Vladimir - Unknown
Мой Чиндлер мягко покачивался на воде в трёх кабельтовых от берега, когда к нам подошла и пришвартовалась длинная, высокобортная лодка. На вёслах сидело четверо темнокожих мужчин, пятый в светлом костюме устроился ближе к носу, а ещё один в кожаной ковбойской шляпе, правил на корме. По понятным причинам всё приходилось делать ночью, при скудном свете карбидных ламп. В том числе принимать на борт весьма увесистый груз. Четыре громоздких ящика, каждый весом более центнера. Кормчий с четырьмя чернокожими помощниками дважды возвращались с лодкой на остров, перевозя этот багаж.
Сам виновник торжества и хозяин этого груза спустился в командный отсек у-бота. Здесь, при более ярком освещении мне удалось лучше разглядеть этого человека. С первого взгляда он походил на пожилого провизора какой-нибудь провинциальной аптеки. Полноватый, невысокий старик, лет шестидесяти, в видавшем виды просторном костюме из светлой фланели. Однако разглядев его лучше, я отметил в нём особую, не бросающуюся в глаза колоритность, приметы цельного и сильного характера.
Цепкие, пронизывающие тёмно-карие глаза, чувственные, но упрямо поджатые губы и крупный, откровенно семитский нос. Подбородок скрывала седая курчавая бородка. Хоть сейчас пиши с этой натуры картину под названием лик Агасфера. В руках этот библейский персонаж держал длинный и чёрный тубус, какие используют для переноски чертежей. Он, обмахиваясь, периодически снимал с головы белую панаму, обнажая крупный сократовский лоб, благородную, подковообразную плешь и венчик мелких седых кудрей.
- Синьор Бланко – представился старик, не протягивая руки для пожатия – Я имею инструкцию – заговорил он на настоящем хох-дойч – с этого момента и до конца похода я обязан, находится на субмарине, свободной от груза. То есть не на вашей, герр командир.
- Таковая субмарина имеется – заверил я его – по окончании погрузки вы, синьор Бланко, будете доставлены на её борт.
Старика сопровождал среднего роста крепкий, смуглый латиноамериканец, тот самый кормчий, который спустился к нам позже. Всем своим обликом, тёмным костюмом (при этакой духоте), широкополой кожаной шляпой и чёрными солнцезащитными очками, которые он водрузил на нос, оказавшись в хорошо освещённом нутре подлодки, он должен был бы вызывать подозрение у местной полиции, а заодно и контрразведки, если бы таковая имелась. Ему не хватало только чёрных кожаных перчаток наёмного убийцы на руках. Этот латинос, с тем же успехом, мог повесить на грудь табличку с надписью: “Я мутный тип. Нуждаюсь в допросе с пристрастием!”. Впрочем, как раз, представиться он не счёл нужным. Доставив пассажира на борт он, видимо, счёл свою миссию оконченной. Убедившись, что всё в порядке, смуглый, так и не проронив ни слова, с профессиональной ловкостью поднялся по вертикальному трапу. Я поднялся следом на палубу, чтобы проводить его. Через минуту он со своими помощниками отчалил от борта Чиндлера и вскоре высокий длинный корпус их лодки исчез в безлунной, мглистой ночи.
До самого рассвета мой чёрный Чиндлер и цвета тёмной морской волны Летучка Эрика, шли в надводном положении, полных ходом на Норд-Вест. Море казалось пустынным, хотя заметно свежело, а встречный ветер усиливался. Наши лодки начинали заметно подпрыгивать на встречных волнах, а стальные форштевни, врезаясь в них, поднимали каскады солёных брызг. Тёплая вода карибского моря стекала по чёрной, с пятнышками ржавчины стене рубки, омывая плоское тело нарисованной водостойкими красками зубастой весёлой акулы. Морская хищница лихо подмигивала накрашенным, как у портовой кокотки прищуренным женским глазом, словно приглашая поиграть в азартную игру со смертью. Кто кого?
Просил же я главного татуировщика нашей флотилии Макса Цахеса изобразить мне на рубке покерную комбинацию карт Роял Флеш и под ней крутого акульего самца Чиндлера, хитрюгу, плута и шулера. Но Цахес заявил, что рисовать рыбу с яйцами ему не позволяет пристрастие к реалистичной живописи. Чёрт бы побрал этих упрямых художников. Каждый маляр мнит себя не ниже чем Боттичелли.
Летучая рыба, шедшая впереди, просигналила нам прожектором и, не сбавляя хода, начала погружение.
Стало слишком светло - подумал я и решил, что будет лучше, если и Чиндлер пойдёт дальше на перископной глубине.
- Пятнадцать градусов слева по корме воздушная цель! – раздался у меня за спиной встревоженный крик матроса-наблюдателя.
- Срочное погружение! – немедленно отреагировал я, но силуэт приближающегося самолёта увеличивался с неумолимой быстротой. Эта была американская Каталина. Самолёт-амфибия. Грозная летающая лодка, вооружённая торпедами и глубинными бомбами, несущая смерть неприятельским субмаринам. Каталина пролетела над Чиндлером, поливая у-бот огнём двух крупнокалиберных пулемётов. Затем, с рёвом, развернувшись через левое крыло, пошла на боевой заход. Атакующая крылатая машина уже заходила на нас с левого борта, а погружение всё не начиналось. Я понял, что мы не успеваем погрузиться и надо принимать бой в надводном положении.
- Командир! - ожила трубка переговорного устройства – у наc отказ трёх насосов из пяти. Срочное погружение невозможно. Дайте мне пять-семь минут, и я оживлю хотя бы ещё один.
Это был голос старшего дизелиста Курта. Однако время разговоров истекло. От правого крыла атакующей амфибии отделилась продолговатая тень и вошла в воду.
- Лево на борт! – скомандовал я, решив, что лучший манёвр отклонения от столь близкой торпеды, это встречный с ней курс.
- Командир! – снова в самый неподходящий момент влез дизелист – Ещё пар минут и можно погружаться. Пришлось менять фильтры. Всё оказалось забито мелкой водорослью. Мы подцепили эту южную гонорею во время стоянки у острова. Эта тропическая зараза способна плодиться даже в железных коробках.
- Заткнись! – рявкнул я, обрывая неуёмного болтуна. Я сам встал за штурвал и направил Чиндлер прямёхонько навстречу несущейся на нас американской торпеде. Мне приходилось изучать противолодочное вооружение американцев. По сравнению со своими долговязыми морскими сородичами сброшенная на нас Каталиной торпеда была короткой и толстой, как пухленькая девочка-подросток. Наша встреча обещала быть весьма тёплой, но я сорвал это свидание, в самый последний момент резко заложив руль на правый борт. Все, кто в этот момент были внутри Чиндлера, наверняка обложили идиота-рулевого отборным матом, как будто боевая тревога не достаточный повод для команды приготовиться к условиям боевого маневрирования. Торпеда прошла совсем рядышком с кормой нашего морского бродяги, чуть ли, не чиркнув по ней своим коротким и пухлым корпусом.
Каталина, между тем, заходила на очередной боевой разворот, и я счёл за благо уйти всё-таки на глубину и не встречаться вторично с этой настырной Валькирией. Однако дать команду на погружение, а затем быстро нырнуть внутрь у-бота, мне не удалось.
Я, подчиняясь опыту и интуиции, на всякий случай взглянул за корму. Так и есть! Время глупых торпед прошло, кануло в лету ещё в первую мировую. Эта упрямая американская бэби была, как минимум, оснащена акустической системой наведения. Разминувшись со своей целью, она вновь уловила в морской воде вибрации от наших винтов. Сейчас она развернулась и ринулась догонять полюбившегося ей немца.
Счёт в бою идёт не на секунды, а на их доли. Отвадить настырную американку можно было лишь одним способом. Я, исходя из своего опыта, приучил старпома с началом всякого боевого контакта готовить, как носовые, так и кормовые торпедные аппараты к немедленному использованию. Я выставил ручку машинного телеграфа на СТОП. Винты Чиндлера остановились, хотя дизеля продолжали работать.
-Кормовые торпедные товсь! Одиночная, пуск! – скомандовал я. Через полторы секунды почувствовался ощутимый толчок и из-под кормы выскочил наш подарок для девочки-янки. Новая немецкая акустическая торпеда. Американка и немка, оснащённые системами акустического наведения, работавшими по одному принципу, как всякие родственные души, были обречены на встречу.
Всё бы хорошо, но сама мать Каталина, пока мы разбирались с её дочкой, никуда с небес не исчезала. Неподвижная подлодка в надводном положении, продолжала представлять собой превосходную цель. Любой морской командир подтвердит, стоит, раз замешкаться в самом начале и, считай, бой проигран. Самолёт заходил на нас, заметно накренившись на левое крыло, отягощённое неиспользованной ещё боевой нагрузкой. Вторая и последняя торпеда была сброшена амфибией почти впритык, в считаных десятках метров от нашего правого борта. Времени на манёвр просто не существовало. Это был приговор и до смерти оставались считанные секунды. Сердце моё, казалось, замедлило своё биение и работало как метроном. Так-так-так. Вдруг куда-то исчез весь боевой азарт, и нахлынуло полнейшее равнодушие. Затем, перед глазами полыхнула ослепительная молния, и всё моё естество стремительно и неудержимо устремилось в бесконечность небытия.
