Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

Через два-три месяца хотел подать в отставку, но было как-то неудобно. Хотя уже понял, что у меня всего два пути: либо смириться, плыть по течению и стать богатым челове­ком, либо ломать сложившуюся систему. Добиться каких-то кардинальных изменений стоило бы огромных трудов, а со­ратников для такой работы не оказалось. Стоило мне тро­нуть какую-нибудь передачу, передвинуть ее на другое время или вообще снять, как тут же начинались звонки от доброхотов высокого ранга, от номенклатурных родственни­ков, от знакомых других знакомых. Кроме того, я сделал гру­бые кадровые ошибки. Мне надо было создать новую коман­ду управления и сменить руководителей студий и редакций, а я опять со своей гнилой мягкотелостью понадеялся на со­весть людей, за что и поплатился. Каждый клан отстаивал свои интересы. Я чувствовал, что моя нервная система не приспособлена для руководства организацией, находящейся в состоянии беспощадной борьбы за деньги.

И все же кое-что удалось сделать. Первое, на что я обра­тил внимание, это бартерные сделки по принципу: зарубеж­ные фильмы в обмен на рекламное время. Заинтересовался подобной практикой в связи с тем, что на экране шли дрян­ные фильмы, приобретенные, наверное, где-нибудь на скла­дах в американских провинциях. Таких низкопробных филь­мов в США я ни разу не видел. Спросил, сколько за них заплачено? Мне ответили, что оплата идет рекламным време­нем. Я запретил бартер. И получил, естественно, головную боль. Тут же начались анонимки, письма, звонки по телефо­ну с угрозами, потом стали распространяться разговоры, что я ничего не смыслю в экономике, мешаю притоку выгодных программ и все такое. Но самое любопытное, я начал полу­чать массу писем через правительственный аппарат, но уже с политическими обвинениями. Набор обычный, до смешно­го знакомый. Ответа на них никто не требовал, но роль раз­дражающих уколов эти письма играли отменно. Я почувство­вал очевидную связь между коррумпированными элемента­ми в компании и чиновниками в правительстве.

Когда возник вопрос о рекламе, то узнал, что рекламное время находится в распоряжении производителей программ. Принял решение организовать единую рекламную службу. Это вызвало бурю негодования. Побежали слухи, что рек­ламный холдинг создан для воровства. На самом же деле пос­ле начала работы этого холдинга мы стали получать почти в пять раз больше денег от рекламы.

Те, кто не хотел менять порядки, буквально саботировали мои распоряжения. Например, однажды председатель пра­вительства Черномырдин попросил меня снять с экрана рек­ламу «МММ». Я сказал ему, что придется платить неустойку в крупных размерах. Заплатим, пообещал премьер. Я отдал соответствующие указания, но реклама оставалась на экра­не еще сутки. Чья-то заинтересованность оказалась выше распоряжения руководителя правительства. Узнать, кто это сделал, так и не удалось. Все отнекивались: я — не я, и ло­шадь не моя.

Вся эта возня отнимала у меня много сил. За время моей работы пришлось уволить более 900 человек, но это занятие, как известно, достаточно противное. К тому же доводили ме­ня до белого каления бесконечные ходоки, которые завали­вали меня проектами своих программ, разными «гениальны­ми» предложениями. Приходилось отказывать, что тоже бы­ло достаточно неприятно.

Вместо творческой работы уйму времени пришлось тра­тить на переговоры с Минсвязью, с Минфином, ходить к председателю правительства, и все по одному и тому же воп­росу — финансированию. Позиция чиновников была абсурд­ная — денег нет, но телевидение должно работать. Квадрату­ра круга. Передо мной открывался какой-то фантастический мир с его некомпетентностью. Понять его было задачей не­посильной, принять невозможно. Вот так, день за днем, и формировалось тягостное чувство неудовлетворенности, а заодно — и желание бросить все это к чертовой матери.

Помню начало чеченских событий. В день перед началом войны меня срочно вызвал Черномырдин. У него уже сидели Сергей Шахрай, Виталий Игнатенко и Олег Попцов. Черно­мырдин сказал, что принято решение навести порядок в Чеч­не. Грозный будет окружен двумя или тремя кольцами наших вооруженных сил. Когда он обо всем этом рассказал, первым вспылил Попцов. Какие три кольца? О чем вы говорите? Это же война! Черномырдину ответить было нечего, да он и не пытался отвечать. Повторил, что решение принято.

— Мы просим средства массовой информации помочь ру­ководству страны.

— Но как помочь? — спрашивал Попцов. — Что мы мо­жем тут сделать? Мы обязаны давать объективную информа­цию о том, что там будет происходить.

Короче говоря, расстались мы, ни о чем не договорив­шись. Я задержался у Черномырдина. Спросил его:

— Виктор Степанович, что происходит? Вы все там взве­сили?

— Откуда я знаю. Я сам об этом узнал три дня назад.

На том наш разговор и закончился. На второй или третий день после начала войны на нашем канале появился резкий комментарий Генриха Боровика, в котором говорилось о бес­смысленности этой войны и неизбежности тяжелых послед­ствий. Утром раздался звонок из администрации президента, выразили резкое недовольство этой передачей. Где-то вече­ром позвонил Черномырдин, был весьма суров в оценках и упреках по этому же поводу. Через несколько дней он снова позвонил по домашнему телефону и в раздраженном тоне возмущался одной из вечерних передач о войне в Чечне. Пе­редача была и на самом деле тенденциозной, обвиняла в во­енных провалах правительство, а не военных. Тут Виктор Степанович был прав. Как потом оказалось, эта передача по­явилась при «финансовой помощи» Минобороны.

Новый режим увязал в интригах, слухах, нашептываниях и подсиживаниях, которые по своим объемам и бессовест­ности превосходили все мыслимые границы. Хочу опреде­ленно сказать, что в составе перестроечного Политбюро подобного и представить было невозможно. Дворцовые инт­риги, конечно, существовали и тогда, но они не носили ха­рактера личных склок.

В середине 1994 года меня пригласил к себе Ельцин. Встретил сурово. Попросил рассказать, как идут дела. Я от­кровенно поведал ему о своих тяготах и переживаниях. По­жаловался на то, что в коллективе еще немало людей, не же­лающих создавать добротные передачи о реформах. Я думал, что Ельцин хмур из-за Чечни. Однако об этом не было сказа­но ни слова. И вообще, к чести Ельцина должен сказать, что за время моей работы на телевидении он ни разу не выразил ни одной претензии к передачам, хотя поводов для этого бы­ло достаточно. Лишь однажды он попросил повнимательнее относиться к освещению отношений между ингушами и осе­тинами. Говорил о взрывоопасности этой темы. К концу бе­седы оттаял, вынул из папки страничку текста и передал мне.

— Почитайте!

В записке говорилось, что первый канал телевидения за­нял антиреформаторские позиции, очень часто появляются антиельцинские программы. Бумажка беспредельно глупая и лживая, без подписи, но явно готовилась кем-то из прези­дентской администрации. Я даже не мог сразу сообразить, как прокомментировать эту демагогию. Молча смотрел на президента. Борис Николаевич улыбнулся и сказал:

— Смотрите, будьте осторожны, вас не только друзья ок­ружают.

На том мы и расстались. Потом я спросил у руководителя администрации Сергея Филатова и пресс-секретаря Вячесла­ва Костикова, откуда ветер дует?

— Кому-то хочется поставить на телевидение своего человека, — ответил Сергей Александрович.

Ни тот ни другой о записке ничего не знали, но тоже счи­тали, что она рождена в президентских спецслужбах.

Работа на первом канале телевидения давала мне возмож­ность наблюдать, сравнивать, анализировать настроения в разных слоях правящей элиты. Но почувствовать и то, что для многих представителей старой бюрократии я был лицом явно нежелательным. Не обнаружил и поддержки со сторо­ны демократов. Когда председатель Думы Иван Рыбкин при­гласил меня отчитаться перед депутатами, там собрались только представители коммунистов и элдэпээровцев. Из де­мократов, кроме Ирины Хакамады, я никого там не увидел. Коммунисты воспользовались случаем, чтобы устроить мне очередную политическую проработку. Само телевидение их мало интересовало.

В телевизионный этап моей жизни я встречался с Прези­дентом Ельциным несколько раз. Расскажу об одной из та­ких встреч. Где-то осенью 1994 года я изложил ему свое ви­дение обстановки в стране. Сказал, что практически идет к концу второй этап демократического развития, начавшийся в августе 1991 года, но теперь уже не в СССР, а в России. Он требует политического обозначения. Необходима, как ни­когда, консолидация демократических сил. Президенту нуж­на социальная опора, ядром которой может стать партия со­циал-демократического направления. Необходимо скоррек­тировать экономическую политику в сторону социальности. Сказал, что в этих целях будет разумным создать социал-де- мократическую партию или партию социальной демокра­тии. Изложил ее основные принципы. Кроме того, было бы целесообразно созвать общероссийский демократический конгресс с докладом президента, в котором обозначить ос­новные цели и параметры дальнейшего развития.