Джон Грин - Многочисленные Катерины
Колин окинул взглядом отвесный склон. «Наверное, на свете есть люди, способные взобраться на этот камень, но я явно не из их числа», – подумал он, а вслух сказал:
– Ну ладно!
Линдси повернулась к нему, ее щеки блестели от пота.
– Шучу.
Она взобралась на сырой, поросший мхом валун, и Колин, последовавший за ней, заметил узкую, заросшую расщелину.
– Я тебя сюда привела, потому что ты единственный, кто сможет сюда пролезть. Пролезай! – сказала она.
Колин убрал паутину – прости, Шарлотта, – повернулся боком, присел и медленно протиснулся в расщелину, удаляясь от меркнущего света. Вскоре он совершенно ослеп и уперся коленями, спиной и головой в камень. На мгновение он запаниковал, решив, что Линдси обманула его, замуровала, а теперь бросит здесь. Но все же продолжал двигаться вперед.
Что-то проскользнуло, коснувшись его спины. Он вскрикнул.
– Расслабься, это я, – засмеялась Линдси. Ее руки нащупали в темноте его плечи. – Сделай еще шаг, – сказала она.
Колин послушался, и камень больше не сдавливал его.
– Иди дальше, – сказала Линдси. – Можешь выпрямиться.
Потом он услышал, как она шарит по земле.
– У меня тут есть фонарик, но что-то я его не… а, вот он!
Линдси всучила ему фонарик, он повертел его в руках, и мир осветился.
– Ух ты! – сказал Колин.
В почти квадратной пещере можно было разлечься, хотя выпрямиться во весь рост удалось бы не везде – серо-коричневый потолок был наклонным. Колин заметил одеяло, спальный мешок, несколько старых подушек и банку с какой-то жидкостью. Он легонько толкнул ее ногой.
– Выпивка, – объяснила Линдси.
– Где ты ее достала?
– В Дэнвилле есть мужик, который варит самогон из кукурузы. Серьезно. Продает за десять долларов любому, кто выучился ходить. Эту бутылку мне Колин подарил. Я сказала ему, что все выпила, но на самом деле отнесла сюда – для атмосферы.
Колин медленно провел лучом фонарика по стенам пещеры.
– Садись, – сказала Линдси. – И выключи фонарик.
Стало так темно, что глазам ни за что не привыкнуть.
– Как ты нашла это место?
– Просто лазила здесь. В детстве я любила гулять по маминой земле со старичьем. А потом стала приходить сюда одна. Я сто раз проходила мимо этого камня и ничего не замечала. Но однажды, в восьмом классе, наткнулась на эту пещеру. Так странно с тобой разговаривать – я тебя совсем не вижу.
– Я тебя тоже не вижу.
– Значит, мы невидимы. Я никогда еще не была здесь с кем-то. Быть невидимой с кем-то – это совсем другое.
– Чем ты тут занимаешься?
– В каком смысле?
– Ну, тут слишком темно, чтобы читать. Можно, конечно, надеть каску с фонариком, но…
– Нет, я тут просто сижу. Когда я была ботаной, то приходила сюда, чтобы меня никто не нашел. А теперь… не знаю, наверное, по той же причине.
– …
– …
– Хочешь попробовать? Самогон?
– Я раньше никогда не пил.
– Ну надо же!
– А еще от самогона можно ослепнуть, а мне быть слепым не очень улыбается.
– Да, будет стремно, если ты больше не сможешь читать. Но ты часто попадал в пещеру с самогоном? Наслаждайся жизнью.
– И это говорит девочка, которая даже из города не хочет уезжать!
– Да ну тебя. Ладно, бутылка у меня. Говори со мной, я пойду на твой голос.
– Привет, меня зовут Колин Одинец, и здесь очень темно, так что тебе придется идти на мой голос, хотя, конечно, акустика здесь очень стра… ой, это я. Это мое колено.
– Привет.
– Привет.
– Сначала дамы.
– Ладно… Ёшкин кот, вкус такой, будто кукурузу керосином запила.
– Ты не ослепла?
– Понятия не имею. Ладно. Твоя очередь.
– Акххххххаааакхххх. Кххх. Оххх. Фу. Фу. Будто с драконом поцеловался.
– Это твоя самая смешная шутка, Колин Одинец.
– Раньше я шутил смешнее. А теперь потерял уверенность в себе или как это там говорится.
– …
– …
– Хочешь, расскажу историю?
– О-о-о, история от Линдси Ли Уэллс. Про эрцгерцога?
– Не-а, про Линдси, но в ней есть все что нужно для первоклассной истории. Ты где? А, вот. Привет. Привет, колено. Привет, лодыжка. Ну, так вот. Начальная школа, в которой мы все учились, была в Данвилле, и все ребята из Гатшота держались там вместе, потому что остальные думали, что мы грязные, нищие и вшивые. А потом, классе примерно в третьем – когда, как я уже говорила, я была страшилкой, – Колин и его друзья начали называть меня псиной.
– Ненавижу. Ненавижу таких парней.
– Правило Номер Один. Не перебивать. В общем, они прозвали меня Лесс – это сокращение от Лесси.
– Он же назвал тебя так вчера, ну, по пути к старичью!
– Да, помню. Но повторюсь. Правило. Номер. Один. Так вот, значит, четвертый класс. День святого Валентина. Мне очень захотелось валентинок. Я спросила Холлис, что мне делать, и она сказала, что мне нужно просто подарить валентинки всем ребятам в классе, и тогда они подарят валентинки мне.
Так что Холлис накупила валентинок с Чарли Брауном, и я подписала всем по одной, хотя почерк у меня был ужасный и мне потребовалось до фигища времени. И конечно, никто мне ничего не подарил. Я вернулась домой расстроенной, но не хотела говорить об этом Холлис, так что просто села у окна в своей комнате, и мне было так паршиво – даже вспоминать не хочу. И тут я вижу, что Колин бежит к моему дому с картонной коробочкой в руках. Самый симпатичный мальчик в школе и единственный популярный мальчик в Гатшоте. Он кладет коробку на порог моего дома, нажимает кнопку дверного звонка и убегает. Я бегу к двери, сердце в груди стучится, я надеюсь, что он тайно влюблен в меня. Открываю дверь и вижу красивую картонную коробочку, украшенную красными бумажными сердечками… Боже, я об этом даже и не вспомнила бы, если бы он не назвал меня Лесс.
– Погоди, так что было в коробке?
– Собачий корм. Банка «Альпо». Но теперь он встречается с этой псиной, так что моя взяла.
– Ух ты. Жесть.
– Чего?
– Ничего. Просто я думал, только у меня такая жесть с личной жизнью.
– И тогда я решила во что бы то ни стало заполучить его. Поцеловать его. Выйти замуж. Сама не знаю почему.
– И ты это сделала.
– Да. И теперь он другой. Ведь тогда нам было по восемь. Мы были детьми. Теперь он очень милый, заботливый.
– …
– …
– Ты никогда не думала, что было бы, если бы люди могли заглянуть тебе в душу? Потому что мне всегда казалось, что Катерины бросают меня именно в тот момент, когда они понимают, какой я в душе… ну, кроме K. XIX. Но я часто думал над этим. Если бы люди видели меня таким, каким вижу себя я – если бы они могли жить в моих воспоминаниях, – меня хоть кто-нибудь в жизни полюбил бы?
– Не знаю, любит ли он меня. Мы встречаемся два года, и он ни разу не признался мне в любви. Но он никогда не полюбил бы меня, если бы мог заглянуть мне в душу. Потому что он – настоящий. Что ни говори про Колина, но он всегда остается собой. Он всю жизнь проработает на фабрике, у него всю жизнь будут одни и те же друзья, и он рад этому и считает себя значимым. Но если бы он знал…
– Что? Договаривай.
– Я притворщица. Я никогда не бываю собой. Со старичьем я разговариваю с южным акцентом, с тобой я без ума от графиков и умных мыслей, с Колином – болтушка-хохотушка. Я – никакая. Когда всю жизнь хамелеонишь, все становится ненастоящим. Твоя проблема в том, что – как ты сказал? – ты не значителен.
– Не значим.
– Да, не значим. Ну вот, про тебя, по крайней мере, можно так сказать. Про вас всех: про тебя, Колина, Гассана и Катрину можно сказать, какие вы. Катрина общительная. Гассан смешной. А я никакая. Такая, какой мне нужно быть, чтобы не выделяться на фоне остальных. Про меня ничего и не скажешь, кроме того что я притворщица.
– …
– …
– …
– …
– Ну, мне ты нравишься. Со мной ты не хамелеонишь. Я только сейчас это понял. Например, ты кусаешь палец только наедине, но при мне ты это делаешь, потому что не считаешь меня чужаком. Я сижу в твоем тайном убежище. И ты не против того, чтобы я заглянул тебе в душу.
– Ну, немножко.
– Ты не против потому, что я не представляю опасности. Я – ботан.
– Неправда.
– Правда. Именно поэтому.
– Может быть. Я об этом не думала.
– Я тебя не упрекаю, это просто интересно. Я тебя тоже не стесняюсь, хотя мне никогда раньше не нравились популярные девочки. Но ты не похожа на них. Ты как будто украла у них секрет крутизны. И это офи…
– Привет.
– Привет.
– Может, не надо?
– Ну, ты сама начала.
– Да, но только ради того, чтобы драматично сказать «Может, не надо?».
– Ха.
– Соприкоснемся лбами и носами, и ты положишь руку мне на колено, а остального – может, не надо?
