Борис Батыршин - Коптский крест. Дилогия
Фомич достался Овчинниковым в наследство вместе с домом. Сей достойный муж не одобрял постояльцев, которых приютил в доме новый хозяин. Впрочем, порядок он понимал. Бывший скобелевский солдат, отставленный по ранению после хивинского похода 73 года, не рисковал открыто выражать недовольство, ограничиваясь взглядами исподлобья да придирками. Впрочем, и тех и других становилось все меньше – студенты стали для Фомича недурным источником дохода. Они, частенько возвращаясь домой за полночь, исправно отдавали недовольно бурчащему дворнику,открывавшему ночным гулякам ворота, кровные алтыны и пятаки.
Николенька поздоровался с господами студентами и пролетел, было, мимо них, как вдруг – замер, как вкопанный.
Во дворе появилось что-то лишнее. Николенька сразу даже не понял, что именно. Просто – глаз зацепился за что-то, чего быть не должно?; да так крепко, что мальчик с разбегу замер на месте.
Подворотня. Даже не подворотня, а темный тоннель в свеже-оштукатуренном простенке, в паре шагов за спинами сидящих на лавочке студентов. Темный такой проход, в глубине которого проглядывает ажурная вязь кованой железной калитки. Словом – ничего особенного, самый обыкновенный элемент московского дворика.
Если бы не одно "но" – еще вчера этого тоннеля не было. И Николенька знал это наверняка. Ведь там, где возник непрошенный элемент интерьера, как раз и стояла та самая скамейка, на которой бурной дискутировали студент Васютин со товарищи. Это сейчас они вытащили скамейку почти на середину двора, на самое солнышко – чем и вызвали недовольство Фомича. Но вчера-то она была там, у стены, рядом с заросшим травой штабелем досок, напротив двери на лестницу, ведущую в квартиру Овчинниковых!
– Фомич, а Фомич? –
–Что вам, барин? – Дворник прекратил шваркать метлой по брусчатке и обратил благосклонное внимание на Николеньку. Любой мальчишка ни за что не посмел бы обратиться к Фомичу столь фамильярно. Рядовому уличному сорванцу внушала уважение и казенная бляха поверх фатрука, и тусклая серебряная медалька "за Хивинский поход" с витиеватым вензелем Александра Освободителя, которую Фомич носил, не снимая, рядом со знаком своей высокой должности.
– Фомич, а Фомич! Что это за ворота новые? –
–Какие ворота, барин? Не новые они, а старые, тока покрашенные. Василий Петрович распорядился. – И, удовлетворив любопытство бестолкового барчука, Фомич снова взялся за метлу – шшух, шшух, шшух….
Так, выходит, Фомич не заметил "лишней" подворотни? Это Фомич-то, который в лицо знает каждую травинку на вверенном ему дворе? "Все чудесатее и чудесатее", как говорила девочка Соня, оказавшаяся в царстве Дива – книгу с этой волшебной историей Василий Петрович в прошлом году подарил на день ангела кузине Николеньке, 14-тилетней Марине.
Но сейчас Николеньке было не до литературы. Во дворе появилась некая загадка, и с ней следовало немедленно разобраться. Тетрадь по латыни, находка под плинтусом, даже перспектива попасть в кондуит – все было забыто. Николенька, воровато оглянулся на окна – а вдруг тетя Оля стоит и наблюдает, не застрял ли племянник во дворе, вместо того, чтобы поспешать в гимназию? Но на этот раз любимая тетушка не проявила своей обычной бдительности – так что мальчик, обойдя скамейку со студентами, подошел к загадочной подворотне. Нет, решительно она была не на своем месте! Вон, даже трава, отделяющая подворотню от остального пространства двора какая-то неправильная – такой впору расти у стенки, а на проходе она должна быть вытоптана….. и тянуло из подворотни как-то непонятно. Сыростью оттуда тянуло – да так отчетливо, что мальчик невольно поежился, хотя и стоял на ярком майском солнышке. Он даже невольно обернулся и окинул взглядом родной двор.
Все было так же, как и всегда. Компания Васютина бубнила на скамейке что-то свое, студенческое; утреннее солнце радостно заливало двор лучами, мерно шваркала метла Фомича – "Шшух, шшух…."
И Николенька шагнул в кроличью нору.
Глава вторая
То, что история наша не закончилась прямо на этом нельзя назвать, иначе как чудом. Когда Николенька, пройдя сквозь сырую и холодную подворотню, ступил на тротуар, он, в первый момент ничего не понял – а ноги по инерции пронесли его еще несколько шагов. Но, достигнув кромки тротуара, мальчик споткнулся на бордюрном камне, и чуть не упал. Ч тобы удержаться на ногах, пришлось совершить унизительную пробежку вперед, и тут….
Что-то огромное, яркое, пронзительно воя, пронеслось впритирку к мальчику, обдав его отвратительным смрадом. Николенька отпрянул, споткнулся о проклятый бордюр, и полетел с ног – спиной вперед. Но упасть ему не дали – мальчик с размаху въехал в кого-то ранцем, получил тумака, сопровождаемого крепким ругательством, отпрянул – и снова был вынужден спасать жизнь, уворачиваясь от другого ревущего ярко-фиолетового чудовища.
Пронзительный визг, заполошные крики…. сильный удар швырнул Николеньку вперед, и мальчик полетел куда-то, под вой сирен и истошный женский вопль – "ребенка задавили!"
Незадачливому гимназисту повезло. Разминувшись на какой-то миллиметр с бампером серебристого "Ауди", он угодил прямиком под следующий за ней микроавтобус – но, на счастье, гастарбайтер-таджик, сидевший за рулем потрепанной Мосгазовской "буханки", успел каким-то немыслимым усилием затормозить. Так что мальчик, лишь получил дополнительное ускорение, вылетел на тротуар и опрометью бросился бежать, оставляя за спиной визг тормозов, крики прохожих и матюги ошалевших от ужаса водителей.
Николенька остановился только в третьем по счету дворе. Два первых он проскочил не задержавшись ни на секунду, шарахаясь от ярких четырехколесных экипажей, загромоздивших обочины, оскальзываясь на сером каменном монолите, которыми была, как коркой, покрыта земля. Но, стоило мальчику влететь в тихий, самого обычного вида дворик – как силы оставили его. Николеньки хватило только на то, чтобы добрести до скамеечки и рухнуть на нее.
Немного отдышавшись, мальчик попытался взять себя в руки и принялся озираться по сторонам. Выяснилось, что давший ему приют дворик лишь на первый взгляд казался обыкновенным. Стоило приглядеться повнимательней – как на свет божий тут же вылезали несообразности. Для начала – двор был вымощен подозрительно аккуратными шестигранными плитами. На уровне крыши небо над ним во всех направлениях пересекали какие-то проволоки; возле окон красовались какие-то несуразные белые тарелки с яркими эмблемами и буквами латинского алфавита.
А вывески?! Они были непривычно яркие, большие, а некоторые даже светились изнутри. Николенька, вроде бы понимал, что на них написано – но почему-то почти все надписи были с ошибками. Буквы и слова, казалось, были знакомые, но во всех отсутствовала привычная буква "ять". А, если приглядеться, то и не только она – скажем, положенных в конце многих слов букв "Ер" Николенька тоже не заметил.
Засмотревшись по сторонам, мальчик не сразу увидел, как из подъезда вышли две молоденькие девушки. Николенька, было, дернулся – подбежать, засыпать вопросами… Но, приглядевшись к незнакомкам, мальчик так и остался на скамейке. Мало того – будь его воля, Николенька растекся бы по спинке, делаясь как можно менее заметным. И ведь было с чего!
Дело в том, что вид у девиц был совершенно дикий. И если первая всего лишь щеголяла в чудовищно неприличном, коротком платье, оставлявшем ноги открытыми куда выше колен, то вторая более всего напоминала чудище из кошмарных снов. Впрочем, ТАКИЕ сны, Николеньке, пожалуй, что и не снились – а то он каждый раз просыпался бы в холодном поту.
Начать с того, что девица с ног до самой шеи была затянута в лаковую черную кожу. Причем одежда ее (короткий, жилет без рукавов и неестественно узкие штаны) были усеяны невероятным количеством блестящих пуговиц, заклепок и каких-то рифленых металлических змеек. На шее красовался собачий ошейник, ощетинившийся зловещими острыми шипами в полдюйма длиной. На голове у девицы была… нет, не прическа. Скорее уж – какие-то патлы ядовито-зеленого и желтого цветов; и они торчали во все стороны самым беспорядочным образом. Лицо же… Николенька только раз взглянул этому пугалу в лицо – и, вздрогнув, отвел глаза. Надо сказать, что в семье Овчинниковых излишняя суеверность не была в почете; но тут мальчика неудержимо потянуло, то ли перекреститься, то ли сплюнуть через левое плечо, как делал это порой дворник Фомич, и Марьяна, люди, как известно, дремучие и темные. И неудивительно – в ноздрях девицы тоже красовались шипы; они, правда, были заметно меньше, чем на ошейнике.Только торчали эти шипы прямо из кожи! В нижнюю губу девицы было вдето несколько мелких металлических колец; а два других, точно таких же, украшали брови. Ухо… это было самое отвратительное. Мочка уха, разросшаяся до противоестественных размеров, была украшена массивным металлическим кольцом. Причем кольцо было не продето в ухо, как дамская сережка, а именно что вставлено – металл буквально врос в плоть, напоминая мальчику латунный люверс, вшитый в угол паруса. А ведь кольцо было здоровенное – в него можно было продеть сразу два пальца,. Руки и шея непонятного существа (Николенька уже не решился бы я называть ЭТО женщиной) были покрыты густой вязью рисунков невообразимого содержания. Жуткого вида черепа, оскаленные пасти, рогатые сатаноиды, зловещие иероглифы, то ли змеи, то ли драконы, оплетающие руки….
