Мэрилин Мюррей - Узник иной войны
Изучив весь этот хаос, я заметила, что в нем вырисовывается определенная схема. За эти дни работа полностью меня поглотила. Не раз я за один присест заполняла примечаниями и набросками большой блокнот. Записи и схемы вызывали новые идеи. Я пыталась найти некие визуальные образы, чтобы показать перед курсом то, что иллюстрировало бы понятие «море боли».
В день моей презентации я разложила историю семи месяцев моей терапии. Затем расставила перед собой на столе в последовательном порядке пять бутылок разной величины с нанесенными на них делениями, в каждой из которых была подкрашенная жидкость – от светлой до темной. Набрав побольше воздуха, я приступила к пояснениям.
«Многие люди задают вопрос, почему я проходила терапию так долго. Почему я не вернулась домой сразу после «извержения» моего «вулкана»? Разве мне не было достаточно узнать о том, что произошло?
Возможно, эти бутылки, которые символизируют это море боли, помогут прояснить, почему я решила продолжать терапию. Как долго человек продолжает свое лечение, определяется отчасти масштабами и глубиной его моря боли».
Я протянула руку к самой маленькой бутылочке и подняла ее повыше на всеобщее обозрение. Вода в ней не была чистой; она была слегка подкрашена к коричневый цвет. «Эта бутылочка изображает девочку, которую очень любили мать и отец. Однако у нее был старший брат, который то и дело ее дразнил. Ее море боли не такое уж и значительное; вдобавок есть крышка, которая легко отворачивается, что позволяет ей свободно обращаться со своим прошлым».
Следующая бутылка в моей руке была несколько больше, а жидкость в ней была чуть темнее. «Эта бутылка изображает мальчика, мать которого любила его, а отец нет. Папа постоянно его ругал, обзывал тупицей, попрекал его, когда сын приносил домой четверки, а не пятерки, как и за то, что он не был лучшим игроком в своей футбольной команде. Его море боли темнее, но здесь также есть крышка, которую можно отвернуть.
Третья - это ребенок, чьи родители совсем не любили его. Они никогда не брали его на руки, не обнимали его и не говорили ему о том, что они его любят. К счастью, у него была замечательная бабушка, с которой они вместе пекли печенье и читали сказки».
Четвертая бутылка была очень высокой, а вода густо окрашена в коричневый цвет. Она была уже абсолютно непрозрачной, а местами казалась черной. «Эта бутылка представляет собой девочку – жертву инцеста. Ее море боли глубокое и огромное. Вместо крышки бутылка заткнута пробкой, которую очень трудно вытащить. Девочка захоронила много воспоминаний и большинство чувств, связанных с ее тяжелым детством».
Я опустила четвертую бутылку на стол. Почти не дыша, я взяла в руки пятую бутылку. Слушатели настолько хорошо ухватили мою идею, что едва они увидели эту безобразную бутылку, на их лицах отразилась та боль, которую она была призвана символизировать. Жидкость, подобная почерневшей слизи, удерживалась пробкой, забитой глубоко в горлышко.
Когда я заговорил, у меня тряслись руки. «Последняя бутылка – это я, с темным, клокочущим морем боли, растущим с каждым днем. Любая стеклянная бутылка с растущим внутри давлением, в конце концов лопнет и разлетится на куски, если давление не уменьшится. Люди ломаются по-разному, но это всегда губительно для них. У некоторых развивается зависимое поведение, и они становятся истязателями по отношению к самим, а подчас и к другим. Некоторые разрушаются эмоционально. У других, подобно мне, развиваются психологические симптомы.
Я взяла куски глины и стала прилеплять их к бутылке. «Эти куски глины показывают, как тело реагировало на мои подавленные воспоминания и чувства. Мое бессознательное использовало мое тело, пытаясь сообщить моему сознанию о нападении. Так как мое тело не могло взорваться как бутылка, оно высвобождало свою внутреннюю боль способами, которые заново воспроизводили нападение».
Я перечислила свои психологические симптомы: боль в ногах, головные боли, боль в груди, проблемы с челюстью, астма, постоянная слизь в горле. Я наклонилась и извлекла из- под стола еще одну бутылку – огромную бутыль, целиком облепленную комьями глины, которую я покрасила черной краской из пульверизатора.
«Эта безобразная бутыль – это я, какой я выглядела в день своего приезда в Берлингем: бесформенная комковатая масса физической и эмоциональной боли. Как видите, пробка у этой бутыли сидит глубоко внутри, из-за чего ее невозможно удалить рукой, без подручных средств».
Я взяла в руки открывалку для бутылок. «Этот штопор изображает помощь, которую я получила – регрессивную терапию. Пройденная мной терапия расшатала и вытащила пробку, и таким образом боль, которая росла внутри меня, была высвобождена до того, как взорваться суицидом или непоправимыми психологическими и эмоциональными нарушениями.
Всем вам доводилось видеть, как открывают бутылку шампанского – пробка вылетает и шампанское бьет фонтаном под давлением получивших выход газов. Но когда пена иссякает, бутылка остается, по существу такой же полной, как и была. В тот вечер, когда извергся мой вулкан, пробка выскочила из бутылки. С ней вышла и часть боли. Но моя бутылка с огромным морем боли оставалась почти такой же полной. Одно лишь знание о нападении не избавило меня от проблем. Одного знания недостаточно. Поэтому мене пришлось начать долгий и трудный процесс избавления от боли».
Мой однокурсник поднял руку. «Каким образом это можно сделать»?!
«Для этого есть два пути. Можно перевернуть бутылку вверх дном и вылить разом всю отраву. Поступить подобным образом - значит вызвать тяжелый нервный срыв, после которого придется очень долго восстанавливаться, и возможно, до конца это сделать так и не удастся».
Я достала из-под стола бутылку с водой, подкрашенной в голубой цвет, и бутылку масла. «Другой способ высвобождения боли – добавить в бутылку вещество, которое тяжелее воды. Бутылка с подкрашенной водой – это мой терапевт, а с маслом – это я». Приподняв повыше обе бутылки, я начала добавлять воду в масло. «Это то, что мой терапевт делал для меня. Он входил в мои переживания, работал с ними и поддерживал меня. Его поддержка была весомее моей боли, давая возможность ей понемногу выливаться небольшими порциями».
Я улыбнулась своим слушателям и продолжала: «Я думаю, что совершенно избавиться от боли невозможно. Сколько бы вы ни мыли бутылку из-под масла, на ней все равно останется масляная пленка».
Я поставила бутылки обратно и обратилась к аудитории. «Мое лечение состояло из трех этапов. Первый – удаление пробки, моего Контролирующего ребенка, которые удерживал мучительные воспоминания и чувства. Второй – высвобождение боли моего Плачущего обиженного ребенка, заключенного внутри этого моря боли. И третий этап – заполнение бутылки новым содержимым, посредством возвращения моего Естественного ребенка, каким я была создана».
Доктор Ларсен улыбнулся мне и подал знак, что все идет хорошо. Я ответила ему улыбкой. Одно дело делиться своей историей с непрофессионалами. И совершенно другое – представлять свою теорию перед академической группой. Однако я с этим справилась, и даже снискала положительные отзывы от моих сокурсников.
Через неделю я излагала этот же материал перед студентами доктора Мэйзена с факультета психологического консуль-тирования Университета штата Аризона. Завершив своей рассказ, я предложила задавать вопросы.
Внезапно тишину разорвал вопль. Донна, одна из студентов, корчилась на своем стуле; ее тело согнулось в знакомой мне позе жертвы насилия.
Мгновение – и я была возле нее, помогая ей лечь на пол. Укачивая ее на руках, я тихонько нашептывала: «Я здесь, пусть все идет, как идет. Я позабочусь о тебе».
Плачущая, рыдающая, стонущая Донна вновь превратилась в пятилетнюю девочку, которую завели в подвал, где с ней совершили развратные действия. За то время, что я работала с ней, Донна вспомнила три полностью подавленных случая сексуального насилия.
Студенты были поражены. Они никак не ожидали, что на Донну обрушится ее прошлое. Они знали ее терапевта, работающего над своим вторым дипломом магистра. Некоторые были в курсе, что на протяжении двадцати лет она то и дело проходила терапию. Понемногу студенты разошлись, отправившись на очередные занятия, не подозревая, что это был первый «клиент», с которым я когда-либо работала.
Прошло несколько часов, прежде чем Донна смогла сесть. Она испытала облегчение и была чрезвычайно удивлена происшедшим. «Я всегда догадывалась о существовании чего-то, над чем мне необходимо работать, но я никогда не была способна войти с этим в контакт. Но сегодня, когда я слушала вас, из меня словно что-то выскочило, чтобы прикоснуться к вам. Каким – то образом я знала, что вы поймете меня. Наконец-то мне было безопасно выбраться из той глубины, где я была похоронена больше пятидесяти лет».
