Анатолий Барбакару - Знал бы прикуп
И все же не исключал того, что она лжет. На всякий случай. Хотя все говорило за то, что наконец удалось докопаться до истины.
Я глянул на нее, избитую, загнанную обстоятельствами в угол девчонку, созданную природой в виде приманки для мужиков. И ощутил жалость.
- Ты меня жалеешь? - с усмешкой угадала она.
- Да, - не стал врать я.
Был уверен, что она произнесет общепринятую пошлость слабаков: «Я не люблю, когда меня жалеют». Она произнесла другое:
- Я себя тоже жалею. - И виновато, по-детски пожала плечами.
Не знал, о чем говорить. Спросить о болезни, о лечащем враче, о том, есть ли у нее родные. Все это было явно не тем, что она хотела бы услышать.
Тему она выбрала сама. Спросила:
- Я сильно страшная?
- Как тебе сказать… Ты - неожиданная, - съюлил я.
- Мужчина смог бы быть со мной, такой? - задала она следующий вопрос. И обнаружив, что я молчу, добавила: - Хотя бы в темноте.
- Зачем в темноте? - спохватился я. Вдруг сообразил, что она интересуется на случай будущего уродства. - На свету ты пикантнее.
Я ошибся. Ее интересовало настоящее.
- Ты будешь со мной? - спросила она, глядя в упор. Этого никак не ожидал. При нынешних обстоятельствах.
- Оно тебе надо… - Не выдержал взгляд. Отвел глаза.
- Надо. - Она была стойкой. Я почувствовал себя мерзко. Чего выкручиваюсь, юлю? Если отвечать, то внятно. Не унижать ни ее, ни себя.
- Буду, - сказал я. И тоже уставился на нее в упор.
Вдруг решил: почему нет. Что мешает? Ольга, которой у меня уже нет? Муж, которого нет у нее? Единственная помеха - брезгливость к остаточному полю этого Садюги. Ничего, потерплю.
В решении моем был некий вызов. И ее и своим неприятностям.
Она сама прошагала к выключателю, щелкнула им. Вслепую уверенно добралась до дивана. Заскрипела им. В темноте позвала меня:
- Иди ко мне…
…Конечно, это была одна из самых безрадостных близостей в моей жизни. Для близости может быть только один повод: желание. Из жалости - это уже не близость - гуманитарная помощь.
Я прикасался к ней, ощущал чужой, не Ольгин запах, не Ольгину кожу и думал: «Что я делаю? Зачем?»
Лучше бы она не выключала свет. Глядишь, ее экстравагантная внешность и отвлекала бы меня. В темноте без помех маячили перед глазами картинки, норовящие спугнуть проблески желания: то Шрагин, потеющий во время игры, то - он же, в замочной скважине, то никогда не видимый мной, похожий на покойника, которого я наблюдал в морге, когда делал передачу. Садист.
Но самое удивительное, что я почти сразу понял: она испытывает то же. И ей эта близость нужна, как презерватив импотенту. Вещь в принципе полезная, и можно примерить, но радости от нее никакой.
Потом мы лежали все так же, в темноте. Уже не прикидывались любовниками, и это хоть как-то выручало.
Молчали. Моя партнерша курила. Расшаркиваться друг перед другом словами благодарности и нежности не было смысла. Кого дурить? Взрослые люди совершили ошибку. Не самую серьезную в жизни, но очевидную. Зачем же обсуждать. Других проблем хватает.
- Ты поможешь мне? - между затяжками вернулась к проблемам она.
- Нет.
- Почему?
- Это бессмысленно. Надо искать другой путь.
- Ты достал деньги?
- Нет, - после паузы ответил я. И подумал: если бы позвонил профессору до того, как отдал Ольге деньги, пожертвовал ли бы их другой страждущей. Точного ответа на этот вопрос у меня не было. Скорее всего для начала отправил бы страждущую на повторное обследование. А если бы диагноз подтвердился?… Сейчас, после близости, вызывающей ощущение обворованности, лучше было этим вопросом не задаваться.
- Я все равно сделаю это, - спокойно поведала она.
- Ничего не выйдет. - Не сомневался, что мои слова ее не остановят.
- Я хочу, чтобы ты научил меня пользоваться видеокамерой.
- Зачем?
- На всякий случай.
Я усмехнулся:
- Даже если ты снимешь их с оружием или обсуждающих планы, это ничего не докажет. И они не заплатят.
- Посмотрим. Ты научишь меня?
- Что за камера?
- Маленькая «Сони».
- Там все просто. Поставь на автомат и включай.
- Спасибо. Я, правда, рассчитывала, что ты мне поможешь и делом.
- Зря.
- Уже поняла. Но если что, могу к тебе зайти? Студенты что-то загуляли. - Она усмехнулась. - Ты будешь здесь?
- Завтра вернусь домой.
- Может, не стоит?
- Договорился с людьми. Придут ко мне после десяти.
- Будь осторожен.
Я промолчал.
- Пойду, - сказала она.
Я обрадовался. Вслух заметил:
- Оставайся до утра.
- А студенты? - подсказала она вариант уступки.
- Да, - согласился я. - Еще могут прийти. Я тебя проведу.
- Не надо. Ты же знаешь, я этого не люблю.
Я не только знал об этом, но и догадывался почему: бережет провожатых.
Говорить больше было не о чем.
Она, скрипнув диваном, сошла с него. Включила свет, повернувшись ко мне спиной, стала сосредоточенно одеваться.
Я наблюдал за ней и думал о том, что при других обстоятельствах такую женщину принял бы за подарок судьбы. Особенно если бы она перепала мне на один вечер.
Сейчас хотелось поскорее остаться одному. Тет-а-тет с мыслями, с ноющим зубом - Ольгой, с омерзением к самому себе.
Она оделась. Выпрямившись, какое-то время молча разглядывала меня.
Я не улыбнулся, не подмигнул ей. Взирал равнодушно и серьезно. Любое сюсюканье было бы ложью, и мы оба знали об этом.
- Пока, - сообщила-спросила она.
Я пожал плечами.
- Если что - зайду, - напомнила она.
- Заходи. - Я готов был согласиться на что угодно, только чтобы сейчас меня оставили в покое.
Она еще несколько секунд изучающе глядела на меня. И пошла к выходу. Из прихожей заметила:
- Не забудь запереть дверь.
Дослушав, как стихли ее цокающие на лестнице шаги, я, замотавшись в простыню, прошаркал в прихожую, опустил на замке «собачку».
Испытывая облегчение, вернулся в комнату. Вновь устроился на диване. Попытался заново осмыслить все услышанное от гостьи. Но не мог даже приступить к осмыслению. Память настырно возвращалась к самой гостье. Что-то тревожило меня. Мешало. Как будто при сборке часов одну из шестеренок не установили в нужном месте, а уронили в механизм. И нужная деталь стала помехой.
Я эту деталь нашел. Готов был разобрать все до винтика, но обнаружил почти в самом начале. Сомнений в том, что деталь та, - не было. Как и в том, что без нее механизм не будет точным.
Усмехнулся находке, хотя правильнее было в сердцах хлопнуть себя по лбу. Как умудрился обронить ее…
Женщина, которая втянула меня во всю эту историю, знала, кого втягивает. Знала об известных только узкому кругу фактах. О моем прошлом, о письмах, об Ольге. И ложь, что всю эту информацию получила от какой-то знакомой Шрагина. Потому что и Людвига втянула вовсе не случайно. Лучшей кандидатуры, чем он, для ее плана было не найти. Но о Людвиге я рассказывал только своим. Немногим, кому доверял.
И эта же женщина, воспользовавшись своим ключом, вошла в мое убежище.
У всего этого могло быть только одно объяснение: она - та самая любовница Борьки.
ГЛАВА 26
Теперь уже без проблем окинув взглядом всю картину, весь механизм событий, я понял, что новая деталь ничего не портит. Все, что рассказала эта всеобщая женщина, похоже на правду. Теперь тем более похоже. Теперь определилось наконец, кому я обязан попаданием в эту историю. Борькиному длинному языку. А Людвиг обязан языку моему.
Когда- то я рассказывал о нем Борьке, приводя пример того, на что горазд наш брат картежник. И вообще, и в отношениях с женщинами. Рассказывал с гордостью. И о путанице с письмами друг юности знал. Исповедовался я и ему.
Борька, должно быть, в порядке праздного свиста, поведал о нас зазнобе. Тоже небось с гордостью.
Зазноба оказалась не промах. В первую очередь взялась за Людвига. Поди, рассчитывала, что при умелой подаче ее светло-печального образа сообщник откажется от доли в ее пользу. Как она это называет: уже проверено.
Я у нее был кандидатом номер два, и когда Людвиг погиб, она запустила меня.
Версию о том, что Борька с ней заодно, я отбросил сразу. Несмотря на то что уже обжегся с Ольгой, что бог знает сколько раз обжигался до нее.
Во- первых, мы с Борькой дружили десятки лет. Во-вторых, я слишком хорошо знал. как он относится к любовнице. Столько раз спорил с ним, пытался разубедить в ее бескорыстии, снять розовые очки и шоры. Потом вынужден был махнуть на его лоховитый роман рукой. Борька был непрошибаем. Дамочка держала его цепко. Насколько я знал от самого Борьки, ее основным козырем была преданность. Надо же было в такое поверить… И кому -Борьке? Гуляке-бабнику, виновнику стольких семейных скандалов на почве обоснованной ревности. И своих и чужих.
Он поверил. Взял и самым бесстыдным образом потерял из-за нее голову.
И, конечно же, он ни за что бы не позволил ей ввязаться в такую игру… Тем более не затеял игру сам.
