Тори Халимендис - По ту сторону тьмы
— Попрошу! — шутливо возразил Анри. — Нечего именовать пойлом благороднейший напиток десятилетней выдержки.
Вельма тем временем споро нарезала предусмотрительно прихваченный с собой окорок.
Наплевав на приличия, мы устроились в одной из спален прямо на ковре. Несмотря на ворчание практичной колдуньи, наши спутники наотрез отказались ночевать в одной комнате. И даже угроза лишить кристаллов не подействовала. Тогда Вельма, поразмыслив, решила не морозить мужчин, но выдать им для обогрева воды всего один кристалл на всех — и пусть моются, как хотят.
И вот теперь мы сидели, побросав на пол диванные подушки в комнате, кажется, Пабло. Или Анри? Я была уверена только в одном: Мартин выбрал для себя спальню, соседствующую с нашей.
— Прошу, — друг протянул мне бокал.
— За успех нашего начинания, — провозгласила я и сделала глоток.
Напиток обжег горло так, что я несколько мгновений хватала воздух приоткрытым ртом. Вельма тут же протянула мне ломоть хлеба с ветчиной.
— Закуси.
— Кто же пьет такими глотками? — укоризненно произнес Анри. — Надо цедить крохотными глоточками и наслаждаться букетом.
Мартин шикнул на него. Он, наверное, понимал мое желание заглушить спиртным боль и страх, что неотступно преследовали меня. Внутри разлилось приятное тепло, и следущий глоток я уже сделала, как положено — отпила немного и подержала напиток во рту.
Как бы ни смаковала наша компания благородный напиток, очень скоро его крепость заставила нас захмелеть. Ушла настороженность из взглядов, нервозность из жестов, напряженность из разговоров. Если совсем недавно оживленный обмен репликами казался притворством, при помощи которого мы подбадривали сами себя, то теперь беседа действительно была непринужденной. Анри со смехом рассказывал, как в свое время старательно продумывал образ Арамеуса, оттачивая каждую деталь.
— Понимаете, казаться совсем уж недалеким было нельзя, — пояснял он. — Дурачков жалеют, но ими не восхищаются. Но и выказывать ум и проницательность тоже не стоило, поскольку таких людей окружающие опасаются. Самовлюбленность оказалась идеальной маской. Если человек думает только о себе, то до других ему дела нет. А многие дамы, разумеется, сочли первоочередной задачей привлечь любым способом внимание самоуверенного красавца. Устроили настоящее состязание.
— Ничего удивительного, — заметила Вельма, весьма свободно чувствовавшая себя в мужском обществе. — Каждой женщине хочется почувствовать себя особенной. Завладеть вниманием всеобщего любимца — способ ничуть не хуже прочих. Хотела бы я услышать ваши стихи.
К моему удивлению, поэт смутился.
— Вы уверены? По-моему, эта пафосная чушь вам не понравится.
Вельма покачала головой.
— Не те, что вы читали светским дамам. Иные, что написаны только для себя.
На лице Анри появилось лукавое выражение. Он тряхнул головой и запел на незамысловатый мотивчик:
— "Для студента главное — учеба!" — это скажет вам любой профессор.
"Для студента главное — попойка!" — будет уверять любой трактирщик.
— "В молодости главное — влюбиться!" — это знает всякая девица, — подхватил Мартин.
"За квартиру надо расплатиться!" — твердо верит каждая хозяйка.
И никто, никто из них не спросит,
Что же надо самому студенту.
А студент мечтает отоспаться,
Лечь в постель и дрыхнуть двое суток,
А еще, конечно, лучше трое,
Чтоб никто-никто не беспокоил.
Чтоб простила все долги хозяйка,
И вина бесплатно дал трактирщик,
Чтоб отстал с зачетами профессор,
И с любовью в Сумрак шла девица.
Это может только лишь присниться,
Это может только лишь присниться,
Это скажет вам любой студент.
Вельма рассмеялась.
— Вообще-то я интересовалась вовсе не теми песенками, которыми вы развлекали однокурсников. Но должна признаться, что здесь вы меня переиграли. Что же, я все равно не оставляю надежду когда-нибудь услышать то, что вы сочинили только для себя.
Анри поднялся и отвесил ей шутливый поклон.
— Вы меня раскусили. Признаться, я еще не готов выносить на суд общественности столь сокровенные мысли.
Говорил он со смехом, но мне показалось, что поэт серьезен, как никогда прежде.
Вельма принялась расспрашивать Пабло о его странствиях, и он охотно рассказывал о диковинных местах, где ему приходилось побывать. Поскольку выпитое развязало языки и сняло стеснительность, то Фиоре поведал даже о любопытных брачных обычаях, что распространены на одном из южных островов Варнейского моря. Правда, заострять внимание на особо пикантных деталях не стал.
Нить повествования, несмотря на мой искренний интерес, все ускользала от меня, и я никак не могла сосредоточиться на словах Пабло. Очертания предметов в комнате внезапно начали расплываться, а голова отяжелела так, что то и дело клонилась к плечу.
— Северина уже засыпает, — раздался совсем рядом отчего-то очень громкий голос Вельмы, и я досадливо поморщилась. — Пожалуй, мы пойдем.
И колдунья потянула меня вверх за руку. Нехотя я встала и поплелась за ней. Пол под ногами оказался неровным — и как я раньше этого не замечала? — и я несколько раз пошатнулась. А в нашей спальне кое-как сбросила обувь, стащила с себя верхнюю рубаху и штаны и забралась под одеяло, желая, словно студент из песенки Анри, проспать двое суток, не просыпаясь.
Голова гудела, во рту пересохло, а при попытке открыть глаза я даже охнула.
— Вот, выпей.
Вельма поднесла мне ко рту горьковатый напиток.
— Ну как, полегче?
Я потерла глаза и с трудом приподнялась на локтях.
— Вроде бы да. Во всяком случае, тошнота отступила.
— Умойся, скоро все пройдет. Как знала, захватила с собой нужное зелье.
— А как остальные?
— Да что с ними случиться? — искренне удивилась колдунья. — Для крепких здоровых мужчин такое количество выпитого — ерунда, даже вспоминать не о чем. Тебя срубило, конечно, знатно, но ты к крепким напиткам непривычная, да и устала сильно. Я твоих друзей в кухню отправила, плиту растопить. Сама знаешь, кристаллы всем хороши, кроме одного: для приготовления еды непригодны. А я, уж ты меня прости, немного похозяйничала в холодных. Кое-какие припасы остались, так что голодная смерть нам точно не грозит. Даже королевские гвардейцы, несмотря на свой общеизвестный аппетит, не смогли осилить все припасы замка. Ты приводи себя в порядок и спускайся, а я пойду завтрак готовить.
При мысли о еде меня вновь замутило, и я опрометью бросилась в ванную, где долго плескала себе в лицо холодной водой.
Умывшись и причесавшись, я натянула уже ставшую привычной мужскую одежду. Отстраненно подумала, что можно навестить собственную гардеробную: при отъезде в столицу мне было не до платьев, а гвардейцам и ищейкам они точно были не нужны, не говоря уже о Сумеречных. Скорее всего, мои наряды остались в целости и сохранности, вот только я — удивительное дело! — совсем охладела к ним. Платья из дорогих тканей, кружевные шали и роскошное белье принадлежали иной жизни, той, что закончилась, когда я металась в горячечном бреду в лесном доме Вельмы. Конечно, в столице я купила себе новые вещи, ничуть не хуже тех, что остались здесь, но они не вызывали у меня никаких эмоций. При дворе полагалось появляться в роскошных нарядах — вот я их и надевала. Распорядись Каролина, чтобы все появлялись на ее вечерах хоть в мешках из-под картофеля — покорно натянула бы и столь странное одеяние. А сейчас я чувствовала себя так, словно собиралась забрать себе наряды покойницы. Совсем другой, уже умершей Северины Леоноры.
— Глупые мысли, — вслух сказала я.
И поспешила из спальни, но не вниз, в кухню, а наверх, в портретную галерею. Меня словно магнитом тянуло к изображениям предков. И я точно знала, чье лицо хочу рассмотреть повнимательнее.
Алексия на портрете была едва ли старше меня. Правильный овал лица, тонкий нос, округлый подбородок, внимательные темные глаза под высокими дугами бровей, толстые рыжие косы, уложенные на голове короной. Светлое платье. И драгоценности. Кольца, серьги, всполохи бриллиантов в волосах. Медальона из сна на груди не было. Я почувствовала разочарование. Идя в галерею, я желала получить подтверждение того, что амулет существует. Впрочем, в его существовании сомневаться не стоит, но с чего я взяла, что он выглядит именно так, как запомнившийся мне предмет в спальне незнакомца? Почему я решила, что это и есть наш семейный артефакт? Просто потому, что мне хотелось так думать, вот почему. Разозлившись на свою глупость, я отвернулась от портрета и тут услышала голос Вельмы:
