Александр Кузьменков - Группа продленного дня
Играйте, Арон Моисеевич. «Диагнозы» за тысячу двести. Он недолюбливал термин «стенокардия», предпочитая это устаревшее название. Разумеется, грудная жаба. Медик есть медик, резюмировал Кулешов, принято.
Стенокардия, angina pectoris, – все это звучало слишком отвлеченно, слишком дистилированно: с. возникает вследствие уменьшения притока крови к участку сердечной мышцы за счет сужения просвета коронарной артерии, обеспечивающей его кровью, при этом миокард не получает достаточно кислорода… все херня, все не так, всему виной была грудная жаба, жаба в груди. Скользкая тварь высасывала силы, давила сердце бородавчатыми лапами, заставляя его отчаянно, по-рыбьи биться о ребра, и левая рука до самых ногтей наливалась тоскливой, ноющей тяжестью, и воздух внезапно сгущался и твердел, и никак не удавалось протолкнуть его каменные комья в горло, и лицо заливал холодный пот.
Впервые приступ навалился на Карпова на выборах в городскую думу, после полуторачасового, на матюгах замешенного лая в штабе: придурок кандидат отстаивал занозистый, долотом сработанный слоган «Козлов – знаем и выбираем!» Блядь, Василий Палыч, ты ж сам в говно лезешь и нас за собой тащишь, «козлов» – винительный падеж множественного числа от слова «козел», ты понимаешь? Ебаный в рот, ты мне мозги не еби, – фамилию менять прикажешь? Карпов умолк, кое-как придушил липкую немочь внутри, выволок отяжелевшее, задохшееся тело во двор и уронил его на затоптанную скамейку. Следом вышел Вадим, заезжий психолог-мордодел: да-с, батенька, архиточный слоган! да ты, никак, не в себе? Дай-ка пульс… о-о! может, «скорую»? Карпов мотнул головой. Вадим выудил из кармана мобилу: тогда тачку, брось выебываться, хоть дома отлежишься, а будьте добры, машину на Кирова – сорок два, кирпичная пристройка… да-да, совет ветеранов. Подозревал я, что ты садюга, но чтобы до такой степени… Карпов открыл в себе способность выговаривать односложные слова: то есть? – и понял, что оживает. Ну вот, смотри: садизм есть агрессия, где агрессия, там и адреналин, то есть сужение сосудов, то есть дефицит кровоснабжения сердца. Это ж одни мокрощелки в телике визжат: экстрим! адреналин! – я б им язык вырвал по самый секель…
Причина была неустранима, и Карпов был обречен на войну со следствиями, сколь долгую, столь и тщетную. Нитраты взламывали череп изнутри, анаприлиновая горечь во рту не проходила, жаба за грудиной затихала, прикидывалась мертвой, но он знал: рано или поздно поддавки ей наскучат, и мертв в итоге будет он. Оставалось одно: по возможности затягивать период смурного полураспада, – кто б еще знал, зачем.
«Диагнозы» за полторы, сказал Ройзман. Причиной его смерти послужило это. Обширный инфаркт миокарда. Осложненный перикардитом, смачно уточнил Кулешов. Испугали ежа голой жопой, подумал Карпов, а то я не знал. Ну и хули? – Welt, ade! ich bin dein müde , и вся недолга. «Вопросы веры» за полторы, продолжил Ройзман, и в студии грянул гонг. Вам достается аукцион, сообщил Кулешов, у Антона на счету отрицательная сумма, в торгах участвуете вы и Жанна, номинал – полторы, ваше слово, Арон Моисеевич. Две пятьсот. Жанна? Три пятьсот. Арон Моисеевич? Ройзман рассек воздух жесткой ладонью, как шашкой: ва-банк. Жанна? Жанна сложила губы в змеиную улыбку: пас-с-с. Арон Моисеевич вынужден пойти ва-банк, объявил Кулешов, полная тишина в зале! Внимание, вопрос: единственным искренно верующим человеком на его памяти оказался этот. Ройзман коршуном взвился над поверженной Жанной: психически больной, – энцефалопатия на почве болезни Иценко-Кушинга. Бра-во! проскандировал Кулешов, по правде говоря, иного от вас не ждал.
Социологиня Оля сбросила ему эсэмэску: шеф задержал как только таксразу. Дискета с данными предвыборного опроса была позарез нужна еще вчера, и Карпов уже сорок пять минут раздраженно курил на лавке у подъезда: говорил же засранке, чтоб отгулы брала, так вечно же – и рыбку съесть, и на хуй сесть. Двор, включая мусорные контейнеры, был разрисован желтыми меловыми крестами. Дневной дождь размыл граффити, и теперь громоздкий мужик на тонких паучьих ножках трудно перетаскивал тучное, раздутое тело от креста к кресту, доставал из кармана линялых спортивных штанов цветной мелок и реставрировал контуры. Дурак, должно быть. Карпов поймал взглядом его лицо: свежая ссадина на лбу, монгольские щелки глаз, рот, затерявшийся в оплывших щеках, свалявшиеся клочья бесцветного пуха на подбородке. Какой там мужик, лет семнадцать…
Парень неожиданно сломал траекторию своих перемещений, двинулся в сторону Карпова, повалился рядом с ним и спросил сквозь сиплую одышку: зачем вы делаете ему больно? Кому, спросил Карпов, отодвигаясь. Господу нашему Иисусу Христу, зачем вы курите? Богословская дискуссия с придурком интереса не представляла, и сигарета, третья подряд, была уже не в радость, и он отправил окурок под скамейку: ладно, не буду. Спасибо, обрадовался парень, я помолюсь за вас. Явился карманный молитвослов в замусоленном бумажном переплете: я по книжке молюсь, тут слова такие сложные, я плохо запоминаю – присноблаженную, пренепорочную… Поклоны бьет, вот и ссадина, понял Карпов. Дурак ковырял страницы ломкими, тростниковыми пальцами: я о вас ангелу своему помолюсь, Иоанну Предтече, вот – крестителю Христов, проповедниче покаяния… Он, настороженный догадкой, спросил: вас Иваном зовут? Иваном, мы с мамой вот тут живем, – парень, тряхнув щеками, кивнул на серый каземат ближней общаги и вынул обглоданный, мелом перепачканный пряник: извините, я покушаю… Карпов поспешно поднялся: ну, мне пора. Сама дискету привезет, невелика барыня.
Ройзману достался «Кот в мешке». Куда отдадим, поинтересовался Кулешов, – направо, налево? Арон Моисеевич неожиданно указал глазами вправо: Жанне. Жанна, играем с вами, тема – «Похороны»: его тело было предано земле не сразу, срок назовите. Недели… две, выговорила Жанна неуверенно и непривычно медленно. Именно так, подхватил Кулешов, зря сомневались, соседей стал беспокоить неприятный запах, вызвали милицию, пришлось ломать дверь. На ум пришла автоэпитафия Баркова: жил грешно и умер смешно, но вслух Карпов выругался с усталой досадой: блядь, все через жопу. Надо будет Наталье ключ дать.
В прихожей заверещал звонок. Карпов обеззвучил телевизор – нет меня, идите на хуй, и прочел на синем экране белые буквы, видимо из «Вопросов веры»: его фельетон о священнослужителе назывался так. Антон вылез вперед, но, судя по выражению кулешовского лица, ошибся; куда ж ты поперек батьки в пекло, – «Православный стриптиз», чтоб ты так знал.
Горбоносый и пухлогубый отец Андрей имел приторный вид тифлисского кинто: в карих, навыкате глазах плавились гозинаки и чурчхела. Ирка третью неделю подряд бегала в церковь и, вернувшись, заводила одну и ту же ектенью: покреститься мне надо. Сраку перед попом заголить не терпится? Голос жены снижался до трагического, рыдающего шепота: крестят в ночнушке, как ты можешь, это настоящий священник… Последних священников в Пустозерске сожгли, отвечал Карпов, одно блядво осталось.
Ектенья вскоре сменилась панихидой: отец Андрей не служит, представляешь? Карпов, проходя по горкомовскому коридору, ткнулся к знакомому инструктору: Юрий Викторыч, что за перестановки в приходе? Натворил батюшка делов, сказал тот, бабам условие предъявлял: либо раздеваешься догола, либо крестить не буду, четыре телеги на него накатали, пришлось епархию в известность ставить. А ведь я угадал, подумал Карпов и спросил: ну, и?.. Церковь не армия, ответил отставной замполит, попов не разжалуют, – владыка в деревню его законопатил, матушка Надежда, поди, все кудри ему повыдрала. Карпов вынул блокнот: давай-ка, Викторыч, поподробнее. В голове уже прыгали и толклись ехидные, на манер Зощенко, фразы: обратно говорю вам, гражданочка, не люблю я ихнего духовного сословия, и не то чтоб не люблю, а просто категорически не уважаю; вот, примерно сказать, был в нашем приходе настоятель – мужчина весь из себя видный… Фельетон признали лучшим материалом недели, и он получил двойной гонорар – восемь рублей, что ли.
Звонок в прихожей не повторялся, и Карпов вернул игрокам речь. Антон покусился на «Профессию» за полторы. Своим лучшим PR-проектом он считал этот. Ройзман опередил нерасторопного программиста: вымышленное пророчество Ванги о техногенной катастрофе.
Риэлтер Саша Сартаков снял малиновый пиджак лет десять назад, но сохранил и погоняло Сара, и лексикон пацанской юности: короче, братан, реклама сто пудов нужна, статью там, еще чё-нибудь. Стало быть, дела в застое, рассудил Карпов. Сара, жеманно оттопырив мизинец, дул на капучино: не говори, цены, по ходу, безбашенные, однушка хрущевская уже пятихатку с лихуем весит, никто ничё не берет. Следовало ждать, сказал Карпов, выборы же прошли, десять процентов предвыборных средств оказываются на рынке недвижимости, это тоже на повышение играет. Сара оживился: я гляжу, ты рамсы реально проссываешь. Реклама тут не катит, сказал Карпов, нужен нестандартный ход, чтоб каждого за жопу взяло, чтоб спрос ниже плинтуса упал, – тогда купишь дешево, а потом продашь дороже. Типа, какой ход? А хер его знает, какая-нибудь мистика, апокалипсис. Братан, не гони, кого ты на это разведешь? нормальные же люди… Карпов жестом позвал официантку: простите, барышня, вы кто по гороскопу? Барышня сочилась недоверием: ну, Рак, а чё? А по восточному? Ну, Тигр. А кто у нас спикер Совета Федерации? Это чё, прикол такой, обиженно спросила официантка. А все-таки? Ну, не помню я… Спасибо, сказал Карпов и повернулся к Саре: комментарии нужны? заряжай двадцатку на накладные и транспортные, если масть не попрет, верну. А скоко всего, спросил Сара, они минут пять торговались вполголоса и сошлись на двух сотнях.
