Елизавета Салиас-де-Турнемир - Княжна Дубровина

— Нѣтъ, я знаю, сказала Анюта, — и даже пишу подъ диктантъ и книги читаю свободно.

— Вопервыхъ, не говори нѣтъ, а скажи, вы ошибаетесь, тетушка; вовторыхъ, не говори такъ громко и такъ рѣзко — поскромнѣе, да не вѣрь Лидіи. Она баловница, говоритъ, что ты хороша собой, по ней всѣ хороши; впрочемъ дѣло не въ красотѣ, а въ послушаніи и исполненіи долга.

Дворецкій Максимъ вошелъ съ салфеткой мастерски перевернутой черезъ руку и сказалъ тихо: — кушанье поставлено.

Варвара Петровна встала, за нею встала и Лидія; вошли два лакея, одинъ отворилъ обѣ половинки дверей настежь, а другой бережно покатилъ кресло въ которомъ лежала Александра Петровна. Лидія шла за ней и несла мѣховую мантилью, en cas cue, говорила она. Лакей шедшiй впереди отворялъ двери и опять затворялъ ихъ съ великою осторожностью, чтобы не стукнуть. Столъ накрытъ былъ тонкимъ, красивымъ бѣльемъ, на немъ красовался граненый хрусталь вывезенный изъ Богеміи покойнымъ генераломъ и двѣ фарфоровыя вазы съ цвѣтами.

— Слишкомъ сильно пахнетъ, сказала Александра Петровна, обращаясь къ сестрѣ, когда кресло ея подкатили къ хозяйскому мѣсту. Направо отъ нея помѣстилась Варвара Петровна, налѣво Лидія, а подлѣ Лидіи Анюта.

— Андрей, строго сказала Варвара Петровна одному изъ офиціантовъ, — сколько разъ я говорила чтобы пахучихъ цвѣтовъ не ставили въ вазы. Это вредно сестрицѣ. Максимъ, ты бы долженъ былъ объ этомъ позаботиться.

Вазы тотчасъ унесли. Блюда за обѣдомъ подавали изысканныя. Многія изъ нихъ Анюта видѣла въ первый разъ, но она ѣла весьма мало и еще меньше обращала вниманія на ѣду. Варвара Петровна зорко за ней слѣдила. Обѣдъ, во время котораго сестры говорили между собой мало, прошелъ очень скоро. Подали дессертъ — фрукты и варенье. Анюта взяла одну грушу, а отъ варенья отказалась.

— Покушай, это очень вкусно, это кіевское варенье, сказала Лидія.

— Кіевское, замѣтила Варвара Петровна съ усмѣшкой. — Cela lui est bien égal, лишь бы было сладкое.

— Благодарю васъ, я не люблю варенья.

— Не любишь варенья, какъ такъ, сказала Лидія. — Я думаю, тебѣ рѣдко доводилось его кушать.

— Мнѣ-то! воскликнула Анюта не безъ радости и съ затаеннымъ торжествомъ. — Да я наѣдалась его до тѣхъ поръ, что было даже противно. Маменька всякій день окармливала всѣхъ насъ вареньемъ.

— Кого ты зовешь маменькой? спросила Варвара Петровна.

— Маменька, — мать Маши.

— А кто такая Маша?

— Это Маша. Какъ сказать, не знаю. Да; жена папочки.

— А папочка я ужь знаю кто, сказала улыбаясь Варвара Петровна, — это твой дядя. Я нынче утромъ слышала, что ты его такъ называешь. Только ты должна его звать дядей. C'est si vulgaire, добавила она обращаясь къ сестрамъ.

— Mais naif, сказала Александра Петровна.

Встали изъ-за стола. Варвара Петровна подошла къ сестрѣ и поцѣловала ее, Лидія за нею и толкнула Анюту. Анюта юркнула опять, старательно продѣлывая свой уморительный книксенъ. Больная тетка притянула ее къ себѣ и поцѣловала.

— Я не могу смотрѣть равнодушно какъ она кланяется, сказала по-французски Варвара Петровна сестрамъ, идя за кресломъ Александры Петровны, — и смѣшно и жалко! И что на ней за платье? Это платье, взрослой дѣвушки, и она въ немъ какъ двѣ капли воды похожа на карлицу. И юбка длинная! C'est d’un ridicule! Я ужь послала за портнихой.

— Понемногу, помаленьку, ma soeur, сказала Александра Петровна, — pas trop de zèlе, mon coeur, и все придетъ въ порядокъ и будетъ прилично, какъ слѣдуетъ, какъ водится.

Анюта, пристыженная замѣчаніями тетки, шла за ними потупясь. Лицо ея пылало.

Когда Александру Петровну прикатили на ея обыкновенное мѣсто, Лидія поправила шаль на ея ногахъ и поставила около нея блюдечки съ вареньемъ и стаканъ воды и наконецъ сама сѣла на свое мѣсто. Александра Петровна подозвала Анюту и указала ей на низенькій стульчикъ, почти у ногъ своихъ.

— Садись, милая. А теперь, обратилась она къ Варварѣ Петровнѣ, — оставь меня поговорить свободно съ племянницей и не мѣшай намъ познакомиться, не докучай замѣчаніями ни мнѣ, ни ей.

Она ласково погладила по головѣ Анюту.

— Ну скажи мнѣ, тебѣ жаль было оставлять дядю?

— Папочку? ужасно жаль! И Машу, и маменьку, и всѣхъ, всѣхъ, даже Дарью-няню.

— А я тебѣ что говорила? сказала строго Варвара Петровна Анютѣ. — Я не хочу слышать этихъ пошлыхъ выраженій. Онъ твой дядя, а не отецъ, а матери у тебя нѣтъ.

— Ma soeur, сказала Александра Петровна укоризненно, — прошу тебя оставь насъ однѣхъ. Лучше поди погуляй, по своему обыкновенно, въ залѣ. Это тебѣ полезно для моціона и ты не разстроишь моихъ нервовъ своими замѣчаніями. Поди, поди!

Каждый день послѣ обѣда Варвара Петровна ходила по залѣ цѣлый часъ, по приказанію доктора, для здоровья. Она встала и отчасти недовольная ушла. Анюта осталась съ двумя тетками.

Когда чрезъ часъ Варвара Петровна вернулась въ гостиную, она застала Александру Петровну сидящею въ креслахъ, а Лидію съ рукодѣльемъ на колѣняхъ, и обѣ онѣ жадно слушали разсказы Анюты, а Анюта, забывшая все и всѣхъ, съ блиставшими глазами и пылающимъ лицомъ услаждала сама себя, разсказывая удивительныя свои похожденія, эпизоды изъ своей жизни у папочки.

— А обрывъ этотъ былъ у рѣки Угры, рѣка широкая и такая быстрая, говорила Анюта, — и въ ней все водовороты и каждый годъ утопленники. Папочка туда купаться насъ не пускалъ, а на обрывъ пускалъ. Онъ такой крутой да глубокій, и все песокъ, сыпучій песокъ. Мы прибѣжимъ туда бывало, и со всѣхъ ногъ бухъ внизъ.

— Какъ? воскликнула Александра Петровна съ ужасомъ.

— Туда, въ обрывъ! И всю пескомъ засыплетъ. Когда спрыгнешь ловко, то бывало на ногахъ скатишься внизъ, а неловко, такъ кубаремъ летишь до самаго берега, почти до самой воды.

— Богъ мой, какой ужасъ!

— Никакого ужаса нѣтъ, а весело, ухъ! какъ весело. Я была мастерица — всегда бывало скачусь стоя, а вотъ Агаша, она такая неповоротливая, она всегда кубаремъ, а мы хохочемъ.

— Кубаремъ, повторила Александра Петровна, — что такое кубаремъ.

— Вы не знаете? Какъ это объяснить. Ну упадетъ кто и катится внизъ съ боку на бокъ, съ боку на бокъ, таково шибко, шибко. Весело! Мы всегда смѣялись.

— Удивительно! и никто не убился?

— Да гдѣ же убиться. Сыпучій песокъ; а вотъ платья рвали, надо правду сказать; очень даже рвали, особенно я, и Маша сердилась. Сердилась, а все-таки чинила!

— Но зачѣмъ же она позволяла? спросила Лидія.

— У насъ такого заведенія не было чтобы не позволять; намъ все было можно, сказала Анюта съ торжествомъ, преувеличеніемъ и похвальбой.

— Сестрица, сказала Варвара Петровна, и въ ея голосѣ зазвучала нота, которой Анюта еще не слыхала, — нота нѣжности, — ты я вижу возбуждена. Берегись, прошу тебя: всякое волненіе тебѣ вредно, и эти преувеличенные разсказы о дѣтскихъ шалостяхъ ты не принимай къ сердцу.

— Нѣтъ, нѣтъ, это не однѣ шалости. Она такiя прелестныя вещи намъ разсказала. C'est un tableau de genre и идиллія. Я полагаю, она была очень, очень счастлива, и все семейство ея дяди, по ея разсказамъ, наслаждалось полнымъ счастіемъ.

— Я не думаю, сказала Варвара Петровна, — чтобы такое полное счастіе могло быть въ громадной семьѣ при большой бѣдности.

Анюта быстро взглянула на тетку.

— Какая, бѣдность, воскликнула она громко и съ жаромъ. — Мы совсѣмъ не бѣдны; у папочки собственный домъ и большой садъ, у маменьки тоже.

— Я вижу, что ты очень непослушная дѣвочка, сказала тихо и спокойно Варвара Петровна; — я тебѣ уже сказала, что неприлично и смѣшно называть людей именами имъ не принадлежащими. Долинскій тебѣ не отецъ, онъ дядя, и зови его дядей. Мать же твоей, твоей… тетки что ли, словомъ, мать мачихи твоихъ двоюродныхъ братьевъ и сестеръ тебѣ не родня. Въ сущности самъ твой дядя, — тебѣ дядя по умершей теткѣ, а вторая жена его и ея мать тебѣ ничего…

— Маша! Маменька! Ничего… онѣ…

— Молчи и слушай. Онѣ тебѣ ничего, то-есть не родня; ты маменькой звать ее не можешь уже и потому, что слово мать, — слово великое. Богъ лишилъ тебя матери и ты матерью никого звать не должна. Зови эту старушку по имени.

Анюта молчала;, лицо ея омрачилось.

— Какъ зовутъ старушку? спросила Варвара Петровна настойчиво.

— Ее всѣ зовутъ маменькой, отвѣтила такъ же настойчиво и коварно Анюта.

— Даже и прислуга, спросила смѣясь иронически Варвара Петровна, — зоветъ ее маменькой?

— Дарья-няня одна ея прислуга и когда говоритъ съ нами зоветъ ее тоже маменькой.

— Quelle collection de noms ridicules! сказала Варвара Петровна.

— Ma soeur, вмѣшалась въ споръ Александра Петровна, — какая бѣда въ томъ, что она зоветъ старушку маменькой?