Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская
Макаенку посчастливилось — талант соединился у него с крепким, волевым характером, позволившим писателю выбрать третий, вроде бы неожиданный путь: не возвращаясь назад, к одноактным пьесам, не задерживаясь на эффектных мелодрамах из «заграничной жизни», двинуться вперед, к собственным своим открытиям, к новым творческим горизонтам.
Но Макаенок не просто двинулся вперед, забыв обо всем сделанном. Из одноактных своих пьес и заметок в «Вожыке» он взял в дорогу живое ощущение злобы дня, фельетонную хлесткость, корреспондентскую подвижность, чувство личной ответственности за каждый дом, за каждую судьбу, за каждую Аксинью, за каждого Терешку. Из опыта сочинения драмы «На рассвете» писатель вынес эту уже в молодые годы пришедшую к нему «интернациональную» тревогу, слиянность своей работы с интересами мира, эпицентр которых отныне будет сосредоточен на белорусской земле, в среде близких литератору людей и событий.
Именно поэтому я сказала, что Макаенок написал в 1953 году свою первую пьесу «Извините, пожалуйста!». Да, она не была первой по счету, но она, эта пьеса, была первой в том смысле, что открывала театру, читателям, зрителям подлинного Макаенка, неповторимого, неповторяющегося, самобытного. Только он, и никто другой, мог написать так о том, о чем написал Макаенок. Пьесу «На рассвете» мог бы написать каждый мало-мальски грамотный, образованный литератор. Комедия «Извините, пожалуйста!» могла появиться только у этого писателя, прошедшего такой, а не другой жизненный путь, именно так, а не иначе думающего о судьбах народа.
Первое произведение писателя — это никак не первое по счету его произведение, во всяком случае, не обязательно первое.
Бывают точные и счастливые совпадения, когда первая же пьеса и становится визитной карточкой писателя, его путевкой в жизнь, заявкой на творческую самобытность, «заявочным столбом» новой темы, нового пласта характеров, новой литературной манеры, новой сценической конфликтности. Именно так начинал когда-то Николай Погодин своим «Темпом», впоследствии лишь совершенствуя, но решительно не меняя (если речь идет о его драмах этого типа) ни выбранной среды, ни лично открытых конфликтов, ни героев, рассмотренных им самим в пестрой сутолоке жизни.
Но бывает иначе, когда первое произведение является на свет третьим, четвертым, каким угодно по счету и первым, обнаруживающим для современности именно этот талант, именно этого драматического писателя.
Я бы назвала первым у художника то произведение, которое открывает даже не темы, хотя и это бесконечно существенно, даже не новый пласт жизни, хотя и это чрезвычайно много, даже не новое решение известных драматических ситуаций, хотя и это уже приметы крупного, зрелого дарования.
Первой пьесой именно данного писателя, а не литератора вообще, я бы назвала драму, где произошли хоть какие-то, хоть минимальные сдвиги в конфликтной коллизии, где очевидны пусть негромкие, но новые конфликтные голоса, где в дело, в битву, введены свежие конфликтные силы. «Душа драматургии,— писал некогда Погодин,— это конфликт, основное столкновение; именно оно сообщает жизнь драматическому произведению, движет его вперед и приводит к завершению. Не те пьесы, где нет острых и закрученных сюжетов, огорчают зрителя,— говорил он дальше,— а те пьесы, где действующим лицам не то чтобы подраться как следует не из-за чего, но даже и хорошо поспорить не о чем. Вот в чем беда»
Любопытно, что, говоря о трудностях писательской работы, В. Шкловский, человек резко оригинальной мысли, выделил как главную трудность открытие, исследование нового конфликта. Начало литературной работы — это: «Исследовать сущность конфликта».
А раз конфликт — душа драмы, значит, здесь-то и проявляется самобытный писатель, художник, обновляющий эту душу, вносящий в нее новую, современную жизнь. Даже самые малейшие изменения в конфликтной коллизии, изменения, продиктованные жизнью, но впервые услышанные именно этим художником, и создают неповторимый его театр, выводят Погодина, Корнейчука, Арбузова, Розова, Макаенка на всесоюзную орбиту.
По всем этим параметрам комедия «Извините, пожалуйста!» была первой пьесой Андрея Макаенка. Как будто бы мы и не знали его раньше, хотя уже и были давно знакомы, встречались на семинарах, ездили в Минск смотреть его спектакль «На рассвете»,— это было все же событие, ставил спектакль известный белорусский режиссер Константин Санников, почувствовавший в «немакаенковской» пьесе — будущего Макаенка. Мы давно знали Андрея Егоровича, но словно впервые увидели его в начале 50-х годов — в Союзе писателей СССР, когда прочитали привезенную им в Москву новую комедию с не устоявшимся еще тогда названием — то ли «Извините, пожалуйста!», то ли «Камни в печени» (потом оба эти названия остались за пьесой, как нередко это бывает в сатирических комедиях, где мораль еще особо подчеркивается распространительным, расширительным, «толкующим» заголовком: «Банкрут, или Свои люди — сочтемся», «Двенадцатая ночь, или Как вам угодно»…).
Мы впервые, новыми, свежими глазами, увидели Макаенка, потому, что только теперь он отделился от многих, выступил из массовки, обрел художественную емность, даже сама фамилия его — Макаенок — стала звучать как-то солиднее, взрослее, надежнее, его уже не теряли из виду, Москва «следила за ним». Стало бесконечно интересно, о чем он будет писать дальше, как сложится сценическая литературная судьба первой комедии.
В жизнь Макаенка, теперь уже автора пьесы «Извините, пожалуйста!», властно и решительно вмешался Николай Федорович Погодин. Стоит заметить, что мы еще мало изучаем внутренние творческие связи советских драматургов, нравственную творческую преемственность, без которой не может ни возникнуть, ни упрочиться традиция, без которой поколения не узнают друг друга, отторгнутся от своих начал, от своих идейных, художественных истоков. Когда дело касается литературы XIX века, мы — и это абсолютно правильно — досконально изучаем, кто и кому дал сюжеты, кто и кого заметил на литературном поприще, кто и кого напутствовал добрым словом, кто и кого открыл для современников, для будущего. Кто из школьников, а не только серьезных ученых, не знает, например, роли Пушкина в творческой биографии Гоголя, кто не знает о великих прозрениях Белинского, «предсказавшего» Тургенева, Некрасова, Достоевского, кто не наслышан о гениальном чутье Державина, благословившего на поэтическое царствование начинающего Пушкина, кто не помнит и многих других примеров, говорящих о необрывноети традиции, о духовной преемственности золотых имен русской литературы.
Но совсем мало знаем мы о творческой дружбе советских драматургов, о том, как и кто открывал молодых, если речь идет не о режиссерах, не о театрах, но о самих писателях, даюших друг
