Сьюзен Сонтаг - О Фотографии

вкусам вполне отвечала эта непретенциозная деятель­ность, почти вопреки себе воспринимаемая как высо­кое искусство.

Даже в XIX веке, когда считалось, что фотографию надо защищать как изобразительное искусство, линия защиты была отнюдь не постоянной. За утверждением Джулии Маргарет Камерон, что фотография — искус­ство, поскольку она, как живопись, ищет прекрасное, последовал оскаруайлдовский тезис Генри Робинсо­на, что фотография — искусство, поскольку она мо­жет лгать. В начале XX века Алвин Лэнгдон Коберн на­звал фотографию «самым современным из искусств», потому что она — быстрый и объективный способ ви­дения. Уэстон же, напротив, восхвалял ее как новый способ индивидуального визуального творчества. В последние десятилетия вопрос о принадлежности фотографии к искусствам был исчерпан как предмет полемики. Больше того: громадный престиж фото­графии как искусства сложился в значительной мере благодаря декларациям двойственности в этом вопро­се. Теперь, когда фотографы отрицают, что создают произведения искусства, они думают, что занимают­ся чем-то лучшим. Это их отречение говорит о смуте в определениях искусства больше, чем о том, является ли им фотография или нет.

Несмотря на все старания современных фотогра­фов изгнать призрак искусства, удается это не вполне.

Например, когда профессионалы возражают против того, чтобы их фотографии печатались на краю стра­ницы книги или журнала, они ориентируются на мо­дель, унаследованную от другого искусства. Картине полагается быть в раме, так же и фотографию должны окружать белые поля. Другой пример: многие фотогра­фы предпочитают черно-белые изображения, считая их более тактичными, более благородными, чем цвет­ные, — или менее вуайеристскими, менее сентимен­тальными, менее грубыми в своем жизнеподобии. Но настоящая причина такой привязанности опять-таки кроется в невысказанном сравнении с живописью. Во вступлении к своей книге фотографий «Решающий момент» (1952) Картье-Брессон объяснял личное неже­лание использовать цвет техническими причинами: цветная пленка малочувствительна и потому ограни­чивает глубину резкости. Но быстрый прогресс в тех­нологии цветных фотоматериалов за последние 20 лет обеспечил высокое разрешение и тонкость тональ­ных переходов, и Картье-Брессону пришлось прибег­нуть к другому аргументу: он предлагает фотографам отказаться от цвета принципиально. В его версии ми­фа, сопровождавшего всю жизнь фотографии, — мифа, согласно которому ее территория и территория живо­писи разделены, — цвет принадлежит живописи. Он предписывает фотографам не поддаваться соблазну и оставаться на своей территории.

Те, кто все еще занят защитой фотографии как ис­кусства, всегда стараются удержать какую-то линию обороны. Но удержать ее невозможно: всякая попытка ограничить фотографию определенными сюжетами или методами, пусть и доказавшими свою плодотвор­ность, будет оспорена и потерпит неудачу. Потому что природе фотографии присуща всеядность, и в талант­ливых руках она представляет собой безотказное ору­дие творчества. (Как заметил Джон Жарковски, «уме­лый фотограф может хорошо сфотографировать что угодно».) Отсюда ее давний раздор с искусством, кото­рый (до недавних пор) означал, что избирательный или пуристский способ смотреть на мир и выразительные средства, подчиненные нормам, редко приводят к под­линным достижениям. Понятно, что фотографы не­охотно отказываются от попыток дать более конкрет­ное определение тому, что такое хорошая фотография. История фотографии отмечена целым рядом двусто­ронних дискуссий — например, простой отпечаток или манипулирование при печати, пикториальная фото­графия или документальная фотография, — и у всех них в подтексте спор об отношении фотографии к ис­кусству: насколько она может быть близка к нему, со­храняя свои претензии на неограниченный кругозор. Последнее время принято говорить, что эти дискуссии уже не актуальны, то есть споры, видимо, разрешились. Но защита фотографии как искусства вряд ли когда­

нибудь прекратится. Пока фотография материализует не только всепожирающее зрение, но и такое, которое претендует быть особым, специфическим, фотографы не перестанут искать пристанища (пусть и украдкой) на оскверненной, но все еще престижной территории искусств. Фотографы, полагающие, что, делая сним­ки, они уходят от искусства, представленного, напри­мер, живописью, напоминают нам тех абстрактных экспрессионистов, которые воображали, что уходят от искусства — или Искусства — в самом акте письма (то есть обращаясь с холстом как с полем деятельности, а не как с объектом). И престиж фотографии как искус­ства, завоеванный ею в последнее время, в значитель­ной степени основан на том, что ее претензии сходят­ся с претензиями новейшей живописи и скульптуры*. Неутолимый интерес к фотографии в 1970-е годы сви­детельствует не только об удовольствии от знакомства с искусством, которому уделялось сравнительно мало внимания, в значительной мере эта страсть происхо-

* Претензии фотографии, конечно, гораздо старше. Именно мгновенное искусство фотографии при посредстве машины стало образцом для при­вычной ныне практики в искусстве, когда подготовка уступает место не­ожиданной встрече, усилия — решению, сделанные (или придуманные) объекты — найденным объектам или ситуациям. Именно с фотографией родилась идея искусства, возникающего не путем беременности и родов, а из «свидания вслепую» (теория «рандеву» Дюшана). Но фотографы гораздо менее уверены в себе, чем их сверстники-художники, последо­ватели Дюшана, и обычно спешат заявить, что мгновенному решению предшествует долгая тренировка восприимчивости, глаза, а легкость про­цесса съемки не означает, что фотографу требуется меньше умения, чем живописцу. (СС.)

дит из желания отстраниться от абстрактного искус­ства, сильно влиявшего на массовые вкусы в 1960-е го­ды. Фотография является большим облегчением для восприятия, уставшего от умственных усилий (или из­бегающего их), которых требует абстрактное искус­ство. Модернистская живопись предполагает высо­коразвитое умение смотреть, а также основательное знакомство с другим искусством и некоторое представ­ление о его истории. Фотография, как и поп-арт, уверя­ет зрителя: искусство — это не трудно; она как будто бы больше о сюжетах, чем об искусстве.

Фотография — самый успешный носитель модер­нистского вкуса в массовом варианте с его старани­ями развенчать высокую культуру прошлого (сосре­доточившись на обрывках, мусоре, всякой всячине, ничем не пренебрегая), его сознательным заигрыва­нием с вульгарностью, его умением примирить аван­гардистские амбиции с коммерческими дивиденда­ми, с его псевдорадикальной снисходительностью к искусству как явлению реакционному, элитистскому, снобистскому, неискреннему, манерному, далекому от правды повседневной жизни, с его превращением искусства в культурный документ. В то же время фо­тографии постепенно передаются тревоги и смуще­ние модернистского искусства. Сегодня многие про­фессионалы обеспокоены тем, что эта популистская стратегия зашла слишком далеко и публика забудет, что фотография все-таки благородное и возвышенное

занятие — короче, искусство. Ибо модернистское про­движение наивного искусства всегда содержит одну оговорку: чтобы уважалась его собственная скрытая претензия на изощренность.

Не случайно, что, когда фотографы перестали обсуж­дать, является ли фотография искусством, публика признала ее таковым — и фотография большими си­лами двинулась в музей. Натурализация фотографии в художественном музее есть окончательная победа столетней кампании, которую вели модернисты за то, чтобы стереть границы в определении искусства, ибо для этого наступления фотография была гораздо более удобной территорией, нежели живопись. Потому что разделительную линию между любителем и профес­сионалом, между примитивным и изощренным в фо­тографии не просто труднее провести, чем в живопи­си, — в ней мало смысла. Наивная, или коммерческая, или утилитарная фотография и фотография самых одаренных профессионалов — одной породы. Сним­ки безымянных любителей бывают так же интересны, сложны формально, также показательны в смысле воз­можностей фотографии, как произведения Стиглица или Эванса.

Предположение, что все виды фотографии принад­лежат к непрерывной, внутренне связанной традиции,

когда-то казавшееся слишком смелым, теперь пред­ставляется самоочевидным, определяет современные фотографические вкусы и допускает неограниченное их расширение. Правдоподобным же оно стало толь­ко тогда, когда фотографией заинтересовались кура­торы и историки и ее стали регулярно выставлять в музеях и галереях. Музей не отдает предпочтения од­ному какому-то стилю. Он представляет фотографию как собрание параллельных стилей и задач, сколь угодно различных, но не воспринимаемых как взаим­но противоречащие. Эта деятельность музеев имела огромный успеху публики, реакция же самих профес­сиональных фотографов была неоднозначной. Ново-обретенная легитимность фотографии не могла их не радовать. С другой стороны, они видели угрозу в том, что самые художественные изображения обсуждают­ся в одном ряду со всеми другими типами изображе­ний — от фотожурналистики до научной фотографии и семейных снимков. Это якобы низводит фотогра­фию до чего-то тривиального, вульгарного, до обык­новенного ремесла.