Анатоль Козлов - Ладонь на плече

— Не все то золото, что блестит, мой дорогой, — услышал он приглушен­ный голос.

Он тотчас выпрямился и огляделся по сторонам. Никого не увидев, муж­чина стал внимательно вглядываться в пространство зала. Но — никакого движения вокруг. «Странно, — прошептал сам себе. — Такое богатство кто- то должен охранять. Во всех сказках и преданиях так говорится».

— Это не сказка, дорогой Вирун. И не предание, — снова послышал­ся голос, — а реальность. Или, правильнее сказать, реальный соблазн для мелких душ. Для тех, кому в жизни всегда всего мало. Сколько бы и каким способом ни хватали, а все равно им кажется мало. Большинство таких людей рядом с тобой живет. Или я ошибаюсь?

— Кто ты? — произнес в пространство Вирун. — Я не могу говорить сам с собой! Покажись.

— Я и не прячусь. Пройди к центральным сталактитам и ты увидишь меня.

Мужчина уверенно пошел вперед. Он сделал добрую сотню шагов, пока дошел до прозрачно-ледяных, даже заскрипело на зубах, сталактитов. Пролез между плотно стоявшими двойниками и увидел деревянную, цвета топленого воска, лодку, просторную и надежную. Нет, скорее, это была ладья, на какой когда-то путешествовали викинги-завоеватели. В этой дои­сторической посудине можно было легко поместить человек тридцать. Но в лодке-ладье стояла одинокая стройная девушка. Белолицая, чернобровая, с ясно-зелеными глазами, с водопадом волос до бортика лодки, она с печалью глядела на гостя.

— Ну и зачем ты снова пришел ко мне? — вздохнула хозяйка ладьи. — Я же отпустила тебя в детстве. Радовалась, глядя, как ты живешь, что не ухо­дишь с избранного пути, что никогда не называешь белое черным, а черное белым. Дуракам говорил, что они дураки, обиженным подставлял плечо и протягивал руку. Что теперь бунтует в твоей душе? В чем ты усомнился? Что омрачает твои дни?

— Умирает у меня вера в людей. Не нахожу я чистоты помыслов и стрем­лений у моих соплеменников. Народ мой не живет, а проживает, не горят их души огнем чести и гордости за себя и своих близких. Нет народа, и нет меня вместе с ним. Я потерялся в безликой толпе. Я такой же потребитель, как миллионы. Я начал бояться. Понимаешь, бояться!

— Врешь! Ты никогда и никого не боялся. Еще в детстве ты мне сказал, что, кроме души, у человека ничего нельзя отнять. А все материальное — это пепел. Даже хуже — дерьмо. А душа неподвластна людям.

— Теперь я сомневаюсь в этом.

— Неправда, — не согласилась девушка. — Ты просто в возрастном раздрае. Так мне кажется. Вот посмотри: вокруг тебя безграничное богатство. Не измеримое никакими человеческими мерками. У тебя даже мысли не воз­никло что-нибудь прихватить с собой. Точнее, чтобы иметь хотя бы крупинку того, что видишь.

— Зачем? — равнодушно спросил Вирун.

— У меня вопросов больше нет.

Откуда-то подул ветер. Этакий своевольник. Весенний ветер-озорник. Он раскачал ладью, поиграл с волосами девушки, повернулся юлой вокруг двой­ников-сталактитов и затих на горке золотых самородков.

— За каждый наш поступок мы отвечаем перед самими собой. Так ты учила меня, — после минутного размышления заговорил мужчина. — Да и не только перед собой, а еще и перед той неизвестной Силой, которую не видим, но ежеминутно чувствуем и душой, и разумом. Так в идеале должно быть в человеческом обществе. А этого нет. Я не праведник. И никогда не стану им. Однако есть простейшие, не нами придуманные принципы, по которым стоит жить, чтобы чувствовать себя человеком, а не вороном на куче трупов. Я хорошо понимаю и то, что прежде чем создать, необходимо что-то раз­рушить. Воспитывая в себе сегодняшнего, я разрушаю вчерашнего. Под­нимаясь на ступеньку над собой, я в то же время опускаюсь на колени. Так мне кажется.

— Такая раздвоенность в мыслях наилучшим образом характеризует твой жизнесмертный возраст. Ты дошел до полувековой границы, дожил не слука­вив. или не так?

— Ох, разное было. Не подобрал котенка в кустах. Голодного и мокрого котенка. Бросил двух жен. Предал собаку, которая мне поверила. Поверила, как никто до сих пор. Это мой наибольший грех. Не могу себе простить и сегодня.

— Та собачка давно уже в лучшем мире. Не в вашем человеческом. И она простила тебе. Потому что ты человек.

— Почему же тогда при встрече с собакой, которую выгуливают, у меня болит сердце? Я виновато улыбаюсь каждой из них и совсем не замечаю, не помню их хозяев.

— Пока это не диагноз. Иди и живи. Отпускаю тебя и теперь. Могу пода­рить пригоршню самородков. А если не ленишься, то наковыряй себе горсть алмазов, — одними губами улыбнулась девушка. — Не стыдись.

— Спасибо, не надо.

* * *

Вирун резко пробудился от того, что огромный паук пытался залезть в его левую ноздрю. Волосистыми лапками он старался забраться в понравившееся место. Стряхнув членистоногую гадость затекшими пальцами, мужчина гром­ко чихнул. Только теперь он почувствовал, как безудержно стучит, колотится сердце в груди, а в ушах морским прибоем пульсирует кровь. Он глубоко вздохнул и задержал дыхание. Попытался успокоить сердцебиение. Выждав несколько секунд, он выдохнул и повторил этот способ лечения снова. Сердце понемногу успокаивалось.

«Ну, надо же так. Ай-яй-яй, — укорял себя Вирун. — Вот околел бы в разрушенном бараке, и никто бы не спохватился. За несколько дней собаки съели бы и косточек не оставили. Нельзя столько пить кофе и выкуривать по две пачки сигарет в день. Сердце у меня, оказывается, не железное, как и у всех».

Он не спеша, опираясь руками на стену, медленно поднялся. Отряхнул с брюк прилипший сор, разгладил легкую хлопчатобумажную куртку и взгля­нул в слепое окно на улицу. Там, за стенами барака, явно смеркалось. Воздух будто набряк густым и тягучим туманом. Дождь закончился, но влажность, казалось, заполнила весь простор, каждую щель. Вирун перевел взгляд от окна на стену и остолбенел. Рядом с предыдущим текстом он увидел новый. Написанный таким же ровным, аккуратным и неторопливым почерком. Невольно провел тыльной стороной ладони по глазам и шагнул вперед, чтобы лучше разглядеть текст, прищурился и начал читать.

«Скучно. Жить ему скучно, а умирать не хочется. Или еще рано? Слишком рано. Пока, слава Богу, не ушли в лучший мир родители. Не рождены (да и родятся ли?) дети. Его дети. Ага, сколько же их бродит по белу свету?.. Если бы он мог подсчитать. Точно знает, что с деся­ток есть, а остальные? Вспоминает иной раз тех девушек и женщин, которые, не сказав ни слова и опустив глаза, едва уловимо, машинально прикрывали животы, когда возлюбленный безжалостно оставлял их. Молча уходил. Искал счастья. Свое счастье, которое, казалось, здесь, рядом с очередной дочерью Евы, ему не суждено. Счастья просто не будет с Вероникой, Анжелой, Виолеттой, Надькой, Ириной... И он шел дальше. Забывал обо всем и обо всех. Потому что хотел своего счастья! Чувствовал его вкус, касание, дыхание и аромат там, за дверью кварти­ры. И срывался с места, стремглав мчался в неизвестность. Бежал от их тепла, от ласк и любви в дождливый вечер, в снежное утро и жаркий полдень. Мчался навстречу неизведанному, туманному, похотливому и переменчивому счастью... А почему бежал? Он и теперь бежит, правда, уже не с той скоростью и подъемом. Но бежит, бежит еще, хотя и становится скучно жить. Потому что изведано, познано многое. Но все ли? Если бы знать... Ему кажется, что человек и вообще не знает, чего хочет. Потому что по жизни каждый странник и искатель приключе­ний. Останавливаются только те, кто с рождения ленив или физиче­ски бессилен, искалечен. Или боится потерять те крошки «счастья», которые случайно подобрал во время предыдущего забега. Жиреет тело, заплывает жиром и стремление к поиску. Порой душа бунтует, но куда ей без рыхлого уже тела. Марафонец превращается в метателя молота. Молота желаний... С чего же нам начать? Знающие люди говорят, что с любого места. Необязательно с первого шага или поцелуя, или пио­нерского галстука на шее... Главное начать. Рассказ поведем не только о любви, верности или измене. Будем говорить о жизни конкретного человека, на определенном участке земли в ограниченном пространстве. Начнем мазками создавать картину. Или лучше сказать, писать образ. Что получится из этого? Возможно, пейзаж, а может, и абстракция или мозаика. Поживем — увидим».

Прочитал до последнего слова — и бросило в пот, взмокли ладони, увлаж­нились глаза. Мужчине показалось, что он выскочил из парной бани. Новый текст на стене был определенно о нем, или почти о нем. Кто-то невидимый будто бы заглянул в глубину его души и, внимательно посмотрев, увидел то, что мужчина прятал даже от себя. Не хотел проговаривать вслух. Потому что однажды произнесенное не даст покоя уже до смерти. Лучше пускай оно, больное, сидит занозой в теле и изредка покалывает. Главное, чтобы не вос­палилось, не сделалось гнойником. А когда превратится в фурункул, само же прорвется, незаметно очистится и затянется новой кожей. Молодой и глад­кой. Конечно, может образоваться шрам, но он вряд ли будет мешать. С ним можно жить, не обращая внимания на отметину. Разве мало их и на теле, и в душе? Да не сосчитать этих шрамов! Исполосован ими как внутренне, так и внешне каждый. Вирун тут не исключение. И ему тоже не чужда поговорка: жить как набежит. Он так же, как большинство, прячет от посторонних глаз некрасивые поступки, похотливые мысли, желания, мелочность стремлений. Вирун такой же, как все. Или почти такой. А может, и хуже человеческого большинства. Если бы знать, каков ты и кто ты есть на самом деле.