Марина Палей - Дань саламандре
В таких местах особенно ясно подтверждает себя догадка, что главное назначение мегаполиса, скопища человечьих тел, – смерть.
Арлетты-Аннабел нет уже четыре дня.
Для таких идиотов, как я, существует еще одно отвлекающее средство: экстрим. Ну да: «Сноубординг богов», «Я никогда не видел, чтобы кто-то ещё это делал», «Я чуть не захлебнулся собственным адреналином», «Оргазм нон-стоп», «Мой первый прыжок с парашютом».
Хлопотно. Может, кого зарезать? Не расслабит, так отвлечет. Зарезать бы эту сучку! Именно. Эту сучку. Тюрьма: стабильный распорядок дня, четкость простых посильных задач, товарищи по работе и спорту, No women, no cry.
Я знаю, что она жива. К счастью для себя, я чувствую, что с ней ничего крайнего не случилось. Она не относится к тому тривиальному типу актрисуль-истеричек, которые сначала накачивают себя скотчем, а затем, при достаточном скоплении зрителей, имитируют спонтанное перешагивание подоконника. У нее, если она испытывает необходимость исчезнуть, имеется в арсенале средство куда как эффективней... Средство такое: она – молниеносно – трансформируется в свою собственную спину. В тот же миг я с ужасом вижу перед собой вместо Арлетты-Аннабел существо, целиком состоящее из спины. Оборотень!
Обращаться к спине бесполезно, но я продолжаю занудливо почемукать – как трехлетний дебил – или трехлетний вундеркинд (что, по сути, одно и то же); короче, я никак не могу остановиться: почему, Арлетта? что случилось, Аннабел?..
Что стряслось, Арлана?
Она любит, когда я зову ее именно так. Может, с этого имени – домашнего, сугубо нашего, и стоило начинать? Знаю: не помогло бы.
Почему?
Потому что спина имени не имеет.
Актерская практика Арланы, то есть ее лицедейство, как профессиональное, так и бытовое (что, в ее случае, неразделимо), фокусируется вот уже три года, то есть в протяжение всего периода нашей совместной жизни, исключительно на мне. В свое время, когда я Арлану еще не встретил (когда еще не жил), ее пригласил лондонский «Мермейд» на роль Женщины в пьесе Джеймса Малькольма, самого репертуарного драматурга тех сезонов. Пьеса называлась «Саркофаг для двоих».
А ее напарник по Саркофагу был также и главным продюсером всего этого балагана. Актером он как раз не являлся – причем ни в коей мере: это был пошляк-тугодум, страдающий диабетом, толстосум и врожденный мошенник: купля-продажа недвижимости, телевизионных каналов, подкуп матерых политиков, совращение политиков начинающих. И вот, заскучав от инвестиций в сферы, известные ему до обрыдлости, он захотел чего-нибудь новенького, остренького, – например, вкусить еще и такого «экстрима»: поглядеть-послушать, как ему будут рукоплескать взыскательные, высоколобые ценители Мельпомены. (Восторженные отзывы газетчиков были закуплены им раньше декораций.)
У всякого Нерона, такова уж клиническая картина, есть неизбежный (типовой) недуг. Какой? Его удушает навязчивое желание – стать лучшим кифаредом Рима. С Арланой у него, партнера по Саркофагу, конечно, было всё, чего он желал, поскольку именно он-то ее в этот Саркофаг и втянул. Однако, когда спектакль был уже почти готов, он, этот недорепетированный Мужчина, провел ночь в какой-то лондонской клоаке. Он провел ее с парикмахершей-педикюршей, служившей в том притоне, разумеется, тайской массажисткой. На следующий же день он привёл эту дурочку, осоловевшую (от нескончаемых, иезуитски изобретательных массажей), к режиссёру.
Справедливости ради, надо сказать, что она туда не рвалась. Но такова была прихоть человека, пресыщенность которого грозила ему скорой могилой – гораздо более скорой в сравнении с той, что сулил запущенный диабет. И режиссер, получивший от Мужчины чек на очень серьезную сумму (какую этот слуга Мельпомены никогда не встречал даже в бутафорском виде), – получивши эту сумму, он мою Арлану из пьесы просто выщелкнул. И бережно-бережно положил в Саркофаг массажистку.
Купля-продажа – дело рядовое в любой сфере человечьего духа. Даже духа с дионисийскими запросами и аполлоническими претензиями. Но Арлане и одного случая хватило, чтобы приобрести стойкую идиосинкразию к театру. Хотя и после ухода с подмостков она сумела побывать в довольно разнообразных ролях: стригла элитных пуделей, успешно рекламировала стиральные порошки, кремы для лица, анальгетики, бывала моделью для журналов мод, занималась страхованием; вернулась к собакам.
Но... более не видя себя в театре, она так и не смогла избавиться от театра в себе. Я оставался ее единственным фанатом – в райке, в бельэтажах, ложах и партере – причем всюду одновременно. В итоге Арлана получила от меня самое для себя насущное, а именно: уверенность, что в этой-то пьеске ее не заменят никем.
И по этой же самой причине (полагаю, главным образом, по этой), чтобы царить – и царить пожизненно, единовластно – она не хотела – не хочет – никогда не захочет – растить ребенка. На мой дежурный скулеж она однажды предельно охладила свои глаза (сверкавшие в тот момент подлинным аквамарином) – и укротила мое бушующее море таковыми словами: «Эдгар, ты должен понять, что мне дано совершенно другое задание. У меня в этом мире есть миссия. Тс-с-с... (На мою попытку спросить, какая именно.) Тс-с-с. И, кроме того, позволь задать тебе один вопрос. Ты, наверно, уже заметил – основной приплод дают человечьи самки, ни на что иное, кроме мясного воспроизводства, не годные. Как же, по-твоему, это сказывается на генофонде человечества? Так что... даже если бы мы родили с тобой дюжину гениев... Не надо! Убери руки!..» (На мою попытку обнять.)
Всякой весной ее бизнес обычно идет вверх: зверолюбивые клиенты наперебой зазывают ее в свои псарни. О, там дизайнерский дар Арланы, ее природный вкус и женское умение нравиться всем, даже четвероногим, разворачиваются во всю ширь – ну прямо-таки меха аккордеона в парижском кафе. Две ее постоянные клиентки едва не выцарапали друг дружке глаза: каждой поблазнилось, будто fringe (челочка) у чужого toy-пуделя пострижена более стильно, чем у собственного.
Да, за моей Арланой охотятся. Конечно, в Лондоне есть свои преотменные собачьи куаферы, стильные сучьи художники, виртуозные дизайнеры псов и блистательные кобелячьи визажисты, но нельзя также отрицать и того факта, что выписывание пикантной парикмахерши из Хэмпстеда – в этом тоже есть своего рода изюминка.
Я не могу узнать себя в зеркале. Общие очертания тела я различить, правда, могу – высокий, в меру физически развитый тридцатипятилетний джентльмен. С посильной натяжкой: молодой джентльмен. Но взглянем иначе: муж-простофиля... опереточный супруг... Что может быть комичней, нелепее, жальче? Особенно если учесть, что Арлане я прихожусь гражданским мужем... (А какие мужья полноценней? военные?)
Лицо... Не узнаю своего лица...
В отличие от хирургов, отстраненно копошащихся в лабиринтах кишок, я вижу перед собой именно лица своих пациентов. Эти лица исковерканы страхом. Унижены ожиданием боли, которая может наступить в любой момент, при малом – при даже самом ничтожном – движении моего инструмента.
Но этого не происходит. Разумеется, я работаю с обезболиванием. Кроме того, мои глаза и пальцы точны: им чужда опрометчивость. VIPs’ы потом еще целый час после моих хитроумных манипуляций с их ротовой полостью (то есть главной составляющей их интерьера и сущности) наслаждаются отдыхом анестетической немоты. В филиал министерства, в офис, бассейн, казино или клуб – их доставляют личные шоферы, которые им роднее собственных детей: шоферы все понимают без слов.
Семь сорок пять.
Эдгар, ты негодяй... Неврастеническая скотина. Менструирующая гимназистка. Выпей, будь добр, тривиальной валерьянки.
Она вернется: завтра или послезавтра. Или после-после...
Какая мерзость – эта настойка валерьянки! Разве что плеснуть коту... Джой, Джой, кис-кис-кис...
Завидую Арлане: она даже не спотыкается там, где я непременно сломал бы себе шею. Взять, к примеру, эту её собачью работу. Она ведь не замечает, что словно бы заняла место той куаферши. Той самой, которая спихнула ее с подмостков. Будто незримый шахматист сделал этими фигурами короткую рокировку – роковую для Арланы. Прибавлю: и несколько необычную, ибо поменялись они не только позициями, но и функциями. Правда, фунты стерлингов, пачками падающие к ногам Арланы, отчасти компенсируют некоторый комизм в переключении ее сервиса с двуногих на четвероногих. Для меня это очевидно, а она, судя по всему, не замечает.
