Автор неизвестен - Торикаэбая моногатари, или Путаница

С ними была дочь кормилицы Вакагими и еще трое надежных женщин. Ярко светила луна, прячась в тени, они скрытно удалились, лицо младенца стояло перед глазами Химэгими, ей так хотелось вернуться, но они уже сели в экипаж. Все вокруг стало каким-то другим.

Ночь прошла, рассвело, и на следующий день они прибыли в Ёсино.

Принц Ёсино был уже осведомлен о произошедшем, и поэтому жить у него было неудобно — для Химэгими приготовили помещение рядом с принцессами. Когда принц увидел Химэгими лицом к лицу, оба были очень тронуты, и, исполненные благодарности судьбе, радовались так, как это бывает только во сне. Участливые письма Садайдзина, в которых он выражал свое беспокойство, приходили так часто, что казалось — он где-то совсем неподалеку. Людям из своих поместий Садайдзин приказал доставлять в дом принца все, что только может понадобиться.

Мучительные мысли не покидали Химэгими. Она рассталась с Сайсё, который терзал ее и заставлял страдать, и о нем она думала со спокойствием, но она так любила личико сына, с которым она не разлучалась ни днем, ни ночью, и который обещал так много в будущем. Она зачарованно смотрела куда-то в пустоту. Ей было стыдно того, что люди удивятся, найдя странным ее нынешний облик, и поэтому она отказывалась видеться даже с принцессами. Она много времени проводила в постели, ей было тоскливо. Вакагими полагал, что Химэгими переживает, воображая, как тяжело у Сайсё на сердце.

— Должно быть, нелегко расстаться с человеком, который заметил, что ты странная и не как все. Что ты решила о своем будущем? — спросил он.

— Это не была настоящая и искренняя любовь, она меня мало трогает. Мое сердце печалится потому, что со мной нет моего невинного и бессловесного сыночка. Только о нем и горюю, ведь я бросила его, — ей было так больно и горько, что она заплакала.

— Я тебя понимаю, это такая связь, которую не разорвешь.

«Она очень не хочет, чтобы о связи с Сайсё узнали отец и сторонние люди, вот она и решила с ним расстаться, и я беспокоюсь — что из этого выйдет? Да и я сам неожиданно сменил свой привычный облик. С тех пор, как я начал служить во дворце, я никогда не проводил двух ночей подряд без Принцессы, привык к ней, а теперь так надолго разлучен с нею. Ведь она беременна, а я не забочусь о ней, скрываюсь неизвестно где, это так жестоко. Я так вдруг вошел в совсем другой мир, я не привык быть на людях, и это мне так стеснительно. Придется терпеть, пока не привыкну к своему новому облику. Конечно, я смогу встречаться с Принцессой, когда вместо меня ей станет служить Химэгими. Когда ей придет время рожать, ей будет достаточно сказать Химэгими словечко, и я тайно помогу ей», — размышлял Вакагими.

Решившись открыть душу, он поделился с Химэгими всеми своими сомнениями.

— Люди так ненадежны, когда займешь мое место, потихоньку все мне рассказывай, — сказал он. Его откровенность тронула Химэгими:

— Что ж, нужно возвращаться. Ведь и я скучаю. Но вернуться в столицу так непросто. Однако надо подумать об отце с матерью и о твоей Принцессе. Я непременно должна вернуться.

Они о многом говорили между собой. Химэгими заботило, как Вакагими сумеет занять в обществе ее место: хотя его внешность почти не отличается от ее собственной, но большая часть того, как следует поступать мужчине, неизвестна Вакагими, так что его поведение может показаться странным. Поэтому Химэгими подробно рассказывала Вакагими, что происходит в свете, что ответить, если такой-то человек сказал то-то. Вакагими отличался выдающимися способностями, здесь, в уединении, он учился отчаянно и страстно, и уже не казался новичком ни в игре на кото и флейте, ни в каллиграфии. Он научился играть на флейте и перебирать струны кото так, что было невозможно понять, что это вовсе не Химэгими, а другой человек. Когда он копировал почерк Химэгими, то достигал полного сходства. Их голоса и вовсе были одинаковыми: с самого начала мужчина подражал женщине, а женщина привыкла находиться среди мужчин, да и всегда они были похожи, так что брат с сестрой были как одно. Такое сходство — удивительно, и эта связь между ними — наследие прошлых жизней.

Шло время, они были вместе, вели разговоры о делах государственных и личных, как-то раз вспомнила Химэгими и о том, что в узком коридоре Живописного павильона она иногда встречалась с некоей женщиной. В другой раз она сказала: «С самого начала, как у меня завязались отношения с Ённокими, Удайдзин все время почему-то сердился на меня. Наверное, до самой моей смерти он будет злиться, что я не посещаю Ённокими. У нее и вправду нет никаких недостатков, она удивительная, необыкновенная и замечательная. Я думаю о ее связи с Сайсё, она стала для меня полной неожиданностью. При этом он ничуть меня не стеснялся, внимания на меня не обращал, заботился о ней, так что тебе с ней, пожалуй, уже не сблизиться».

Когда Вакагими познакомился с принцессами Ёсино поближе, он нашел, что они создания замечательные. То, что одинокими длинными ночами они находились совсем рядом, успокаивало его как нельзя лучше, и он привык время от времени беседовать с ними. Химэгими и Вакагими были настолько похожи, что принцессы и не догадывались, что перед ними другой человек. Сам принц Ёсино считал, что это — судьба, и не вмешивался, решив, что теперь может посвятить душевному очищению немного больше времени. Он не открыл дочерям тайны брата с сестрой, и они ни о чем не догадываясь и уже привыкнув к этому человеку, ничем не тревожились и не смущались, и вели себя непринужденно. Вакагими же был как во сне, волновался — они были прекрасны, в сердце мужчины они вызывали беспредельное восхищение, и его влекло к ним все сильнее. Нечего и говорить, что по мере того, как они становились все ближе, он стал находить их еще более благородными, достойными и прекрасными. В то же время Вакагими с горечью думал, что, взращенные таким святым, каким был принц Ёсино, они настолько превосходят других людей, что сам он, будучи человеком заурядным, не может быть их достоин.

В Удзи кормилица сына Химэгими была удивлена тем, что госпожа не вернулась до зари. Уже подняли бамбуковые шторы, а ее все не было. Люди забеспокоились, стали искать ее, расспрашивали друг друга, все были ужасно взволнованы, искали в самых немыслимых местах, но Химэгими не было нигде. Слуги совершенно растерялись, а когда приехал Сайсё и ему доложили о случившемся, у него потемнело в глазах — так он встревожился, но понять ничего не мог.

— Как это могло случиться? Как она выглядела эти дни? Кто-нибудь из домашних приезжал навестить ее? — спрашивал он.

Кормилица так беспокоилась за себя, что не стала докладывать о посещении Вакагими.

— Нет, никто к ней не приезжал. Когда вы были здесь, она выглядела как обычно, но когда вы уехали, она не отрывала взгляда от сына и потихоньку плакала день и ночь. Мне было больно смотреть на нее. Я подумала, что, наверное, есть в этом мире человек, о ком она печалилась и грустила. Но мне нисколько не казалось, что она хочет убежать.

Услышав ее слова, Сайсё не нашелся с ответом. Он подумал: «Я надежно спрятал ее, за ней хорошо ухаживали, заботились о ней, но я сам заботился о другой, не жил здесь в спокойствии, рвался в столицу, Химэгими же, наверное, не захотела с этим смириться, считала такую жизнь неподобающей и оскорбительной. Но когда я видел ее, у нее всегда был такой вид, будто мое поведение не беспокоит ее, будто все идет, как надо. А я снова и снова любовался ею — прекрасна, без всякого изъяна». Сайсё чувствовал, как сильно он любит ее.

Скоро его сердце совсем потерялось, он не понимал, что с ним, им овладела невыносимая тоска. Он думал, что уже никогда не увидит ее — никакой случай здесь не поможет. Что же ему делать со своим горем? Он хотел уже было распрощаться с этим миром и покинуть его, но мысль о том, что он видит в последний раз улыбающееся личико их сына — такое беззаботное и невинное, отвратила его от этого намерения. Это была такая связь с жизнью, которую просто так не порвать. Сайсё думал о том, какое же решительное сердце надо иметь, чтобы бросить младенца, и не мог дать ответ на вопрос, что же побудило Химэгими поступить так. Он совсем запутался, сердце его было разбито, он досадовал и негодовал, решив, в конце концов, что Химэгими бесконечно жестока. Одежда Химэгими осталась в той комнате, которая служила ей спальней — она пахла женщиной, Сайсё надел ее на себя и безудержно зарыдал. Даже если бы это был просто сон, при пробуждении остался бы горький осадок. О, как пленительны ее тело и лик, какое обаяние и красота заключены в ней… Даже когда сердце ее было полно горечью и страданием, она говорила с ним спокойно и нежно, и ее любовь было невозможно ни с чем сравнить. Чувства переполняли его грудь. Не заботясь о том, что люди сочтут его сумасшедшим, он топал ногами, рыдал, но ничего не помогало, и тогда он, пребывая в безутешной тоске, лег, уткнувшись лицом в пол. Видя его печаль, женщины вздыхали. «Уж и не знаю, как ей удалось сбежать, но только у нее обязательно должны быть сообщники, кто-то непременно помогал ей. Так кто же? Не знаю. Может, она оставила где-нибудь записку или стихотворение для меня?» — подумал он, но только Химэгими была не таким человеком, чтобы, уходя обнадежить его.