Сиреневая драма, или Комната смеха - Евгений Юрьевич Угрюмов
вспомните самого себя – там: «…где луга расстилаются под ногами, тёрн и
всякое терние отступают и удивляются, а источники шипят от
прикосновений…» – вспоминаете?.. «…туда, в прохладу роз, в тень тамарисков,
в ямочку, в ложбинку…» – вспоминайте!.. «Началось с дождя. Надо было
спрятаться. Этого им хотелось. Спрятаться. И дождь помог».
Вспомнили? Этого Вы хотели? Да-да, мы всегда думаем, что делаем то что
хотим, а оказывается – делаем то, что написано… по пьесе.
Вы, господин Репейное Семя, напризывали гром и молнию, и ураган, и
ливень, а бабушка не проснулась; и не слышала она ни грома за окном, ни
молнии с неба она не видела; и не заметила бабушка, ах, бабушка! как
прокрались на цыпочках мимо неё мокрые молодой человек с внучкой… не
заметила и только лишь, думала: «Вот и пришло время»… («…смешные эти
люди» – думало в это время Время) и ещё думала бабушка: «Статный гость к
крыльцу идёт… Кто? Жених Светланы» (а Время продолжало думать: «…
смешные эти люди»).
А Вы, господин чародей, стучитесь теперь и рвётесь шквалами ветра и
дождевыми потоками в окошко, Вы дребезжите стёклами в оконных рамах… но
кто Вас пустит, Вас уже просто не слышат, потому что любовь… – у неё свои
бури и свои громы и молнии во вздыбленных, взбивающихся и
76
соскальзывающих от невообразимости простынях, в пырскающих от смеха
подушках и даже, если хотите, в скрипящей кровати, будто это не кровать уже, а
фрегат – по волнам, по морям, прорывающийся, пробивающийся сквозь
чудовищных Скилл и ужасных Харибд; так что – какие там Ваши дребезжания;
Любовь, как уже было сказано много раз, не видит и не слышит ничего вокруг -
только губки, щёчки и всякие округлости.
И ещё один поступок Вы совершили, господин Неприкаянный
Влюблённый…
Сцена пятая
О чудесном утре, обесчещенном сиреневом кусте и пустоте внутри.
Лучик солнца протиснулся сквозь замутневшее от ночного насилия, ещё в
каплях крови дождя, окошко. Ночник побледнел, даже и не пытаясь спорить с
посланником дня и света. Набираясь сил у восходящего светила, лучик
принялся исследовать внучкину спальню и вот, уже пробежал искоркой,
заискрился на внучкиных ресничках и пробрался оранжево-розовой зыбью
сквозь закрытые веки: «Какое прекрасное утро, – прошептал лучик, – Какое
удивительное утро, – сказал лучик чуть громче, – Какое утро, восхитительное!»
– во весь голос воскликнул лучик и Солнце, как будто перевалив через какую-то
тучу или прянув из-за какой-нибудь печной дымоходной трубы, хлынуло в
полную свою силу в комнату и заблистало, и засверкало, и внучка открыла
глаза, и в глазах… Что же было в глазах? Счастье? Радость? Недоумение?
Сомнение? Получалось теперь, что она не проснулась, как раньше, от смеха и
крика, а, наоборот, насмеявшись и накричавшись, заснула, улыбаясь и
разнежившись, и ей ничего не снилось, и кто-то, может тот же лучик,
посланный Фебом, по секрету сообщал ей сейчас, что что-то изменилось в
мире, что-то ушло, а что-то новое пришло, да и сама она чувствовала, словно
речка Чернавка, застывшая подо льдом, покойное и неспешное, и ласковое
наслаждение удивлением.
Внучка открыла окошко, а за окошком: изумруды, брильянты и всякие
драгоценные камни, названия которым Лиза и не знала; на всяком листочке, на
каждой веточке, поворачиваются то правым бочком, то левым и брызгают
хрустальными голосочками: Ах, как я хороша! Ах, как я красива! Ах!.. Ах!..
Ах!.. Ах, какое чудесное, дивное утро! И вдруг, внучка увидела Куст…
Сирень…
Да-да, господин Кабальеро с зонтиком Репейное Семя, Вы совершили ещё
один поступок. Вы ещё растерзали, неистовствуя, сиреневый куст; Вы, как
злобный демон, переломали ветки, сорвали и расшвыряли по земле цветки -
Куст стал похож теперь на обесчещенное кошмаром существо, повергнутое в
77
отчаяние и в трудные думы о несостоявшемся счастье… ни одного цветка – все
– и с пятью венчиками, и с четырьмя, перемешанные и измятые – по всему
двору и уже неживые, и уже никакого, никакого сиреневого умопомрачения, и
что?.. закончилось наваждение?.. и уже отцвела Любовь?
…и ни томления, ни страдания?.. никаких Оле-ой, Оле-ай, Оле-эй?
Ничего не жгло, не пылало там внутри, не щемило и не замирало… вот
только куст?.. Ах, бабушка!
А бабушка, после ночных потрясений, после того как она от грома и молний
всю ночь не могла уснуть, спала. Бабушка спала, а внучка смотрела в потолок,
как бывало во времена сиреневых эволюций (как бывало, да ни как бывало). Ни
как бывало потому, что тогда, на потолке ей воображались или рисовались, как
хотите, то кассир Эраст в зелёном кассовом окошке, то господин Репейник в
сиреневом берете, то оба, вместе, и она не могла выбрать, и мучалась от этого, и
страдала, и призывала бабушку, а сейчас? сейчас и выбирать не из чего было –
только белый потолок и пусто внутри, и бабушка спит, и Солнце, тоже, умерило
свой пыл и приглушило свет, а может просто зашло за тучу.
Мы-то с вами знаем, что тучи, Солнце «умерило пыл» – всё это лишь наше
разыгравшееся воображение. На самом деле, театральный осветитель медленно
начал убирать свет, чтоб на затемнении закрыть занавес и закончить второй акт.
з а н а в е с
К О Н Е Ц В Т О Р О Г О А К Т А
Акт третий
Сцена первая
О беззаботной публике, коварных зеркалах, Алисе из «Приключения Алисы»
и о том как мыши хоронили Кота.
Внучке Лизе было не по себе. Не по себе не так, как раньше не по себе, а как
не по себе, как сейчас, как не по себе, когда чего-то не хватает, когда что-то
понятное, простое и ясное ускользает, будто вода сквозь пальцы,будто сквозь
сито песок, будто сквозь сомкнутые ещё веки сновидение, ускользает, и хочется
всё-таки прояснить ясное и понять понятное и досмотреть сон.
Публика же, казалась беззаботной, безответной, безоглядной, безалаберной,
безрассудной, беспамятной, бестолковой, бесчувственной и без царя в голове.
Без царя, да с царём, потому что у каждого свой царь, пусть и не такой, как у
тебя, но свой или, но царь. Публика смеялась в лицо солнцу, посылала знаки
небу, пробовала на свежепокрашенность зелень дерев, прислушивалась к
шелесту Зефира, переговаривалась, друг с другом бог весть о чём, ела
78
мороженое, замороженную сладкую клюкву, сладкие хрустящие вафельные
палочки; другие ели чипсы; здесь была барышня в шляпке, доктор в белом
халате, старик со старухой, парни в вывернутых овчинных шубах, художники,
гудошники, борцы, танцоры, коза, животные, страшилища, поводырь с
медведем.
