Василий Шульгин - Что нам в них не нравится…

Несколько иной, но имевший те же результаты, процесс произошел в малорусской деревне. Евреи, покровительствуемые польским королем Казимиром Великим, быстро растеклись по всей Польше, Литве и «Руси», то есть Малой России. В деревнях они стали прослойкой между «панами» (часто ляхами или ополячившимися русскими дворянами) и низшим русским населением. Они арендовали очень много имений у «панов» и в качестве таких арендаторов стали неким средним сословием. Малорусские исторические песни наполнены горькими жалобами на «жидив-орендарив», угнетавших население: ведь к ним в руки, вместе с арендой, переходили все права помещиков, то есть весьма суровое крепостное право. Особенно возмущало население, что евреи распоряжались даже православными храмами (считавшимися личной собственностью католиков-помещиков). В качестве арендаторов евреи считали себя вправе взимать деньги с посещающих храм и с совершающих требы. Чтобы окрестить, обвенчаться или похоронить, надо было получить разрешение «жида» за соответственную мзду. Самолюбие русского народа страдало не менее, чем его скромный карман. Неудивительно, что при таких условиях, когда вспыхнули казацкие восстания, они направлены были столько же против «панов», сколько и против «жидов». Тогдашний антисемитизм имел под собой очень реальную подкладку: евреи, сильные своими способностями и организацией, уничтожили русское среднее сословие и причинили достаточно обид низшему. Под эгидой казачества русское население свело с еврейским счеты: свело, как умело; долго зажимаемая «низовая» пружина, освободившись, бьет больно, грубо и «почем зря».

Казачество отстаивало права русского народа и мстило угнетателям — «с гаком», но бессистемно, штормовыми порывами. Ему на помощь пришла сначала Москва, а потом Петербург. Другими словами, на помощь утерявшему политическую самостоятельность южнорусскому народу пришла государственная русская сила, собранная и упорядоченная «наследственными вожаками». С этого времени русский народ, соединенными усилиями Севера и Юга, систематически стал ослаблять давление наседавших на него народностей. В том числе было ликвидировано ярмо поляков и евреев в Малой Руси. На этом пути, как это часто бывает, русский народ, что называется, «переборщил». Он сам навалился на тех и других. Эта реакция, быть может, была не так жестока (синагоги в аренду русским помещикам не отдавались), но все же, как всякий «сюпер-флюй», — это была ошибка. Надо было, по истечении времен и сроков, постепенно ослаблять вожжи.

Это, между прочим, чувствовалось некоторыми вдумчивыми наблюдателями края. Конечно, я говорю не о тех беспардонных наших либералах, которые вообще ничего не «наблюдали»; они, как канарейки, трещали с чужого голоса подхваченную волынку на слова pereat Russia, fiat…[25] равноправие.

Я говорю о тех, кто хорошо знал историю своей родины и причины «придерживательной» в отношении евреев политики, но кто находил, так сказать, «на осязание», что можно и должно «потравить шкот». Очевидно, у них было смутное ощущение надвигающейся бури. Да и самый антисемитизм в Малой России в эпоху, о которой я говорю (то есть перед Японской войной), начинал делаться «добродушным». Это понятно. Реальные его причины (угнетение со стороны евреев) уходили в прошлое; оставалось только неприятное, но смутное воспоминание.

Евреи нашего края в эту эпоху ничем не напоминали грозных и жестоких арендаторов времен Ляхистана. Это были люди, зарабатывавшие свой кусок хлеба, как и все остальные; они чаще вызывали жалость, чем возмущение. «Местечковые евреи» были мне достаточно знакомы. У нашей семьи в Малороссии было несколько имений, в которых мы вели довольно большое перемольное дело. По этим мукомольным делам приходилось иметь постоянное сотрудничество с евреями; в наших краях хлебная и мучная торговля — в еврейских руках. Общее впечатление у меня осталось, что с этими людьми можно иметь дело: люди как люди, — со своими недостатками, но и с несомненными достоинствами. Разумеется, нежелательно быть от них зависимыми. Мы и не давали им «верховодить». И достигали этого самым простым способом. Во всем свете почему-то так повелось, что «христиане» берут деньги у «Шейлоков» и затем вследствие сего попадают в «ужасное положение»; тогда с них вырезывают «фунт мяса», если их не спасают какими-то чудесными приемами хорошенькие женщины в штанах или какие-нибудь иные, но столь же маловероятные, комбинации. У нас было наоборот: мы сами были Шейлоками; не нам евреи, а мы евреям давали деньги «на дело». Таким образом, если кто от кого зависел, то они от нас; и все шло прилично: зерно притекало, мука мололась и, превратившись в тонкорунную крупчатку, струилась в разные города, вплоть до столицы — на радость Медному Всаднику, насадителю русской промышленности. И «кушали хлеб» и евреи, и русские; и не слышно было криков ни о еврейском засилье, ни о русском гнете.

Но эта идиллия переменилась для меня как. бы по волшебству, когда Японская война подвела истинный баланс тому, что делается в России, то есть когда революционные волны заходили по русскому морю. Гребни этих волн имели несомненно еврейскую физиономию и притом оскаленную до последней степени злобы.

Тогда же стало ясно, насколько захвачена евреями русская мысль и ее выразительница — печать. В столицах русским было «Новое Время». Остальное… остальное было или просто «основано Баком», как «Речь», влиятельная газета освободительного лагеря, или же старалось всячески ладить с сорвавшимся с цепи еврейством — страха ради иудейска.[26]

И откуда взялся этот страх? Мне, с детства привыкшему к нашим перемоль-щикам, евреям не только безобидным, но и полезным в общем деле созидания материальных ценностей, странно было смотреть, как их сынки и братья, окончившие и не окончившие университеты, трясут мощную громаду Русского государства.

Но, увы, это было так. Надо было быть слепым, чтобы этого не заметить. И вот в эту пору, как естественный ответ на выросшую, грозную для русского племени, опасность, снова загорелся антисемитизм в сердце Russia Minor. Он вспыхнул от уголька, таившегося под золой еще со времен батьки Хмельницкого. Он вспыхнул потому, что революционный ветер сдул пепел веков, прикрывший трехсотлетние уголья, и бросил свежую вязанку хвороста на едва тлевший огонь. Это новое топливо для антисемитизма поставили еврейские безобразия, ознаменовавшие Японскую войну и в особенности появление манифеста 17 октября 1905 года.

Русская провинция, доступная моему наблюдению, в ту пору больно восприняла эти проявления еврейской ненависти к Исторической России, то есть к той организации вожаческого типа, которая обусловила рост и могущество русского народа. В ту пору еще не было ясно, что самая эта организация одряхлела, устала, требует какой-то существенной модификации. Казалось, что все еще прекрасно и во всяком случае может действовать. Никому в голову не приходило, что пора чистый монархизм менять на «фашизм», то есть рядом с монархом поставить «вождя», который восполнял бы «случайности рождения» (выражение Ключевского).

Проигранная Японская война не была в глазах наших достаточной причиной, чтобы затевать «великие потрясения»; верилось, что война эта будет только эпизодом, после которого снова воссияет «Великая Россия». Еврейское восстание против Исторической России поэтому вызвало бурное негодование в русском населении Юга. Негодование сие, как известно, в Киеве, Одессе и многих других местах вылилось в форму еврейского погрома.

Погромам будет посвящена отдельная глава, а потому здесь я на них не останавливаюсь.

Сей краткий очерк возникновения антисемитизма в Малой России; его постепенное угасание параллельно с ослаблением давления еврейства на русский народ; его бурное воскрешение в период первой революции, когда оказалось, что сие давление вновь образовалось, хотя и в другой форме (политического засилья); все это, по-моему, несколько освещает «туманное будущее». Надо думать, что судьбы антисемитизма общерусского, перед которым мы теперь стоим, будут иметь те же фразы. Возникнув из резкого давления, которое евреи произвели на русских с начала революции 1917 года, он, побушевав, будет стихать, если сие еврейское давление уменьшится. Он будет крепчать, если, наоборот, еврейский прижим по тем или иным причинам будет усиливаться.

Но так как евреи добровольно своего давления прекратить не могут, ибо их самих толкает сила, сидящая внутри их, то, надо думать, мы стоим перед неизбежной полосой борьбы русских с евреями. Она свершится во всероссийском масштабе, но по образу и подобию Russiae Minoris.

Теперь я могу вернуться к той теме, которую начал было обсуждать, но от которой должен был сделать длинное отступление, чтобы показать: почему, с моей точки зрения, борьба русских с евреями неизбежна. Резюмирую это еще раз.