Valery Angulys - Bad girls dont cry I
— You need clothes. Maybe something else. How much will it cost? (Тебе нужна одежда. Может, еще что-нибудь. Сколько это будет стоить?) — интересуется он.
— Why do you speak English (Почему ты говоришь по-английски?) — не могу удержаться, решаю прижать. — You are — “no good”, “no speak” (Ты — «не хорошо», «не говорить»).
— How much? (Сколько?) — повторяет фон Вейганд.
Да, будто ты всерьез верила, что он ответит. Хорошо, цены у нас не киевские, тысяч десять хватит, но для солидности лучше умножить на два и добавим пять в отместку за игнорирование вопроса.
— Twenty five thousand (Двадцать пять тысяч), — мой ответ никого не шокирует, и я смело прибавляю: — Only for clothes (Только на одежду).
— Schön (Хорошо), — спокойно соглашается он. — If you need something tell how much (Если тебе что-нибудь нужно, скажи сколько).
Романтический ужин при свечах с господином фон Вейгандом. Я не верю в реальность происходящего. Щипаю себя, но иллюзия не исчезает. Свечи действительно горят, стол сервирован в лучших традициях «домов Лондона и Парижа», блюда расставлены, вино разлито по бокалам. Совсем как в моих самых смелых эротических фантазиях.
— Good wine (Хорошее вино), — едва сдерживаюсь, чтобы не добавить fucking expensive wine (оху*нно дорогое вино).
— No good (Не хорошо), — усмехается он.
Моя вера в сказки возрождается. Вот мы сидим тихо и по-домашнему, ужинаем, словно семейная пара. Потом принимаем душ, ложимся спать. Никаких приставаний, чинно и благородно. Когда он обнимает меня и прижимает ближе, я не могу не чувствовать себя самым счастливым человеком на земле.
Неужели сейчас всё по-настоящему? Если это сон, не желаю пробуждаться.
***
Дома с моим уходом мириться не собирались. Начался «телефонный террор», звонила все родственники, друзья семьи. Я злилась, кричала, плакала, но менять вердикт не собиралась. Десяти томов не хватит описать все душевные терзания, поэтому предлагаю обсудить что-нибудь более оптимистичное. Как вариант — пожар на заводе.
Был обычный понедельник, ничто не предвещало беды. Хламида распевал песни, остальные немцы пытались работать. Начальники поехали на совещание. Переводчицы пили чай. Шел активный трудовой процесс.
— Сама расскажешь или надо спрашивать? — Натали подвинула ко мне пакетик с пряниками.
— Что тут рассказывать? Не смогла удержаться, — мечтательно вздыхаю и налегаю на сладкое.
— Было бы глупо сдерживаться. Что насчет технических характеристик?
— Немецкая сборка. Всё работает идеально.
— Кто бы сомневался, — коллега понимающе улыбается. — При таких-то габаритах объемы производства должны поражать воображение.
— Объемы более чем внушительные, частота тоже на уровне… к тому же есть много дополнительных опций.
Немецкий переводчик оторвался от словаря, навострил уши, пытаясь уловить суть. Он был не слишком сообразительным.
— Отзывы потребителя положительные? — продолжала Натали.
— Да, — глупо хихикаю. — Надеюсь, ничего не сломается.
— Были прецеденты?
— Ни единого, прогнозы очень… очень оргазмичные, — многозначительно заметила я.
Последнее слово заставило немецкого переводчика нервно пролистать словарь.
— Девочки, а это о чем вы? Что за устройство? — не выдержал он.
— Да есть тут один… агрегат, — Натали едва удерживалась, чтобы не прыснуть со смеху.
— Можешь рассказать? Я хочу в курсе дела оставаться.
Наш наивный мальчик никогда не отличался скоростью реакции.
— О, это не ко мне, — Натали покачала головой и не торопилась прекращать шутку. — Это к Лоре, она лично испытания проводит.
— Подольская, с огнем играешь, — подала голос Анна.
Очень захотелось грубо высказаться в ответ.
Разумеется, относительно личной жизни фон Вейганд подробностями не делился, про заметный прогресс в английском молчал и с испанским больше не светился. Зато многозначительно произнес:
— Better tell nothing to Anna (Лучше не рассказывай ничего Анне).
Мои настойчивые расспросы побудили его приоткрыть завесу тайны. Одна-единственная фраза произвела эффект разорвавшейся бомбы.
— When I asked about you she said you love your boyfriend (Когда я спросил ее о тебе, она сказала, ты любишь своего парня), — фон Вейганд задумался и несколько неуверенно произнес: — Leonid? (Леонид?)
Я настолько поразилась, что забыла опять прокомментировать его блестящий английский. Наверняка он знал гораздо больше, чем стремился показать. Наскучило ломать комедию? А вдруг шеф-монтажник так же прекрасно владеет русским языком?! Это заставляло меня сожалеть о многих неосторожно брошенных фразах.
На данный момент я решила отсрочить казнь своей «опять бывшей» подруги. То ли пряники смягчили меня, то ли еще что. Я решила просто ничего не говорить. Пусть Анна не догадывается о моих познаниях. Конечно, можно наброситься на неё с криком «Сука, говори правду!» или банально с кулаками. А смысл? Что это изменит? К тому же, когда ты счастлив, подобные мелочи мало затрагивают. Прими к сведению, будь осторожен. Вроде всё.
— Збят уздалые игруш-ш-ш-ки! — громогласный напев Хламиды заставил нас поперхнуться пряниками. — Ай нид транслэйтор-р-р (Мне нужен переводчик).
— I’ll go (Я пойду), — добровольно вызываюсь.
— Правда хочешь? — недоверчиво кривится Натали.
— Проветрюсь.
Мне не слишком улыбается сидеть в кабинете. Во-первых, напрягает присутствие Анны. Пусть я ничего не собираюсь высказывать, приятного мало. Во-вторых, немецкий переводчик теперь не отцепится с «агрегатом». Лучше поброжу по родному заводу, подышу свежим выбросом.
Выезд на площадку обещал быть коротким. Хламида с воинственным видом оббежал несколько объектов, я равнодушно семенила следом. Всё шло по плану. То есть ничего из оборудования не работало и не устанавливалось должным образом. В заключение осмотра мы спустились в гидроподвал. Хламида развил бурную деятельность, осматривая каждый винтик, падал на колени, катался по полу, пытаясь исследовать труднодоступные места. Его штаны неумолимо сползали, открывая сомнительной красоты виды. Я достала мобильный и скромно клацала кнопочки в сторонке. От искушений надо держаться подальше.
Когда мы поднялись на поверхность, Хламида издал удивленный рык и застыл на месте. Я тоже застыла и, мягко говоря, офигела. Очень мягко говоря.
Дымовая завеса насыщенного серо-буро-черного оттенка клубилась просто перед нами, с каждой прошедшей секундой стремительно приближаясь, набирая обороты. Отвратительный запах наполнил легкие.
«Я слишком молода, чтобы умирать», — натягиваю ворот свитера на нос, чтобы вдыхать поменьше неведомой фигни.
«Я не успела составить завещание», — горло скребет, начинаю кашлять, а глаза слезятся.
«Мне и завещать-то нечего!» — вот это на пороге смерти особенно неприятно осознать.
«Какое на фиг завещание? Я не хочу умирать!» — вопит внутренний голос.
— Лора, ви маст лив фром хир (Лора, мы должны уйти отсюда). Р-р-райт нау! (Прямо сейчас!) — Хламида быстро делает несколько исторических кадров напоследок, хватает меня за руку и тащит на выход.
Здесь, как в «Адмирале», съемка запрещена, но, ежели никто не видит, можно, только осторожно.
Как выяснится позже, горит кабель в подвальных помещениях. Гореть будет еще два дня, и в атмосферу выделится достаточно опасный химический коктейль. Ядовитая дрянь пропитает воздух, осядет везде, где только можно. Погибнут люди, другим людям придется наводить порядок, вдыхая эту самую ядовитую дрянь снова и снова, потому что никакой защитной одежды и респираторов им никто не предоставит. Ограниченное финансирование означает, что загрязнение выше нормы по определению невозможно. Это печальная реалия жизни в государстве, где всем плевать на твою жизнь и здоровье.
На самом деле, не слишком оптимистично. Совсем нет.
Чуть позже фон Вейганд заявит нашему начальству, что ни один из его работников не выйдет в цех до получения результатов независимой экспертизы относительно уровня загрязнения.
— Всё в пределах нормы, — торжественно заверит местный эксперт.
— Можно работать, — начальник умилительно улыбнется.
— Our specialist will check (Наш специалист проверит), — обломал всех Ригерт.
И у нас, переводчиков, будет продолжительный отпуск от выездов в цех. До выяснения обстоятельств.
А я… ну а что я? Я буду млеть в крепких объятьях шефа-монтажника. Как же он меня схватит, когда узнает о пожаре! Прижмет поближе, заглянет в мои покрасневшие глаза и позволит уловить выражение тревоги на обычно непроницаемом лице.
«Ему не всё равно», — сладко пропоет моё сердце и забьётся часто-часто.
***
— What is it? (Что это?) — ошалело поинтересовалась я, перебирая врученные мне стопки долларов.
