотя бы немного столь совершенного русского оружия: «Поскольку ружья врагов особенные, то радость триумфа ещё больше возрастет, если подарить нашему государству несколько стволов…» Однако маньчжур отказал корейцу и все трофеи отправил в Пекин, а обиженный Син Ню записал в дневнике о своём командующем: «Этот подлец жадничает…»
Из десятка русских пленных один оказался на корабле Син Ню. Корейский генерал попытался поговорить с ним, через маньчжурского переводчика, знавшего лишь приамурские диалекты и не владевшего русским. Однако кое-что кореец сумел понять даже из такого общения, и выясненные им факты потрясли его ещё больше.
«Вражеский пленник говорил, что после того, как они покинули свою страну, они четыре года добирались сюда, на Амур. Как можно четыре года идти по чужим землям, а после этого ещё и сражаться в этих местах? Этому невозможно поверить…» – записал в дневнике корейский генерал, поражённый фантастическим и невообразимым для него расстоянием, покорившимся русским казакам. Обитатель ещё средневековой Кореи просто не мог даже представить себе те пять тысяч вёрст, лежащих между Уралом и границами его родины.
Разговор, столь поразивший Син Ню и состоявшийся в июле 1658 года где-то на реке Сунгари, стал первым достоверно известным фактом общения русского и корейца. Сегодня мы знаем слишком мало о дальнейшей жизни даже знаменитого в Корее генерала, тем более навсегда неведомой остаётся для нас и судьба того русского пленника, первого в нашей истории поговорившего с жителем Страны утренней свежести.
«В северных пограничных районах были свирепые варвары…»
Осенью 1658 года отряд мушкетёров Син Ню возвратился на родину. Маньчжуры показали своим корейским вассалам, кто хозяин положения – не только не поделились добытыми у русских трофеями, но и заставили Син Ню оставить имевшиеся у него боеприпасы.
Однако на родине вернувшегося генерала встретили с большими почестями. Ему присвоили почётное звание «великого мужа исключительных добродетелей», а от имени короля-вана по всей Корее распространили официальное сообщение: «В минувший год в северных пограничных районах были свирепые варвары, которые кусали и убивали людей, и их никак не могли изгнать. С этой целью во главе воинов великий муж Син Ню бодро отправился в поход. Ветер был свеж, погода ясная. Нашли вражеское логово и сожгли его, доказав варварам своё превосходство. Возвратились с пением победных гимнов и заслужили похвалу от вана…»
Победа, к которой были причастны корейские стрелки, действительно оказала немалое влияние на историю Дальнего Востока – разгром отряда Онуфрия Степанова остановил русское продвижение в Приамурье. Хотя впереди было ещё три десятилетия упорных «албазинских» войн между маньчжурами и казаками, но именно бой 1658 года у Корчеевской луки стал переломным моментом. В конечном итоге именно он привёл к тому, что нашей стране на полтора столетия пришлось отказаться от Амура.
В Корее же этот бой стал весьма популярным фактом истории. Следующую четверть тысячелетия корейцы не участвовали в войнах и тем более не имели никаких побед, к которым были бы причастны. На фоне обидного подчинения маньчжурскому императору всё это требовало хоть какого-то повода для национальной гордости – таким поводом и стал «северный поход» генерала Син Ню. О нём не раз с гордостью писали корейские литераторы и историки XVIII–XIX веков.
Даже в наши дни, на исходе XX века историк из Южной Кореи, натягивая реалии «холодной войны» и противостояния с СССР на эпоху первопроходцев, так описывает значение той победы с участием корейских мушкетёров: «Успехи в боях на Амуре имели мировое значение, ибо в этих сражениях, благодаря решающей роли отрядов корейских стрелков, впервые был поставлен заслон российскому проникновению в Восточную Азию. В результате их Россия, в течение 10 лет бросавшая вызов мировому порядку, была изгнана из бассейнов рек Амура и Сунгари. Кроме того, была обеспечена безопасность корейских границ…»
