Баба Яга спасает мир - Анна Каракова
Мокрое небо после дождя развиднелось до звёзд. И только над музеем продолжала сгущаться мрачная пустота, образуя чёрную слепую дыру. Тартарары, куда, казалось, может провалиться весь город, не только музей.
Парни и девицы не обращали особого внимания на зловещую тучу. Все устали, промокли, загрустили, разбрелись по домам. Костры тлели сырыми головёшками – некому было через них прыгать, некому хороводы водить. И хотя спать в эту ночь разгула нечисти было нехорошо, но... Одно за другим гасли окна в домах. Город погружался во тьму и сон.
Только Директор не спал. Его приметная машина так и стояла около главного входа в музей, что означало: доблестный Иван Додонович всё ещё на посту. Бдит.
Хотя если бы кому-то да кабы пришло в голову поговорить с господином Царским в столь поздний час, в директорском кабинете хозяина никто бы не обнаружил. Над зелёным сукном добротного письменного стола горела лампа, освещая бумаги и стакан в подстаканнике – с остывшим чаем. На вешалке уныло висели шляпа и плащ. Сам же Додоныч в данный момент находился тремя этажами ниже, в темнице. Переминался, как школьник, с ноги на ногу, опасаясь своего собеседника. Тот сидел в кресле странного дизайна с высокой спинкой – наподобие трона. Чахоточно кашлял и выглядел не очень: бледный, тощий, лысый и злой. Вылитый Кощей.
– Чего опять припёрся? Покою от тебя нет! – проскрипел древний старик, что сидел на троне.
Было понятно, что никакого пиетета к Директору-академику-профессору он не испытывает.
– Пришёл сказать... – промямлил Додоныч, утирая испарину со лба. – Она здесь.
– Без тебя знаю... Я её за сто шагов чую.
– Она ищет дивноцвет.
Кощей зло осклабился.
– Пусть ищет... Не найдёт. Извёл я его. На корню.
– Это разумеется, – заспешил словами Иван Додонович, – а коли разыщет всё ж?
– Эх, Додоныч! Не тем тебя в сказке назначили! Не царевич ты, а Иван-дурак, как есть!
Директор музея совсем скис. Второй раз за день его назвали дураком. Он к такому не привык.
– Не умеешь мыслить масштабно! Государственно, – тем временем скрипел Кощей. – Коли она решилась из леса выйти, это что значит?
– ...Что? – не зная правильного ответа, переспросил Додоныч.
– Твердыня прохудилась! Скоро падёт! – загромыхал Кощей и тут же закашлялся. – Пришло наше время... Пора выбираться из этого гнилого подвала.
– А... куда? – робко уточнил Иван Додонович.
– Во вселенную! Теперь всё что ни на есть – волшебный мир, человечий – всё наше! А ты и не понял!
По правую руку от Кощея – в исполинской стеклянной колбе – вздыхала и клубилась какая-то тёмная субстанция. Кощей открыл пробку. Мрачное нечто вырвалась наружу, забурлило недовольно и издало жуткий утробный стон, похожий на тот, что слышали днём в оранжерее Яга да Марья.
– Проголодалось... – улыбнулся железными зубами Кощей.
Додоныч икнул со страху.
Кощей с трудом выкарабкался из кресла-трона. Размял старые косточки. Потянулся. С хрустом переставляя тощие, закованные в латы ноги, он двинулся в дальний угол подвала, где громоздились одна на другой железные клетки. Мрачная субстанция присмирела и тихо двинулась за ним.
Большинство клеток были пустыми. Только в двух, забившись в дальние углы, сидели домовые.
Афанаська смотрел на Кощея, не отводя взор.
Второй домовой спрятался подальше, думая, что так станет незаметнее.
Кощей поразмыслил немного, открыл клетку и схватил за шиворот трусливого домового. Тот страшно заверещал, моля о пощаде. Кощей протащил его мимо клетки Афанаськи. Кинул на того взгляд мельком:
– Жирный ты. Тебя напоследок оставлю.
Афанаська снял дырявую шляпу, с издёвкой поклонился.
Кощей повернулся к клубящейся мути. Поднял за шкирку осипшего от ужаса домового. И швырнул его в чёрную жижу. Субстанция поглотила угощенье с чавканьем и довольным утробным урчанием.
Додоныч отвернулся. Ему неприятно было смотреть на такое зверство. Если вдуматься, он тут вообще ни при чём.
Отряхнув ладони, Кощей кинул мрачный взгляд на Ивана:
– Корм заканчивается. Всех поймал?
– Да-да! – вскинулся Директор. – Ни одного домового в городе не осталось!
Кощей поразмыслил немного и сказал:
– Тогда нужно торопиться. Приведи мне Ягу.
– ...Я попытаюсь, но... – замялся Додоныч. – Вы обещали...
– Наглый ты, Ванька. Это хорошо.
Кощей устало плюхнулся на трон, снова закашлялся:
– Волшебный лес под себя подгребём... Деревце оборвём. Ещё на тыщу лет молодильных яблочек хватит... Короче, приведи мне Ягу. И рассчитаемся.
...Ночь в волшебном лесу была полна звуков – неясных, непонятных.
Что-то дышало, бродило в кустах – большое и печальное. Всякая мелочь шмыгала через поляну. В темноте было не разобрать, где у кого лапы, где хвост и что оно вообще такое. Медленно взмахивая полупрозрачными крыльями, пролетали бабочки-светляки, озаряя тьму вокруг мягким лиловым сиянием. На поверхности болота надувались пузыри и лопались один за другим с тихими вздохами. Внезапно – как глаза – распахивались цветы папоротника – всего на миг. Чтобы потом исчезнуть, будто их не было.
Кикимора, Леший и Сенька дремали вповалку, прислонившись к молодильной яблоньке. Леший намотал на руку-сучок верёвку, привязанную к Сенькиной ноге, – чтоб малец опять не сбежал.
Но Сеньке было не до того. Он смотрел десятый сон, слегка подрагивая свиным пятачком, пристроившись под мягким боком Кикиморы.
– Ба... Я скоро, – бормотал Сенька, не открывая глаз. – ...Я сейчас.
Кикимора зашевелилась, завозилась, укутывая мальчишку в свои лохмотья – хоть согреется чуток... Вдруг рядом распахнулся рыжий глаз цветка папоротника. Н тут же исчез, как моргнул. Кикимора сонно улыбнулась – никто, кроме неё, и не заметил такого чуда. Добрая примета. Значит, всё так или иначе сладится, всё будет хорошо.
...Катька тихонько посапывала, устроившись на ночлег в одежном шкафу. Марья попыталась было уложить девчонку-домовёнка на диване, но та воспротивилась. Негоже ей на постели спать! Домовая она или нет? Хотела было Катька залезть обратно под раковину, но тут уж хозяйка возмутилась: чтоб в её доме ребёнок за помойным ведром ночевал?! Не бывать такому! В итоге сошлись на старом бабушкином гардеробе. Катька закопалась в ворох вещей, свернулась калачиком и теперь спит.
Марья домыла посуду. Смахнула тряпкой со стола крошки пирога, которые не позволила Катьке слизать. Вздохнула. Девчонка-домовёнок была запущенная, никакого воспитания! Но
