Михаил Хейфец - Путешествие из Дубровлага в Ермак
Услыхав про историю Чорновола, Гаяускас забеспокоился, но сказал:
Ирене настойчивая. Добьется.
(Уже здесь, в ермаковской ссылке я услыхал по "Немецкой волне", что она добилась официальной регистрации брака, молодчина!)
x x x
За что Балису Гаяускасу, отсидевшему год у Гитлера, 25 лет у Сталина прибавили еще 15 лет при Брежневе (в итоге за жизнь 41 год срока! Фантастика!).
Когда я читал в камере его приговор, то внешне его дела выглядело сборником нелепостей даже по советским, подчеркиваю, меркам. Скажем, каунасский суд посчитал актом антисоветской пропаганды эпизод, в котором Гаяускас дал приятелю почитать книгу "Большевизм", изданную еще до прихода Советов в Литву и хранившуюся в семейной библиотеке отца Балиса. Верю, что суд прав и что в книге действительно имелись факты, "порочащие советский общественный и государственный строй". Но суть в том, что книга была на польском языке, а Балис языком не владеет... То есть пропагандист пользовался языком, которого он не знает. Такие нормы советскому правосудию знакомы, но все же в 30-е годы, не в наше время...
Другой эпизод был связан с книгой на литовском языке по истории католицизма (несколько абзацев там было посвящено преследованиям католической церкви при коммунизме). Господи, а как же памятный памфлет Ярослава Галана - "Плевал я на Папу"? А как же сосед Балиса по мордовским зонам, а в прошлом львовский архиепископ Слипый?
Центральным эпизодом послужили подготовительные заметки Гаяускаса к "Истории борьбы литовского Сопротивления". Но ведь даже в коммунистических странах в наше время судили по результатам, по готовому тексту, а не по выпискам из дел, газет, по коллекции фактов - иначе, например, любого американца-советолога можно сразу и сажать во время посещения Советского Союза...
Обвинений Балису Гаяускасу состряпали настолько неуклюже, что даже советский адвокат сначала опротестовал квалификацию деяний, а перед судьями вообще утверждал полную невиновность своего подзащитного.А ведь по уставу коллегии адвокатов его первой обязанностью является "защита интересов советского общества", отождествляемого в СССР с государством. Только когда интересам державы уже ничто не угрожает, советский адвокат имеет юридически зарегистрированное право заботиться об оправдании клиента. И потому, если советский адвокат взбесился настолько, что опротестовал обвинение, сочиненное в КГБ, значит, даже по меркам советской юстиции, составили его все-таки предельно халтурно.
Запомнился комический по сути эпизод из рассказа Гаяускаса: прокурор, припертый защитником, пояснил суду, что, хотя доказательств у него нет, но он "внутренне убежден в особой опасности подсудимого". Вот тут адвокат окончательно нарушил неписаные нормы советской судебной этики и "брякнул" в полный голос: "Желательно мне выслушать более веские аргументы, обвиняющие моего подзащитного, чем внутренний голос прокурора".
Нет, я буду писать наверх! - с силой вырвалось у Балиса. Это был единственный момент в камере, когда мощная страсть вдруг вырвалась на поверхность души неправдоподобно спокойного моего сокамерника.
И все-таки я был не искренен, если б взялся утверждать, что он был по меркам КГБ не виновен. В действиях Комитета в наше время всегда существует полицейский смысл, даже если в суде они кажутся, скажем... ну так странными.
Вот пример: совершенно нелепо внешне выглядело мое собственное дело. Я был осужден за статью о Бродском, которая осталась лежать в моем архиве, т. е. не предназначалась для распространения (правду сказать, к моменту моего ареста я уже почти забыл о ней, столько новых гнусных творческих антисоветских замыслов успело закрутиться в моей головушке!). Но если рассматривать мое дело не узко юридически, а общественно-политически, то не могу объективно не признать: у ЛенУКГБ был прямой интерес меня судить. И известный профессор Ефим Эткинд, и неформальный лидер ленинградской школы "молодой прозы" ("горожан") Владимир Марамзин, и аз, многогрешный, - все мы были, конечно, по сути оппозиционными литераторами. И должны были сыграть на задуманной процессе роль своего рода зиц-Солженицыных. На нашем примере всю советскую писательскую общественность как бы предупредили: да, самого главного ГАДА, Солженицына, мы вынуждены отпустить на Запад. Но этот прецедент не распространяется на остальных литераторов - других будем беспощадно сажать, так что - "па-аберегись!" Вот реальный и вполне общественно осмысленный подтекст ленинградского "дела No15", а Хейфец или другой литератор будет на скамье подсудимых -это оперативно-техническая деталь, решаемая на уровне полковника Леонида Баркова при содействии старшего лейтенанта Карабанова...
Так и в деле Гаяускаса должен был иметься некий полицейский смысл. Но какой же?
Дальнейшее, как говорят, в театральной среде - "в порядке бреда". То есть чистые домыслы.
...Моя информация из зоны: в последние месяцы перед моим освобождением оттуда кто-то на воле наладил четкую систему помощи литовцам-зэкам (иногда ее получали, к слову уж, и люди, вовсе помощи и даже сочувствия не достойные). Кто вспомнил про зэков? "Это не провокация?" - интересовался бывший легионер, осужденный за убийство из засады начальника районной милиции (кстати, по лагерным меркам человек вполне достойный).
Сопоставляю с информацией из камеры: Гаяускас упомянул, что при обыске у Александра Гинзбурга, заведующего Солженицынским фондом в России, был изъят список всех зэков-литовцев в политлагерях Мордовии и Перми. Гаяускаса спрашивали на следствии, не он ли помогает в этих делах Гинзбургу?
Теперь мое умозаключение: главными политическими делами того времени считались в СССР процессы Юрия Орлова, Александра Гинзбурга и Анатолия Щаранского. Задним число ясно, что со свидетелями и уликами дела у Комитета складывались худовато. И вот в КГБ могли предположить, что литовец, отсидевший первые 25 лет и понемногу привыкавший к воле, надумавший, слава Богу, жениться, т. е. очень уязвимый, припертый данными обыска у Гинзбурга, согласится хоть немного помочь следствию против еврея, главной нынешней мишени для Комитета - в обмен на "заботу" о своей личной судьбе. Потому и улики были подобраны хрупкие - их всегда можно было бы перетолковать на "условный приговор", если бы обвиняемый повел себя "правильно"...
Но Балис Гаяускас отказался помогать своим противникам: он не появился в роли свидетеля на процессе Гинзбурга. Вот за это и рассчитались - выложили 15 лет срока за эпизоды, не тянувшие юридически даже на 15 суток.
Я любовался им в камере и гордился человечеством, которое имеет таких людей. Так вот и себя начинаешь уважать: ты тоже принадлежишь к роду Homo sapiens, представитель которого после 25 лет срока спокойно и с достоинством идет на новые 15, ибо верит - на его стороне Правда, на его стороне Бог. Радостно ощущать себя человеком, ибо понимаешь: смог один человек, значит, может и другой человек... Чтоб получить такое знание, стоит пройти этапными путями - во всяком случае, стоит Михаилу Хейфецу.
x x x
У каждой тюрьмы свой устав - как у каждого американского университета. В Рузаевке, я упоминал, устав в принципе приятный. Мне, например, выдали подушку и одеяло (естественно, без простыни или наволочки, но это все ж тюрьма, а не санаторий). Балису почему-то в тех же удобствах отказали. Конечно. я отдал ему свои, вопреки его стеснительным отказам- ведь он-то шел в зону...
Я жалел об одном: в моем чемодане и рюкзаке, сданных в тюремную каптерку, лежала куча теплого белья, носки и прочие шмотки, специально взятые на этап, чтоб одаривать ими товарищей встреченных на дороге... И вот -не могу отдать Балису: местный устав тюрьмы не позволяет пользоваться каптеркой во время этапного в ней сидения (это в принципе тоже хороший пункт - он защищает зэков от ограбления рецидивистами-паханами).
Я пишу об этом, чтоб напомнить: официально нас кормят на 50 копеек в день. Можно приплюсовать сюда 17 копеек "приварка" из лагерного ларька, даруемых за выполнение нормы на 101%. Правда, следует зато вычесть то, что приходится на долю работников лагерной кухни, снабженцев, администрации зоны - но даже официально это почти в четыре раза меньше, чем тратит сегодня на питание человек на воле.
Когда зэк годами балансирует на грани истощения, несколько лишних сэкономленных калорий могут сохранить ему если не жизнь, то здоровье. Вот почему я был рад, когда сообразил - перед этапом Гаяускаса мог снять со своего тела теплое белье и носки и отдал ему, и еще в придачу какие-то пластмассовые банки ("и веревочка в зоне пригодится...")
На прощанье мы съели подарок, который Гаяускас вез в зону, - литовскую полукопченую колбасу. Не разрешат ведь пронести в зону, "не положено" - и мы уничтожили ее в Рузаевке. Но так грустно было ее есть - будто отнимал у товарищей со "спеца" - у Кузнецова и Федорова, у Мурженко и Шумука...
