Искусство и наука - Джон Рескин
136. Вероятно, если б вы не считали это невежливым, то рассмеялись бы надо мной; и, во всяком случае, думаете про себя, что этого рода задачи не требуют никаких научных исследований, так как давно уже разрешены практически властным человеческим желанием сохранить бутылочное пиво. Но, милостивые государи, думая это, вы как раз чувствуете и признаете для данной области справедливость того, что я высказываю вообще. Любое научное исследование, в этом именно смысле, вполне бесполезно для опытного знатока любого искусства. Для человека, умеющего выдувать мыльные пузыри и предметы из стекла – бутылки, горшки, – ваша наука не имеет никакого значения, если он ловкий работник, и можно себе вообразить, как бесенята искусства всегда победоносно и с презрением выглядывают из удачно сделанной бутылки на тщетный анализ центрофугального импульса и раздувающего дыхания.
137. Тем не менее при современной сбивчивости чувств и мнений относительно красоты формы, желательно, чтоб эти два вопроса были разобраны более тщательно. Они, заметьте, сводятся к следующему. Цветные сегменты шара, составляющие форму, являются частицами сферических сводов, составленных из жидких частиц. Вы не можете иметь принципа сферического свода в более абстрактных выражениях.
Затем, считая арку за отрезок свода, большая часть готических арок могут рассматриваться за пересечения двух сферических сводов.
Простое готическое листовидное украшение является просто тройным, четверным или разнообразным и многократным повторением таких пересечений.
А красота (и тщательно заметьте это), красота готических арок и их листовидных украшений всегда заключает в себе указание на прочность их строения, но только как самоподдерживающих, а не как поддерживающих тяжесть, лежащую сверху. Тут в самом буквальном смысле «и у земли есть пузыри, как и у воды – и эти от них».
138. Что, думаете вы, заставило Микеланджело, оглядываясь на собор Санта-Мария-дель-Фиоре[65], сказать: «Такого, как ты, я уже не построю, а лучшего, чем ты, не могу»? Для вас и для меня нет ничего в этом соборе, что выделяло бы его из сотен подобных ему.
Кто из вас, бывших во Флоренции, может по совести сказать, что заметил в ней нечто дивное? Но Микеланджело знал точное отношение толщины к весу и изгибу, дающее возможность этому собору непоколебимо возвышаться, словно алмазная гора, хотя глиняная оболочка его столь же тонка, по отношению к общей массе, как скорлупа к массе морской раковины. И собор нежный, но бесстрашный, возносился над массивными военными башнями города. «Да, лучшего, чем ты, я не могу».
139. Затем подумайте о дальнейших производствах, являющихся разветвлением бутылки, и о ее необходимой спутнице – чаше. Вот перед вами этюд чаши всех чаш, настоящего греческого κάνθαρος[66], находящегося всегда в руке Диониса, подобно тому, как Зевс держит всегда громовую стрелу. Научитесь только вполне правильно рисовать ее, и вам не понадобится много изучать все относящееся до абстрактных форм; исследование тех линий, которые ее граничат, приведет вас к всевозможным геометрическим фигурам, встречающимся в природе: к эллипсисам ее морских гаваней в перспективе; к параболам ее водопадов и фонтанов в профиль; к цепообразным кривым ее ниспадающих гирлянд; к бесконечному разнообразию ускоренных или замедленных изгибов при различных обвалах гор. Но неужели вы думаете, что наука может измерить все эти вещи для вас? Книга, лежащая здесь на столе, есть один из четырех томов сочинения Уильяма Гамильтона о греческих вазах. Он каждую замечательную вазу измерил горизонтально и вертикально с такой поразительной точностью, которая побудит вас, я надеюсь, терпеливо отнестись ко мне при менее сложных, хотя и более мелочных измерениях, которые потребуются для предлагаемых мною образцов. Однако английское фаянсовое производство остается как раз на той ступени, на которой оно и прежде находилось, невзирая на всевозможные исследования. Не воображаете ли вы, что греческий мастер делал когда-нибудь вазу при помощи измерений? Он выделывал ее от руки на своем колесе, и она была великолепна; а венецианец, выдувавший стеклянные вещи, выгибал кристаллическую дугу кончиком своей трубочки; и Рейнольдс, и Тинторетто выгибали цветную дугу своими кистями безошибочно, как музыкант такт ноты, с тонкостью божественного закона, это вы, если пожелаете, можете проверить впоследствии.
140. Но если правда и красота искусства превосходят все доступное науке, то тем более недоступна и не подчинена ей изобретательность искусства. Все главное, что я имею сказать по этому вопросу, мне приходится отложить до следующей лекции; но сегодня я могу просто иллюстрировать отношение фантазии к науке на одной очень важной группе неорганических форм, а именно на драпировке.
141. Если вы набросите на палку драпировку из любого материала, ниспадающего изящными складками, то получите целый ряд извилистых складок из цепообразных кривых; и любая группа этих складок будет почти так же приятна для глаза, как и всякая другая; хотя если вы будете набрасывать эту материю на палку тысячу раз, то она каждый раз расположится по-иному и дважды не повторится одного и того же рисунка.
142. Но предположите, что вместо прямой палки вы возьмете прекрасную голую статую и набросите на нее полотно. Вы можете скрыть все ее формы; вы можете вполне скрыть одни части тела и раскрыть другие или под тонким покровом могут обнаруживаться намеки на скрытые контуры, но в девяносто девяти случаях из ста вы пожелаете, чтоб эта драпировка была снята; вы почувствуете, что складки в некотором роде не гармонируют, вредят, и охотно сорвете их прочь со статуи. Как бы материя ни была пассивна, как бы мягко она ни прилегала к частям тела, тем не менее складки будут всегда казаться чуждыми форм, словно ее смочил сильный ливень, и будут самым неудобным образом собираться в пустотах. Вам придется их разглаживать, расправлять в одном месте, собирать в другом и искусственно придавать ту форму, которую живая особа сразу придала бы своему платью, и только таким путем вы достигнете наконец того, что это станет приятно взору.
143. И при всем этом, сколько бы вы ни старались, вам не удастся сделать по вкусу, если только у вас есть действительно такой вкус, который стоит удовлетворить. Сколько бы вы ни прилаживали
