Хуан Гойтисоло - Остров
Вспомним начало «Ловкости рук» – там даже настоящие дома казались декорациями; блуждая в тумане всеобъемлющей лжи, автор порою и сам готов был утратить чувство реальности. Иное отношение к миру в «Прибое»: ненавидя фальшь не меньше прежнего, Гойтисоло умеет рассмотреть то подлинное, что ею скрыто. За коврами и полотнищами, за плакатами и декорациями открывается действительная жизнь – горькая, но несомненная. Нет, не все в человеческих отношениях разъедено затопившей страну ложью – здесь, в рабочем квартале, это обнаруживается очевиднее, чем где-либо. Есть звериная борьба за существование, но есть также простейшая солидарность бедняков, и, когда Эваристо лишается жилья, соседи – такие же нищие, как он, – наперебой зовут его к себе.
Под внешностью «настоящего мужчины» может скрываться лживый сутенер. Но внешность бывает обманчива и по-другому. Содержатель таверны Маньо – трактирщик как трактирщик, только что позволяет посетителям сидеть, ничего не заказывая. Но стоит зашедшим как-то в таверну незнакомцам затянуть суровую песню – ее сложили в концлагере пленные республиканцы, – как Маньо подхватывает ее. Из-под будничной оболочки выступает старый боец, ничего не забывший.
Но главное завоевание Гойтисоло в «Прибое» – образ Хинера. Рисуя этого человека – в прошлом участника борьбы за республику, узника фашистских лагерей, – он предельно сдержан. Одинокий в собственной семье, не умеющий найти общий язык с сыновьями, в чем-то наивный, а подчас даже жалкий, Хинер вначале кажется фигурой трагической. Лишь постепенно начинаешь ощущать, какая сила таится в способности Хинера постоянно думать об окружающих его бедняках предместья, страдать за них, искать путей к их объединению. Все пережитое не смогло убить в нем эту способность, и достаточно малейшего толчка – письма из Франции, в котором рассказывается об успехах организованного рабочего движения, – чтобы Хинер попытался действовать, собрать друзей, начать все сначала.
Писатель подвергает этого героя тягчайшей проверке в глазах читателя. На тайном собрании Хинер стремится убедить друзей приступить к действиям, говорит о необходимости борьбы – а из репродуктора, включенного для маскировки, несется, словно передразнивая его, речь какого-то официального лица, звучат как будто бы те же самые слова – о борьбе, о социальной справедливости… Снова фальшивомонетчики пытаются подменить истинные ценности, однако теперь это не удается, потому что люди не только слышат слова, но и знают, что за ними стоит. За одними словами – мертвая бутафория, за другими – вещи, которые нельзя подделать, которые всегда настоящие: любовь к ближним, жажда человеческого братства, тепло тридцати миллионов сердец. Из поединка с ложью Хинер выходит победителем.
Гойтисоло не был бы самим собой, если бы эта сцена увенчалась полной победой Хинера – созданием организации. Верный жестокой правде, писатель свидетельствует: путь труден, и очень много еще нужно сделать, чтобы преодолеть страх, неверие в свои силы, чтобы найти дорогу к молодежи, томящейся от пустоты и бесцельности жизни. Еще много ударов и разочарований подстерегает Хинера, но он не сдастся, не успокоится, не вернется «на круги своя».
Роман кончается. Ничто как будто не изменилось в жизни предместья. Антонио покорился своей судьбе, Хинер, кинувшийся с кулаками на жандармов, выселявших Эваристо, схвачен и увезен в полицию, а сын Сатурио, Карлитос, избранный из всех детей предместья для произнесения приветственной речи в честь сеньора депутата, послушно зубрит чужие напыщенные слова.
Однако тщательно подготовленный спектакль, долженствовавший изобразить благоденствие трудящихся и преданность их франкистскому режиму, позорно проваливается. Карлитос, которому в последний момент вдруг представилась вся жизнь родного предместья, не может выговорить ни слова из подготовленной речи. Суровым молчанием провожают бедняки представителей власти. И тут происходит нечто необычное для Гойтисоло: в повествование врываются стихи – гремящие, как трубный глас, строки Антонио Мачадо:
Но родится иная Испания………………………………………Неумолимая, простонародная,Разрывая рассветом сумерки грязные,С топором, занесенным для возмездья, грядет она,Испания ярости, Испания разума.
Слово «родится» в оригинале стоит в настоящем времени. Новая, молодая Испания рождается сейчас, в грязи и в крови, на улицах тех предместий, о которых рассказывал Хуан Гойтисоло.
4Кое-кого из читателей, следивших за творчеством Гойтисоло, роман «Остров» (1961) несколько озадачил. Писатель, с такой проникновенностью и силой воссоздавший народную жизнь в «Прибое», в последовавших затем путевых очерках «Земли Нихара» (1960), – и вдруг посвящает целую книгу живописанию среды праздных прихлебателей франкистского режима! Да еще ведет рассказ от лица представительницы этой среды Клаудии Эстрада, жены преуспевающего журналиста…
Весь вопрос, однако, в том, с какой целью делает это писатель и как он это делает.
Итак – одиннадцать дней «сладкой жизни» в курортном городке Торремолиносе близ Малаги. Сытые бездельники, неотличимые от иностранных туристов, морские купанья, пьянство, разврат, судорожное веселье и почти истерическое бесстыдство. «Он превратился в обособленную страну, настоящий остров… – говорит о городке на первых же страницах Рафаэль, муж Клаудии. – Мужья изменяют женам. Жены изменяют мужьям. Священник угрожает карами, и никто его не слушает».
Смысл заглавия обозначен в этих словах лишь отчасти – полностью он раскроется в ходе повествования о людях, чуждых своему народу, живущих – где бы они не находились! – словно на острове, изолированном от всей страны.
Увиденный «изнутри» внимательными холодными глазами незаурядной женщины, безжалостной к себе и окружающим, предстает перед читателем мир «тех, кто наверху». Здесь они у себя дома – декорации убраны, маски сброшены, можно называть все вещи своими именами, можно улыбаться, когда семидесятилетняя американка Бетти, покупающая для постели молодых рыбаков, хвастается тем, «что только в одном Торремолиносе потратила больше денег, чем правительство моей страны во всей Испании…»
Мы видим людей – трудно, впрочем, называть их людьми, – которые дошли до крайней степени нравственного одичания, в жизни которых нет ничего, кроме погони за наслаждениями. Таков Роман – собственная жена называет его павианом, – таков Грегорио, непоколебимо убежденный в своем праве владеть землями и изрыгающий проклятия по адресу «красных», такова Лаура с ее ненасытным и все-таки скучным распутством. Но в центре внимания автора не они, а те, кто еще не утратил способности мыслить и некоторых рудиментарных остатков совести: сама Клаудия, Рафаэль, его друг и коллега Энрике – интеллигенты, когда-то связавшие свою судьбу с фашизмом и слишком поздно прозревшие.
Что привело на позорный путь их – людей, в молодости не таких уж плохих, способных тогда и на участие к ближнему и на энтузиазм? Происхождение (родители Клаудии – фалангисты, расстрелянные республиканцами)? Юношеская незрелость? Превратности биографии? Гойтисоло идет глубже, он хочет непременно докопаться до ответа на вопрос: почему фашизм смог на какое-то время если не убедить, то хотя бы обмануть, пусть даже небольшое количество, незлых и неглупых людей? Бессонной ночью, исполненная заслуженного отвращения к себе, Клаудия, припоминая военные годы, думает о свойственной ей тогда «слепой вере в справедливость нашего дела». Слепая, нерассуждающая вера, проклятая потребность в самообмане, заставившая в свое время этих людей, насилуя собственную совесть, принять каннибальскую доктрину фашизма, – вот та непоправимая вина, которую не прощает писатель.
И нет, пожалуй, казни хуже той, на какую они обречены: разочароваться во всех иллюзиях, осознать глубину своего падения, увидеть пропасть, куда они катятся вместе со всем режимом («Мы плаваем в какой-то клоаке, – откровенничает Рафаэль. – В тот день, когда все это взлетит на воздух, мы захлебнемся в дерьме»), – и не иметь решимость порвать с неправым делом, поработившим их. Своего рода духовный паралич сковывает этих людей. Они с удовольствием расскажут антиправительственный анекдот, могут послать друг другу газетную вырезку с речью главы государства, подчеркнув красным карандашом особенно пикантные выражения, могут, наконец, как это делает актриса Долорес Белее, под видом танца апашей надавать пощечин американской миллионерше, – и это все, на что они способны. Презирая свою благополучную, обеспеченную жизнь, они все-таки цепляются именно за эту жизнь – единственное, что у них осталось.
Но тщетно, стремясь забыться, смешиваются они с толпой богатых бездельников, оглушают себя алкоголем, опустошают себя случайными связями – в любом убежище настигает их возмездие, таящееся в них самих. Вино не опьяняет, цинизм не утешает, отчаяние становится привычным состоянием.
