Неизвестно - Канашкин В. Азъ-Есмь
В самом деле, поэт, чутко уловивший односторонность и узость эстетических позиций как приверженцев классицизма, так и сторонников сентиментализма, затратил немало усилий, стремясь обрести единственно верный путь обновления литературы. И он ему открылся. «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу», - в такой последовательности некоторое время спустя Обозначил Пушкин наиболее отчетливые «вехи» этого пути. И в такой же примерно последовательности синтезировал в поэме «Руслан и Людмила» то, что содержало приметы «особенной физиономии» народа: художественный опыт современников и предшественников, высокий эпический идеал и пародийную полемичность народных преданий, поэтику народной смеховой культуры, заключающую отличительную черту наших нравов - «веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться».
Декабристы между терминами «народное» и «национальное» ставили знак равенства. Пушкин также воспринимал их как тождество. Однако, приняв термин «народность» в качестве универсального, поэт не отнесся к нему безучастно. После «Руслана и Людмилы», этого прообраза романа в стихах, приступив к «Евгению Онегину», самому роману, поэт дальнейшее развитие народности связал, как было замечено, с возникновением качественно новой литературы, точнее, нового литературного направления, способного выражать все возрастающий уровень общественного сознания.
Среди суждений современников, признавших в произведениях Пушкина национально-самобытное явление, особое место заняла оценка, которую дал Татьяне Лариной Ксенофонт Полевой. В отличие от Онегина, Ольги, Ленского, натур, «несомненно национальных и действительных», он увидел в героине Пушкина характер не просто национальный, а глубоко НАРОДНЫЙ, до сих пор русской литературе неведомый. Кс. Полевой проницательно отметил, что социальное начало не играет в Татьяне самодовлеющей роли. Главное - не в ее сословной принадлежности, а в тех незыблемых нравственных ценностях, которые она обрела в кругу няни, народных обычаев, традиций, нравов и которые помогают ей сохранить неразъятым свой внутренний мир. От этого же народного «стержня» и ее необыкновенная выдержка, умение преодолевать преграды и препоны, возводящиеся жизненными обстоятельствами.
Взгляд Кс. Полевого оказался впоследствии содержательно-активным. Белинский нашел в характере Татьяны довольно полно реализованную идею народного бытия, «все, что составляет сущность русской женщины». Гончаров отнес героиню Пушкина, с ее неповторимым народнопоэтическим складом сознания, к коренным «общечеловеческим типам». Ап. Григорьев увидел в Татьяне «идеально русскую натуру», воплощение русской национальной субстанции. Достоевский - «тип твердый, стоящий твердо на нашей почве», олицетворение русского народа. Он же заметил: «Тут трагедия, она и совершается», - чем соотнес образ народных мыслей и чувствований, заключенных в «романе в стихах», с мыслью народной, запечатленной в трагедии «Борис Годунов».
Завершенная в ноябре 1825 года и опубликованная впервые в 1831 году историческая трагедия Пушкина «Борис Годунов», несомненно, примкнула к реалистическому роману «Евгений Онегин» и своим диалектически сложным подходом к русской действительности, и глубоким народным духом, и радостью осознавшей себя национальной самобытности. «Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал: ай да Пушкин, ай да сукин сын!» - удовлетворенно сообщал поэт из Михайловского П. Вяземскому и незаметно перевел трактовку народности в принципиально иной план.
А. Бестужев, И. Катенин, Н. Полевой в своих «Разговорах...» о народности еще ссылались на Фредерика Ансильона, книги которого «Анализ понятия о национальной литературе» (1817) и «Новые эссе из области политики и философии» (1824) продолжали пользоваться в России широкой популярностью. Литераторы настойчиво прикладывали основные идеи французского мыслителя (если наука международна, то литература национальна; сущность каждой литературы составляет национальный характер; в представлении народа только то произведение значительно, которое отражает его национальные особенности) к появлявшимся в периодике главам «Онегина», удостоверяли их «соответствие» общему «народному» направлению в литературе. А. Пушкин, остро интересуясь проблемой «национальной индивидуальности», уже смотрел на нее как на «момент истины», а если точнее, то как на пройденную «инстанцию». В представлении поэта национальный характер перестал быть однородным. Духовную обезличенность и эпигонство распознал он в широком слое «большого света». И неповторимые самобытные черты - в «немолчном море» народной жизни. Его мысли занял не тот национальный характер, нормативно-нетворческий и замутненный условностями, что фигурировал в образованных, «интеллектуальных» кругах, а первородно-национальный, исторический, в котором склад народного самосознания чем-то напоминал отстоявшуюся прозрачность большой глубины: все вроде просматривается, а до дна не добраться.
«Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено соотечественниками, - для других оно или не существует, или даже может показаться пороком», - с такой установкой Пушкин обратился к так называемому Смутному времени (начало XVII в.), тому напряженнейшему периоду «многих мятежей», когда народ заявил о себе как о самоценной и решающей силе истории. Пристально исследовав его, пришел к неукоснительному выводу: «Я твердо уверен, что нашему театру приличны народные законы драмы Шекспировой, а не придворный обычай трагедии Расина».
Откровенное предпочтение Шекспира Расину выявило то немаловажное обстоятельство, что поэт во время своей работы над «Борисом Годуновым» сделал новый, чрезвычайно существенный шаг в осмыслении народности. В качестве органических слагаемых народной литературы он выдвинул наряду с «правдоподобием чувствований» (так Пушкин называл верность национальной действительности) соединение исторического и демократизующего начал, т.е. по существу - народную судьбу и народный характер.
Воссоздавая в «Годунове» исторически достоверный народный портрет, Пушкин отверг «вялые и холодные» исторические описания Сумарокова, прошел мимо «простонародных» опытов А. Бестужева и Ф. Глинки, не придал значения драматическим вещам Байрона: английский бард, вместо того, чтобы изображать сложные человеческие миры, «распределял между героями черты собственного характера». Исходным «материалом» для поэта послужили такие литературные образцы, в которых он как бы «вычитал» самого себя, свое восприятие далекой эпохи и свой взгляд на логику развития человеческих характеров в соответствующих обстоятельствах. В набросках предисловия к «Борису Годунову» он назвал эти образцы: «Шекспиру я подражал в вольном и широком изображении характеров, в небрежном и простом составлении типов, Карамзину следовал я в светлом развитии происшествий, в летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени».
Народная судьба и обобщенный народный характер в «Борисе Годунове» явились для Пушкина как бы социально-нравственным и эстетическим итогом его представлений о той грозной и благодатной сипе, которую он втайне хотел видеть участвующей в назревающих декабрьских событиях.
Народный в контексте трагедии – это, прежде всего, основательный, естественный, нравственно развивающийся, неподкупный. Ненародность Гришки Отрепьева поэт обозначил уже в келье Чудова монастыря, где будущий самозванец попытался распознать течение «сокрытых дум» Пимена и, уловив их величаво-патриотическую высоту, чуждую его устремлениям, расчетливо приноровился к старцу, замер. Но особенно рельефно антинародную сущность характера чернеца Пушкин выявил тогда, когда Самозванец, оказавшийся в пестрой «толпе русских и поляков», настроенных на «скачок», занялся реализацией своих честолюбивых замыслов. В разнородной среде новоявленных «товарищей» во всех подробностях раскрылся внутренний облик Отрепьева - легковесно-самонадеянного и кичливого отщепенца, чуждого народу и народом отвергнутого.
«Это свежо, как газета вчерашнего дня», - писал Пушкин о 10-м и 11-м томах «Истории государства Российского» Карамзина, покоренный жизненной содержательностью народного настроения, приведшего к свержению царя Федора, сына Бориса Годунова. Злободневность его собственного видения «беспокойной» эпохи проступила в том, что многозначительные слова о «мнении народном», произнесенные в трагедии Гаврилой Пушкиным, предком поэта, выступили живым звеном связи автора с историей своего народа, символом его личной-опосредствованной в цепи поколения - причастности к развитию национального самосознания.
