Антон Первушин - Отдел «Массаракш»
Железные птицы, говоришь… Что ж. Может быть. Устами мутанта, как говорится… Был я и патруле, шел над побережьем Земли Крайних. Штурман дает мне азимут, сообщает — мелкая метка у них засветилась на «искалке». Подозревают, что перископ это. Я меняю курс, включаю эхолот, перехожу на низкую. И вдруг на эхолоте прямо буря какая-то. Все рябит, стробирует — все равно что накрылся прибор. Сбрасываю я скорость, хочу своими глазами посмотреть, что же там подо мной, кроме льдин? Море вдруг вспухает! Перед носом вертолета проносится что-то вроде живое, но блестящее, как начищенная латунь… Ну я тогда подумал, почти как и ты. Дракон, подумал. Местные племена чучуни, например, до сих пор верят, будто в их заливе дракон живет. А потом гляжу и понимаю, ч то это никакой не дракон, аэроплан неизвестной конструкции. Ни у кого таких нет. Даже у островитян нет.
Кончай ложки гнуть, Рубанок. Тертый мужик ведь, не доходяга… — Облом покачал головой.
Мужики за «колючкой» робы шьют, — огрызнулся Рубанок. — А я никогда не гну ложки, мурло ушастое. После этого случая и меня, и всех, кто в тот день на «вышке» дежурил, через ментоскоп прогнали. Доходяга такой худосочный — с кислой мордой и в пенсне дедовском — заправлял допросом. И фамилия у него была такая неблагозвучная. На ругню похожая… С нас, к слову, даже подписку о неразглашении взяли.
Так чего же ты мелешь? — Облом ощерился.
Страны больше нет, соответственно, и подписка — тю-тю, — ответил Рубанок и зачем-то подмигнул Облому.
Птицелов прочистил горло и высказал свое мнение:
Рубанок правду говорит. Все так и было.
Облом не упустил возможности поддеть
Птицелова:
Слушай, а давно в ваших краях на адвокатов учат? До войны академию открыли или уже после? А может, во время?..
Я, Облом, академий не кончал. Просто я всегда знаю, когда правду говорят, а когда ложки гнут, — пояснил Птицелов простодушно.
По глазам, что ли?
Знаю, и все тут.
Ладно! — Облом быстро схватил правила игры. — Я домушник. Я родился в военном госпитале. Я знаю наизусть все три поэмы Отула Сладкоголосого. — Он поглядел с прищуром на Птицелова. — Где я тут правду пробренчал, а где ложки гнул?
Ложь, ложь, правда, — ответил Птицелов без раздумий.
Рубанок тихонько засмеялся. Сплюнул за борт, поднялся и пошел себе цигарку стрелять. За ним поплелся Фельдфебель. Облом присвистнул. Помрачнел лицом, заиграл желваками.
Признавайся, доходяга, с самого начала знал, что я не домушник?
Да, — ответил Птицелов.
Ну мутоша! Ну учудил! — прогундосил Облом под нос. — Опасный ты тип, как погляжу. Простак простаком на рыло, а на самом-то деле…
Дальше, доходяга! — орали охранники наперебой. — Читай дальше, массаракш, не то снова макнем!
Скользил по палубе луч прожектора. Позднее было уже время, но никто не спал. Мокрый, замерзший и злой до черных глаз Облом стоял на табуретке. Перед ним сидели полукругом свободные охранники, за охранниками расположились дэки. Кто-то дымил цигаркой, кто-то скреб ложкой по дну консервной банки, выбирая последние капли свиной подливы, кто-то хихикал, как заведенный. Облому не хотелось, чтоб его снова макали лысиной в активные воды Голубой Змеи, поэтому он декламировал, выпучив от усердия глаза:
Пускай накатит и ударитОб узкий мыс зеленая волна,Печально выбросит на каменьТруп чучуни-рыбака…
Кто-то запустил в чтеца пустой консервной банкой. Банка звонко щелкнула Облома по лбу.
— Не верю! — заревел начальник охраны. — С выражением, массаракш!..
Облом переступил с ноги на ногу, поежился. В мыслях он проклинал Отула Сладкоголосого за то, что тот написал три дурацкие поэмы. Одновременно он возносил хвалу Отулу, ведь тот написал всего три поэмы, а не одиннадцать, как, например, Цвег Ехидна.
Так лежит он дни и ночи,Разлагаясь на брегу,И слепые черви точатГнилую внутренность ему…
Облом сбился и с ненавистью поглядел на Птицелова — тот стоял вместе с мутантами чуть в стороне от основной группы дэков. «Хватило же ума не сболтнуть при доходягах, что я и Цвега Ехидну — наизусть! Кто же заложил? Фельдфебель?» Охранники и дэки загудели. С их мнением приходилось считаться.
Он придет к тебе под вечер,Скалить зубы под окном,В скорбный час погаснут свечи,Он заберется прямо в дом.Если только не желаешьТы печального конца,Век живи себе, как знаешь,Не впуская мертвеца.
Слушатели заулюлюкали, разразились аплодисментами. Фельдфебель сунул два пальца в рот и громко свистнул.
Начальник охраны демонстративно передернул затвор карабина и пальнул в небо.
— Так, доходяги! — зазвучал его менингитный голос, как только дэки умолкли. — Сказали господину Облому спасибо, побрызгали в речку и — спать! Вторую поэму Сладкоголосого мы послушаем завтра. После ужина попрошу не опаздывать. Разошлись, доходяги!
Облом слез с табуретки. Рассеянно покивал в ответ на сумбурные слова благодарности. Забрался в свой спальник и до утра скрипел зубами, страдая от холода и позора.
Птицелов тоже подумал о том, чтобы отправится на боковую, но ему помешали — шестеро угрюмых типов обступили со всех сторон: не сбежать, не вывернуться.
Братка, тут консультация твоя ну ж на, — проговорил самый угрюмый из них по кличке Колотый — весьма опасный уголои ник. — Ты ведь не откажешь в помощи друзьям-дэкам?
Скорее всего, нет… — буркнул Птицелов
Тут, мутант, дело такое щекотливое… — продолжил Колотый. — Общак прохудился, Доходяги, которые за ним приглядывали, го во рят, что ничего не видели. Мол, никто к обща к у лап не тянул. Стало быть, кто-то из них ложки гнет. Укажешь кто и иди себе спать.
Кольцо разомкнулось, к Птицелову втолк нули двоих дэков. На доходяг они не походили — были плотными, широколицыми, круглоголовыми. Несмотря на отменную физическую форму, эти двое имели вид битых крыс. И вели себя должным образом.
Эй! Что за сборище? — заволновался один из охранников. — Упырей решили подрал нить?
Погоди упырями пугать, начальник! — отозвался Колотый. — Сейчас пожелаем доброй ночи друзьям-дэкам — и спатки!
Ладно, не затягивай с лобзаниями… — бросил охранник, удаляясь.
Подозреваемым дэкам дали гю оплеухе. Сначала одному, потом — второму.
Бренчите, гниды!
Я ничего не видел, — пробасил первый.
Массаракш! Не видел, не видел я… — за- u Ч «мотал второй, и ему еще раз врезали по бриюму затылку.
Птицелов закусил губу. Он понимал: если
подвяжется выступать судьей в щекотливых вопросах уголовников, то рано или поздно схлопочет пером по горлу. А если не подвяжется, то перо его найдет прямо сейчас. Кинут еще тепленьким за борт, и поминай как звали. Допустимые потери среди делинквентов во время транспортировки уже подсчитаны и внесены в сопроводительнуюдокументацию.
Они правду говорят, — выдавил Птицелов — Оба.
Чего? Оба? Да ты ложки гнешь, доходяга косолапый! — забубнили уголовники.
Я не гну ложки, — ответил Птицелов,
Он всегда ощущал боль и стыд, едва услышит чужую ложь. Он ожидал, что расплата за собственное вранье будет подобна адским мукам. Но ничего такого с ним не случилось. Ни толчка совести, ни душевного колика Оказалось, что, чутко ощущая неправду, он вполне способен врать три короба Такой вот односторонний дар.
Смотреть лучше за общаком надо было! — почти выкрикнул Птицелов. — У этих двоих — глаз не хватило!
Ну ладно, — угрюмые типы стали еще мрачнее — Иди пока. Спи. Если чего, мы тебя кликнем…
Зато двое обвиненных дэков глядели Птицелову в глаза преданно, с уважением, замешанном на полном стакане страха. Побитые псы пританцовывали, желая угодить новому хозяину.
Их чувства понять было нетрудно, потому что они оба говорили неправду.
Угрюмая братия наконец рассеялась. Птицелов перевел дух. Раскатал валик спальника и забрался внутрь.
Но глаза закрыть не успел: кто-то осторожно толкнул его в бок. Послышался свистящий шепот:
Эй, достопочтенный!
Птицелов высунулся из спального мешка. Оказалось, что рядом с ним на корточках сидит незнакомый дэк. В фосфоресцирующем свете ночного неба Птицелов увидел, что дэк этот немолод и морщинист, как печеный картофель. В глазах незнакомца как-то необычно отражался свет ночного неба, и Птицелов ощутил тревогу. Уж не буйный ли Циркуль — псих с непредсказуемым нравом и походкой кукольного человечка — пожаловал к нему в гости? Циркуля все сторонились — даже уголовники и мутанты. Делинквент, условно-освобожденный, так как пятеро убитых им офицеров были, как ни крути, пособниками порочного режима Отцов.
