Александра Давыдова - Ростов. Лабиринт
Макар шагнул внутрь комнаты, подошел к кровати и улегся прямо на покрывало. Наглый, злой и отвратительно красивый, он смотрел на Карину снизу вверх, уверенный в том, что она никуда не денется.
Мгновение на раздумья. Карина придавила наглеца коленом к подушке и направила острие ножа (спасибо деду за подарок) прямо в левый зеленый глаз.
— Дернешься — сдохнешь. Теперь понял? Я и без зверушки справлюсь с тобой, Шорохов!
— Смысл спасать парня, если собираешься его тут же угробить? — сдавленным, но все еще насмешливым голосом спросил Макар.
Карина вздрогнула, вспомнив свою же довольно неуклюжую шутку.
— Слушай. Последний раз прошу! Уходи, а! Просто уходи. И пообещай, что все забудешь. Или я сама тебя найду и убью.
— Боюсь, все забыть не выйдет! — Он медленно положил ладонь на ее руку, держащую нож. Спокойно. Зная наверняка, что она не ударит. — Вот это, например.
У Карины закружилась голова. Она сама не сообразила, как и почему ослабила хватку и как так вышло, что его лицо оказалось сверху, а его губы на ее губах. Не поняла, почему, когда Макар ее отпустил, она засадила ему левым кулаком в челюсть.
— Ух ты! Круто! — рассмеялся Макар, хватаясь за лицо.
— Тише ты! Еще не хватало, чтобы сюда кто-нибудь зашел... — замахала руками Карина, отпрыгивая назад, словно испугавшись, что Макар даст сдачи.
— Садись и слушай... — послушно перешел на шепот Макар, — и поправь меня, если я ошибаюсь.
* * *
И снова туда-сюда, как растревоженный Пахак. От двери до окна и обратно. Кусая губы и теребя косу. Глядя в пол перед собой, чтобы не таращиться на Макара, который устроился на полу возле кресла и несет такое, что нужно немедленно звать деда и принимать меры. Хотя... Меры следовало принять уже давно.
— ...это какие-то адски древние планы. Кажется, еще с начала двадцатого. Понятия не имею, откуда они у нас. Короче, батя их передал спецам. Ну, там дедок из Питера был один, маркшейдер, и дядя бородатый — москвич. Типа диггер. Батя хотел, чтоб спецы проверили, что и как внизу. Психанул, когда ему не дали метро строить, вот и сунулся сам. Решил разузнать, почему проект зарубили. Думал, может, там бункеры, и поэтому администрация бузит. Батя у меня — рисковый, ему ж плевать: можно, нельзя. Он как танк.
— Угу. Мои такие же. — Карина, устав ходить, села у батареи так, чтобы видеть Макара, но ни в коем случае не находиться ближе чем за три метра. Шорох понял, усмехнулся и продолжил:
— Залезли под землю трое. Вылезли двое. Теперь-то я знаю почему... Этот твой, как его?
— Пахак?
— Ну да. Пахак. В общем, диггеры сказали, что больше не пойдут ни за какое бабло. И чтоб мы тоже не совались. Толком не впилили, конечно, что там за фигня, но обгадились. Пахак, значит? Симпатичный зверек.
— Я привыкла. Мне он в самом деле кажется милым.
— Ну да... — Макар дотронулся пальцем до царапины на щеке. — Действительно. Домашний любимец.
— Ладно. Дальше давай.
— Ну а чего дальше? Дальше батя решил пока забить на метро. А я...
— А ты решил не забивать?
— Ну да, — улыбнулся Макар. И тихо, очень тихо добавил: — Сесть рядом можно? Или снова в челюсть?
— Можно. — Карина подвинулась. И покраснела.
— Качнул, короче, с батиного ноута те самые карты. Ну, там всякие еще записки, приписки. В библиотеке пару штанов протер. Дополнил кой-где. Там мало, но если все собрать — интересно получается. До кучи надыбал в сети квестовиков. Прикольные чуваки. И карты у них прикольные — девяносто процентов фуфла... Но что не фуфло, то здорово ложится на старинные схемы. Прям в тютельку.
— Знаю.
— Откуда? Ладно, не говори, если не хочешь. Потом.
Она почувствовала, как его колено коснулось ее ноги, и с трудом перевела дыхание. Отодвинулась в сторону сантиметров на пять. И еще раз. И еще. А потом двигаться оказалось больше некуда.
— Ты не можешь спокойно сидеть? — спросила, в тысячный раз покраснев. А когда он выдохнул «не-а, чего-то вот не могу», закрыла глаза и решила ни о чем больше не думать.
— ...и вышел на Ангурянов... То есть на вас! А дальше ты знаешь.
Шумел за окном утренний Ростов. Спешил окунуться в октябрьский понедельник — суетливый и заполошный. Радовались высокому чистому небу чайки. Пожилой голубь, гуляющий по узкому карнизу мансардного окна, наклонял голову, пытаясь разглядеть происходящее внутри. Голуби известны своей любовью к созерцанию и философским настроем.
— Нам нельзя встречаться, — повторяла она между поцелуями. — Мы же враги! И вообще, вот это все... Это — нельзя! Ничего вообще нельзя!
— А мне плевать! — он заставлял ее замолчать до следующего вздоха.
— Нельзя. Я должна была тебя там оставить. Пахаку скормить. Или убить. Знаешь. Я ведь все еще должна. Нет. Ну в самом деле...
— Мне плевать! Убивай. Хочешь?
— Не хочу. Мака-а-ар. Погоди! Пообещай мне...
— Что?
— Пообещай, что уедешь? Что забудешь все, что видел внизу... И меня.
— Никогда. Не отпущу! Ясно?
Его пальцы крепко обхватили ее запястья. Она тихонько рассмеялась. Вывернулась в секунду. Откатилась вбок.
— Если я не захочу, меня никто не удержит. Меня же с пяти лет учили... Я же не просто так — я смотритель ростовского...
Прервалась, изменившись в лице. Села прямо. Пригладила распушившиеся волосы. Ладонями обхватила пылающее лицо. Проговорила очень медленно, чеканя каждое слово:
— Нам нельзя быть вместе, Макар. Я Ангурян, ты Шорохов...
— Что? Опять эта дебильная вражда? Семья на семью? Зуб за зуб, око за око? Верона? Средневековье? Слушай, Каринка, ты же понимаешь, что это полный бред. Фигня! Ну начнут предки выступать. Конечно же, начнут. Ну, поорут. Ну, устроят истерику. Мозги нам вынесут. И что? Возьмем да и свалим, в конце концов. Да плевать я хотел!
— Нет. Не в этом дело. То есть и в этом тоже. Но не в этом. У меня — долг!
— Карин...
— Нет, Макар! — Она оттолкнула его с такой силой, что он даже опешил. — Все! Вот сейчас все! Уходи! Мне вообще в школу пора!
Она вскочила, подбежала к окну, отдернула шторы. Спрыгнул вниз испуганный голубь. Курлыкнул так, чтоб всем вокруг стало ясно — он недоволен. В маленькую мансардную комнату ворвался солнечный свет. Яркий, бессовестный. Схватив со стола учебники, Карина торопливо принялась запихивать их в рюкзак. Книги летели на пол, раскрывались в полете, падали.
— Да не отстану я от тебя. Ты же в курсе. Я же Шорохов...
— Именно что! Шорохов. Ступай! Иди же! Или я брата позову.
— Вот сумасшедшая! Не позовешь ведь.
— Позову...
— Ну и зови. Пообщаемся.
Он уселся в кресло, закинул ногу на ногу и, весело улыбаясь, уставился на Карину. В кармане звякнул мобильник. Макар достал его и прочитал сообщение. Карина стояла рядом, опустив руки — в одной раскрытый рюкзак, в другой какая-то тетрадка. Кажется, по чертовой физике.
— Пожалуйста, — умоляюще протянула девушка и почувствовала, как подбираются к горлу слезы, которые она точно не сумеет сдержать. — Пожалуйста.
Макар ничего не ответил. Он, кажется, снова и снова пробегал глазами по высветившемуся сообщению и словно впал в транс.
— Макар...
Молчание.
— Что там? Что-то случилось?
Макар посмотрел на Карину как будто с удивлением. Словно он на мгновение забыл — где он, кто он и с кем.
— Цыба умер... — глухим голосом произнес Макар.
— Что? — Карина почувствовала, как по ее телу пробежал мороз.
— Цыба умер. Сегодня ночью. Пока я был там... Внизу. Мой Цыба умер! Гоха умер!
— Как? Как?
— Ка-а-ак? — Наверное, он хотел заорать, но голос сорвался. Захлебнулся где-то в легких. Макар тяжело встал. Не оборачиваясь, двинул к окну. И уже перенося ногу через подоконник, прохрипел: — Кровоизлияние в мозг. Та драка в субботу. Бобр... Убобрил твой Бобр моего братишку.
— Мака-а-ар...
Шорох был уже внизу. Скрючившись, словно у него прихватило вдруг живот, он побежал вдоль по улице, петляя, как раненый волчонок.
Глава десятая
Бобр
«Никто никому ничего не должен».
Роберт поставил в социальной сети новый статус и встал из-за стола. Потянулся, подвигал шеей. Вытащил из-под кровати старые гири — двадцать четыре кило каждая, положил одну возле левой ноги, нагнулся, схватился за чугунную рукоять, готовый принять вес на живот и спину. Выбросил руку с чугуниной вверх красиво, легко и сам собой залюбовался в зеркале.
Ноги качал уже двумя одновременно. Поставил на спину, придерживая с двух сторон. Присел десяток-другой раз. Потом лениво побаловался, ритмично подбрасывая гирьки в воздух и перехватывая уже у самого пола.
— Сынок, завтракать идешь? — Мама распахнула дверь, как всегда, без стука, помахала кофейником и, не дождавшись кивка, исчезла. Убедившись, что она не слышит, Роберт выругался вполголоса. За пять лет он отвык от «добрых» домашних традиций. В Нью-Йорке, в университетском уютном общежитии на пять человек, ничего подобного случиться не могло. Там каждый тщательно соблюдал свои границы и границы других, не позволяя и толики фамильярности. Это было правильно. Разумно. Целесообразно. Это было именно то, что абсолютно устраивало Роберта Ангуряна, — каждый в этом мире отвечает за себя и только за себя. Никто никому ничего не должен.
