Василий Шульгин - Что нам в них не нравится…

Это обстоятельство подмечается и в другом русле явлений: евреи с поразительной легкостью отрекаются не только от своего национального имени, но и от своих личных имен и фамилий, выдающих их еврейское происхождение. Возьмем хотя бы для примера бесконечный список «псевдонимов», которыми евреи расцветили большевизм.[22] Почему все эти евреи отреклись от своих прирожденных имен?

Потому, говорят, что во времена «царизма» они, как революционеры, должны были скрываться; и но этой причине меняли фамилии. Пусть так. Но почему они не меняли еврейские фамилии на еврейские же? Ведь русские революционеры тоже меняли свои фамилии, но меняли их на русские же имена. Ульянов ведь назвался Лениным, а не… Танкелевичем.[23]

Это же наблюдение можно сделать относительно так называемого еврейского быта. Этот быт существует, можно сказать, только там, где еще свежи отзвуки еврейского средневекового гетто. Еврей же, вылезший из гетто, просто не имеет собственного быта; он, как губка, всасывает быт окружающей, не еврейской, среды. В этом отношении у евреев чисто обезьяньи подражательные способности; они часто похожи на «мещан во дворянстве». И это странно: казалось бы, древняя еврейская раса, имеющая родословную, с которой трудно тягаться любому народу, — Сама могла бы держать себя «с гордостью дворянства»; могла бы вести яркую линию своего быта и культуры. Но на поверку выходит, что собственной внешней культуры евреи не имеют. Они имеют лишь ярко выраженные внутренние особенности. Внешнюю же культуру они жадно хватают у тех народов, среди которых живут; они только несколько перефасонивают ее, внося часто смешную, иногда калечащую, модификацию. Сами евреи это чувствуют; и вот почему они так не любят, когда смеются над их акцентом, манерами и прочими атрибутами. Наоборот, еврей доволен, когда он настолько усвоил внешнее обличье страны, в которой он живет, что его даже нельзя и принять за еврея.

В частности, русские интеллигентные евреи с головой ушли в русскую внешнюю культуру. Если они иногда ее подкалечивают, то делают это невольно, сохраняя к ней всяческий пиэтет. Многие из них совершенно овладели русским литературным языком; а некоторые свободно пишут «пушкинским» стихом. Одновременно они отошли от быта-культуры еврейской, если таковая существует.

Все это я говорю к тому, чтобы показать: евреи, в противоположность многим другим национальностям, весьма мало дорожат своей еврейскостью.

Даже слова такого, собственно говоря, не существует. Надо бы сказать «иудаизм», но это вовсе не одно и то же. Вот слово «польскость» существует и звучит. Легко себе представить раздражительных поляков, которые (вроде русских) желчно поносят друг друга; но трудно вообразить себе поляка, который не кичился бы своей польскостью или «ляхизмом». Евреев же, гордящихся иудаизмом, что-то не видно на поверхности. Может быть, они существуют в «масонских глубинах», но, как было изложено выше, у нас пока что нет водолазов, которые могли бы толково исследовать эти субмаринные области.

Но зато у евреев в высшей степени выражена другая особенность, которая с избытком пополняет вышеизложенный «национальный дефектизм».

Не дорожа «еврейскостью», понятием отвлеченным, евреи в высшей степени дорожат… живыми евреями. Выражение «он из наших» очень метко подмечено. Евреи, так легко принимающие физическую и духовную личину «под окружающую среду», в глубине существа своего хранят глубокую привязанность к своим единоплеменникам. Если у русских «кровь говорит» очень редко (да сие и понятно, потому что кровь-то уж очень мешанная), у евреев она кричит, взывает и глаголет. Евреи друг другу гораздо более близкие родственники, чем русские русским. По крайней мере русские (да и ни один из европейских народов) не имеют таких ярко выраженных «особенностей», как евреи. Что это значит? Это значит, что все евреи близки к какому-то общему собирательному типу еврея. Другими словами — евреи очень похожи один на другого. И вот по этой-то причине они так легко, без слов, понимают друг друга. А если понимают, то и действуют согласно. В этой схожести евреев между собой; в проистекающих из кровной близости взаимном понимании и родственной любви, может быть, надо искать причину загадочной еврейской солидарности. Настолько загадочной, что для объяснения ее выдвинута гипотеза о тайном еврейском правительстве. Но, во всяком случае, без вышеизложенной природной еврейской спайки оно, тайное правительство, не имеющее мер принуждения, не могло бы управлять еврейскими душами.

Утверждают, будто бы у некоторых животных есть «коллективная душа». Будто, например, был сделан такой опыт. Загипнотизировали одну лошадь. Лошадь весьма кровную, принадлежащую к определенному лошадиному клану. Сей лошади, пребывающей в гипнотическом сне, внушено было проделать определенные конские эволюции, то есть движения тем или иным аллюром в различных направлениях. И вот произошло нечто фантастическое. Все другие лошади сего клана оказались тоже загипнотизированными; по крайней мере они одновременно с той лошадью, непосредственно усыпленной, проделали с видом автоматов все эволюции, ей приказанные. И это, несмотря на то, что Атлантический океан разделял непосредственно усыпленную коняку от ее родичей, связанных с ней сугубо таинственными нитями.

Вот нечто подобное мы наблюдаем у евреев. У них, кроме душ индивидуальных, есть какая-то коллективная душа, удивительно функционирующая. Старинная польская поговорка, остро это подметившая, говорит: «Если в Варшаве жид чихнет, то краковские жиды немедленно отвечают — на здоровьечко».

Так это или не так, но вот что факт: евреям неизмеримо легче, чем русским, действовать согласованно — без всякой видимой организации. Последнюю заменяют связи невидимые, причем безразлично: существуют ли эти связи в образе тайного еврейского правительства, которым бредят нынче многие; или же в виде некоего сродства еврейских душ, явления еще более таинственного; или же еще в каких-нибудь иных образах и формах, уже абсолютно нам неизвестных.

Итоги этих рассуждений таковы:

Для русских наивыгоднейшая форма общежития есть Вожачество. К такому вожачеству (в форме ли монархии, диктатуры или иной) русские, понявшие свою истинную природу, будут стремиться. Будут стремиться по той простой причине, что изведают сладость всяких иных прочих построений. Это ничуть не задевает вопроса о народном представительстве, парламентаризме и прочих «формах». Все сие есть именно форма, а не существо правления. Парламент прекрасно существует при Муссолини, как Государственная Дума очень производительно работала при Столыпине. Важно для русских не то, будет ли у них парламент, «Земский Собор», Вече или еще что-нибудь в этом роде. Важно, чтобы у нации был духовно-политический центр. Важно, чтобы был вожак, который ослаблял бы неистовое взаимотрение русского народа; направлял бы его усилия к одной цели; складывал бы русские энергии, а не вычитал бы их одну из другой, как это неизменно делается, когда воцаряется хаос, именуемый некоторыми «русской общественностью», а другими «российской демократией».

Разумеется, я не считаю, что так будет на вечные времена. По мере того, как русская стихия (еще, собственно говоря, не ставшая нацией) будет «нивелироваться»; по мере того, как русские будут становиться друг другу родственниками в более близких степенях, чем сейчас, — надо думать, разнобой их мыслей, чувств и стремлений будет уменьшаться. Появится большая духовная близость; и, может быть, создастся ясно выраженная коллективная душа; при наличии ее объединяющая и умиротворяющая роль вожака станет менее важной. Но до этого времени много воды утечет.

Для евреев такой духовный русский центр, безмерно усиливающий русский народ, невыгоден. Некоторые из них это прекрасно сознают, большинство не имеет об этом представления. Но это последнее обстоятельство, то есть что еврейская масса не может этой идеи осознать, не имеет почти никакого значения.

Говорят, что когда из народившейся полудюжины породистых щенят хотят отобрать самую лучшую собаку, то всех щенков наваливают один на другого, так, чтобы образовалась копошащаяся, попискивающая груда. Через некоторое время один какой-нибудь щенок выбивается наверх и держится на хребте у всех других. Заметивши оного, их опять перемешивают и так делают несколько раз. Если какой-нибудь щенок упорно выбивается наверх, то этого выбирают: он будет лучший.

Не то же ли самое происходит в груде народностей, копошащихся в пределах какого-нибудь государства? Бессознательно, неведомо для самой себя, каждая из них стремится выбраться «на поверхность». Россия, бывшая и будущая, разумеется, не представляла и не представит исключения. Сто народностей будут барахтаться в общей каше, инстинктивно борясь за гегемонию. При этом главная борьба будет идти между наиболее сильными народностями. В числе сильнейших будут русские и евреи.