Майкл Каллен: Продолжение пути - Алан Силлитоу
От него не то чтобы воняло лосьоном после бритья, но он выглядел достаточно приличным. Проблема была в том, что никогда ничего нельзя было сказать наверняка. Он выглядел дружелюбным, с мягкими карими глазами и улыбался, потирая рукой лысую голову.
— Ты мне не доверяешь, — сказал он, — я это вижу. — Он протянул ту же руку, которой гладил себя по голове: — В любом случае, я Перси Блемиш.
— Майкл Каллен, — сказал я ему. — Я не могу тебя подвезти, потому что человеку, на которого я работаю, мерещатся какие-то шпионы, и если он обнаружит, что в машине был кто-то еще, то с этого момента будет видно, что у меня ярко выраженная хромота всякий раз, когда в очереди на пособие по безработице я продвинусь вперед.
— Я понимаю, — сказал он. — Мне просто придется продолжить путь с этим неотесанным водителем грузовика, в его продуваемом сквозняками такси.
Водитель, о котором идет речь, сидевший в нескольких футах от него, дернул плечами и повернулся.
— Я слышал это. Ты можешь ходить, вы все можете ходить. Слишком много говоришь, это твоя беда. В любом случае я собирался вышвырнуть тебя.
— О боже, — сказал Перси Блемиш, — я слишком много говорю.
— Мы все так делаем, — сказал я грустно.
— Я ненавижу ругаться, — сказала Пегги, хотя никто, кроме меня, не услышал.
Рука Перси лежала на бутылке соуса. Моя накрыла банку с кетчупом. Это была ничья.
— Сдохни, — сказал я ему, вставая, чтобы уйти, и больше никогда его не видеть.
Я вынул карту из конверта и увидел, что мне еще предстоит проехать большой путь, но было только полшестого, поэтому я не торопился. Небо было ясным, за исключением того, что красные полосы на востоке стали желтоватыми. Однако ветер был холодным и влажным, хотя через милю или две солнце прожгло лобовое стекло. Мне показалось, что я увидел впереди полицейскую машину, поднимающуюся на небольшой холм, но это была белая машина и мотоциклист в синем шлеме. Это зрелище заставило меня нервничать, поэтому я обогнал их обоих.
Садясь в машину после завтрака, я заметил на заднем сиденье контейнер размером с ящик для инструментов, и, открыв его, увидел внутри около трехсот «Монте-Кристо». Я открутил крышку тюбика, а затем непринужденно поехал по зеленым пейзажам с сытым животом и вкусной сигарой в зубах.
За последние несколько лет в Верхнем Мэйхеме я начал задаваться вопросом о цели своей жизни. Скромная жизнь за счет Бриджит и моих сбережений больше не казалась подходящим вариантом существования для активного мужчины. Тюрьма не должна была так сильно угнетать меня, но она еще больше толкнула меня на дно моей естественной прирожденной склонности к безделью, пока жизнь не была слишком неудобной. Я никогда не видел смысла шевелиться, пока у меня в кармане было несколько фунтов. Не то чтобы это могло продолжаться вечно. Мои деньги заканчивались, и Бриджит поняла, что, если она не откажется от поддержки, ей никогда от меня не избавиться. Вызов в Лондон раздался как раз вовремя.
Еще одним фактором было то, что менялось отношение к безделью. Слишком многие получали пособие по безработице, чтобы это уже могло считаться добродетелью. Я жил на грани отчаяния, потому что не знал, зачем я жив. Речь даже не шла о реформировании. Моральные императивы оставили меня равнодушным. Но я дошёл до той стадии, когда мне нужно было что-то сделать, чтобы убедить себя, что я был приведён на землю с определенной целью, а не для того, чтобы приятно гнить на заброшенной железнодорожной станции Верхний Мэйхем. Почти случайно и пока безболезненно я выбрался из этого, хотя работа на Моггерхэнгера была не той работой, которой можно было бы гордиться. Но это было только начало, и что бы ни говорил Билл Строу, что бы я ни видел, или что я ни чувствовал, у меня не было оснований предполагать, что деловые дела Моггерхэнгера были чем-то иным, чем законными. Я надеялся, что даже он изменился за последние десять лет.
Какие мысли приходят в голову во время вдыхания роскошного дыма! Рот не показывает своей истинной формы, пока в него не попадет сигара, и когда я вынул свою между затяжками, у меня возникло желание запеть. Я отправился из Верхнего Мэйхема сорок восемь часов назад, решив быть честным во всех своих делах. Вернуть сигару туда, откуда она взялась, было невозможно. Выбросить то, что осталось, в окно было бы преступным расточительством. Я спокойно докурю свою приятную сигару и никогда больше ничего не украду. А пока мне хотелось немного музыки, чтобы успокоить свои способности и сделать жизнь идеальной, я вставил кассету в деку и стал ждать переливающегося через край бальзама Виктора Сильвестра или хэви-метала.
К счастью, я сбавил скорость перед кольцевой развязкой Норман-Кросс, иначе в шоке я бы съехал с дороги.
— Помни, — сказал Моггерхэнгер, — что ты сейчас едешь на моей собственности, и не забывай об этом. Я не хочу, чтобы ты ел, спал в машине, когда тебе этого делать не следует, или плевался, или ронял окурки и обертки от сладостей, или пачкал грязью ковры. Я также не хочу, чтобы ты не занимался дурными и ненужными делами. И держи свои воровские руки подальше от моих сигар. Я особенно на этом настаиваю. Во-первых, они посчитаны. А во-вторых, если чего-то не хватит, я тебя порежу на куски, а если ты взял это до моего предупреждения, считай себя прощенным, но больше так не делай. Ты предупрежден. Просто следи за дорогой и присматривай за моей машиной, а это значит, что никогда не превышай семидесяти. Для двигателя так лучше, но больше всего я не хочу, чтобы моих сотрудников штрафовали за превышение скорости. Думаю, мне не нужно говорить тебе, что если это произойдет, ты вылетишь. И старайся, чтобы указатель уровня топлива не опускался ниже половины отметки. Теперь послушай самый сладкий звук в мире, звук работы мотора «роллс-ройса». Желаю тебе хорошего дня.
Насколько я осмеливался, я оглядывался по сторонам в поисках телекамеры и задавался вопросом, нет ли там встроенного черного ящика, регистрирующего каждую остановку. Но его маленькая шутка, похоже, продолжения не имела, и я снова стал капитаном своего корабля, с той лишь разницей, что вместо музыки на магнитофоне играли избранные церковные колокола из приходов всего Бедфордшира, и я был вынужден выслушивать этот музыкальный рэкет, пока не сказал себе, что
