Айзек Азимов - Второе Основание

«Ха», — подумала Аркадия, напряженно прислушиваясь к слегка приглушенным голосам, доносящимся из небольшой коробки.

— Вы это понимаете?

Эльветт Семик выпятил нижнюю губу, так что все его лицо сморщилось; так он делал каждый раз перед тем, как произнести какую-нибудь фразу.

— Ох, хватит предисловий. Расскажите нам о молодом человеке.

— Его зовут Пеллеас Антор. — ответил доктор Дарелл: — Он был студентом моего старого коллеги, Клейзе, который умер в прошлом году. Клейзе послал мне модель его мозга, до пятого суб-уровня, как раз перед смертью, и эта запись была сверена с мозгом человека, которого вы видите перед собой. Вы, конечно, знаете, что модель мозга не может быть продублирована до такого уровня даже лучшими психологами. Если вы этого не знаете, вам придется поверить мне на слово.

Турбор произнес, почти не разжимая губ;

— Может быть, мы все-таки начнем? Мы верим вам на слово, в особенности потому, что сейчас, когда Клейзе умер, вы являетесь самым великим электронейрологом в Галактике. По крайней мере, именно так я говорил о вас в своем репортаже, и даже сам в это верю. Сколько вам лет, Антор?

— Двадцать девять, мистер Турбор.

— Гм-м-м-м. И вы тоже электронейролог? И тоже великий?

— Я просто Студент. Но я много работаю, и мне повезло: я изучал эту науку под началом самого Клейзе.

В разговор вмешался Муни. Когда он особо волновался, он начинал заикаться.

— Я… я бы хотел, чтобы вы начали. Я думаю, все мы слишком много говорим.

Доктор Дарелл поднял бровь и посмотрел на Муни.

— Ты прав, Хомир. Говорите, Пеллеас.

— Подождите, — медленно ответил Пеллеас. — Прежде чем я начну, я должен затребовать ваши данные о волновой деятельности мозга.

Дарелл нахмурился.

— В чем дело, Антор? Какие еще данные?

— О моделях мозга каждого из вас. Вы взяли мою, мистер Дарелл. Я должен взять вашу, а также всех остальных. И я сам проведу измерения.

— У него нет причин доверять нам, Дарелл, — вмешался Турбор. — Молодой человек по-своему прав.

— Благодарю вас, — ответил Антор. — Тоща, если вы проведете нас в свою лабораторию; доктор Дарелл, мы продолжим. Сегодня утром я взял на себя смелость проверить ваш аппарат.

Энцефалография была наукой одновременно и новой, и старой. Она была старой в том смысле, что микроимпульсы, генерируемые нервными клетками живых существ, научились фиксировать еще в незапамятной древности. Но она была также и новой. Факт существования микроимпульсов считался бесполезным знанием все десятки тысяч лет существования Первой Галактической Империи. Некоторые пытались классифицировать волновые излучения спящего и бодрствующего мозга, в норме и в стрессе, у здорового и бального человека, но даже самые широкие концепции обрастали тысячами исключений.

Некоторые пытались доказать существование волновых групп, вроде хорошо известных групп крови, и говорили, что номер группы может определить личность человека. Это были, в основном, расисты, которые заявили, что человечество можно разделить по сортам. Но такая философия не могла получить развития ни в колоссальной Галактической Империи, политическом объединении, включающем в себя двадцать миллионов звездных систем, ни на Транторе, куда стекалась научная мысль со всех уголков Галактики.

И опять-таки, в том обществе, которое представляла собой Первая Империя, где в основу были положены технические науки и физика, неявный, но могущественный социологический механизм отодвигал в сторону всякое изучение мозга. Оно было не в почете, потому что не приносило немедленной пользы, и плохо финансировалось, потому что не сулило выгод.

После того, как Первая Империя развалилась, вместе с ней стала исчезать и наука, и человечество было отброшено далеко назад, к химическому топливу и углю. Единственным исключением, конечно, было Первое Основание, где искорка науки бережно сохранялась и постепенно разгоралась в пламя. Но и там господствовали технические науки, и на мозг совсем не обращали внимания, разве что при хирургических операциях.

Гари Селдон первым выразил то, что вскоре стало непреложной истиной.

— Микроимпульсы мозга, — однажды сказал он, — несут в себе искру каждой реакции, сознательной или бессознательной. Волны мозга, запечатленные на бумаге дрожащими пиками, являются зеркальным отражением импульсов миллиардов клеток. Теоретически, энцелографический анализ раскроет мысли и эмоции испытуемого до самой последней. Могут быть обнаружены различия, наступающие не только благодаря заметным физическим дефектам, но также при простой перемене настроения, вплоть до изменений, происходящих в философии человека.

Но даже Селдон не пошел дальше этого высказывания.

А теперь уже в течение пятидесяти лет люди Основания — Первого Основания — вплотную занимались этой невообразимо сложной наукой, которая вдруг обрела столько применений. Научный подход, естественно, тоже требовал нового оборудования: например, электродов, которые способны были входить в контакт с клетками коры и подкорки мозга прямо через череп, чтобы не приходилось его сверлить. Был изобретен и регистрирующий аппарат, который записывал волны мозга как отдельные функции шести независимых переменных.

Но куда важнее было растущее уважение к ученым, занимающимся энцефалографией. Клейзе, самый великий из них, на Равных сидел на заседаниях рядом с физиками. Доктор Дарелл, хотя давно уже не принимал участия в научной деятельности, был известен своими блестящими исследованиями в области энцефалографического анализа почти так же хорошо, как и тем, что он был сыном Бейты Дарелл, великой героини прошлого поколения.

А сейчас доктор Дарелл сидел в своем собственном кресле и ощущал прикосновение легчайших электродов к голове, а иглы самописца двигались в вакууме взад и вперед. Он сидел спиной к регистрационному аппарату, потому что было хорошо известно, что сам вид линий вызывал желание регулировать их, и это подсознательное желание ощутимо влияло на результат измерений — но он и так знал, что центральный диск рисует сильную ритмичную и слегка варьируемую Сигма-кривую, чего и следовало ожидать от его мощного и дисциплинированного мозга.

Эта линия будет очищена и усилена на вспомогательном диске, регистрирующем волну мозжечка. Резкие, почти прерывающиеся скачки можно ожидать от фронтальной доли, а дрожащие волны от поверхностных районов мозга с узким диапазоном частот…

Он знал волновую модель своего мозга так же, как художник не сомневается в цвете своих глаз.

Пеллеас Антор не сказал ни слова, когда Дарелл поднялся с кресла. Молодой человек вынул из аппарата семь лент, быстро просмотрел их натренированным взглядом человека, который знает, что ищет.

— Если не возражаете, теперь вы, доктор Семик.

Пожелтевшее от возраста лицо Семика было серьезным, он знал, что уже очень стар, й что волновая модель его мозга покажет это. Об этом говорили и морщинки на его лице, и сутулая походка, и дрожащие руки — но они говорили только о старости тела. Волновая модель может показать, что и мозг его тоже состарился. Это смущение могло исказить его волновую модель.

Электроды были подсоединены. Никаких неприятных ощущений он не испытывал от начала и до самого конца. Только легкое покалывание, которое становилось заметным, только если обращать на него пристальное внимание.

За ним пришла очередь Турбора, который спокойно и неподвижно просидел в кресле все пятнадцать минут, и Муни, который вздрогнул при первом прикосновении электродов, а затем сидел, закатывая глаза, как будто хотел посмотреть сквозь затылок, что такое с ним делают.

— А теперь… — сказал Дарелл, когда все было закончено.

— А теперь, — извиняющимся тоном сказал Антор, — очередь еще одной персоны, которая живет в этом доме.

— Моя дочь? — нахмурился Дарелл.

— Да, я предложил, чтобы сегодня вечером она осталась дома, если вы помните.

— Для энцефалографического анализа? Великая Галактика, с какой стати?!

— Я ничего не могу сказать, пока не получу модель ее мозга.

Дарелл пожал плечами и пошел к дочери. Аркадия, обо всем предупрежденная, выключила звукоприемник, а затем с покорностью последовала за отцом. Впервые в жизни — если не считать той энцефалограммы, которую снимали в раннем детстве — она сидела под электродами.

— Можно посмотреть? — спросила она, протягивая руку, когда все было закончено.

— Ты все равно не поймешь, Аркадия, — сказал доктор Дарелл. — И вообще, не пора ли тебе спать?

— Да, отец, — послушно ответила она. — Спокойной ночи всем. Она взбежала вверх по лестнице и кинулась в постель с минимумом приготовлений. Со звукоприемником Улонтуса под подушкой она чувствовала себя героиней детективного фильма и наслаждалась этим, как только могла.