Неизвестно - Юлов Юрий Фермер
ЖЕРЕБЦОВ-ВЕРТОЛЕТЧИК
В ученики пилота был выбран Валерка. Впрочем, сначала были забракованы все: Артур - из-за концептуального недоверия, я - из-за весьма приблизительного знакомства с техникой, Валерка - по понятным соображениям.
Но спецкор Жеребцов все же прошел тест, предложенный Гюнтером, когда тот усомнился в его способностях. И даже стрелял из карабина, сбив при этом пять пустых банок «Пепси» из восьми возможных. В кресло пилота «Викинга» сел со словами «славный корабль - омулёвая бочка», амбициозно понажимал всякие кнопочки с быстрыми вопросами: «А это что? А это зачем?» Гюнтер небрежно хлопнул его по руке - и учеба пошла.
Запомнился разговор Жеребцова с Гюнтером.
- Ты мне с собой карабин дашь?
- Он тебе не понадобится.
- Я должен быть при оружии, я отвечаю за людей.
- Подумаю.
- Ты знаешь, что гласит русская народная мудрость? Один в поле не воин. Я вернусь, и мы вместе защитим детей от отцов.
Гюнтер после непонимания, вызванного произношением Жеребцова, отчеканил:
- Один - это боевая единица, а не ноль. А ты мне можешь помешать.
Предупредить танайя вместе с Валеркой пошел я. Валерка не совсем хорошо
натаскался в общении на местном наречии, потому что вождь, внимательно выслушав эмоционально-артикуляционное сообщение, дал отмашку, после чего все начали собираться. Пришлось уточнить временной интервал, указывая на луну. Танайя приуспокоились и, называя Валерку «Валеум», стали куда-то завлекать. Я не позволил им этого.
Привести в форму Валерку Гюнтер поручил мне. Запоями как таковыми Жеребцов не страдал, однако полежать под капельницей в Клинике ему все же пришлось. Непосредственно перед полетом я дал ему таблетку содафинила, а остальную упаковку - с собой, порекомендовав принимать при проявлении явных признаков устойчивой усталости или рассеянности.
Мы погрузились в вертолет и под мрачное сопенье Валеры Жеребцова, которому Гюнтер так и не доверил карабин, взлетели над островом Шонера. Снизу приветственно поднял в правой руке шмайсер Гюнтер Краузе.
ПРИЗЕМЛЕНИЕ
Аэропорт Лангкави должен был принять нас по заявке. Но Валерка не полетел туда. Он приземлился приблизительно за семьсот километров, отыскав с моей помощью цивилизованный островок.
Сели, слава Богу, не в море. «Слава Богу», потому что «Викинг» вихлял, как старческий тазобедренный сустав. «Вынужденная посадка, я должен отдохнуть. Что-то со стабилизатором системы рысканья». Подумалось, что это какая-то же- ребцовская хохма, но, возможно, незнакомый полупровинциальный городок при нашем статусе был надежнее, чем Лангкави.
«Всё, браты, - прокричал Валерка при высадке, в качестве аргумента для последнего слова показав нам фигу. - Я лечу обратно. Гюнтеру надо помочь. Ты, Димон, бабки оторви у Йозефа, иначе забодаешься до дому добираться. Марину не фиг встречать, а с Лангкави до острова Шонера ее никто не довезет. Ибо им секретные карты Пентагона неведомы. А тебя, Артур, правильно папа Вильгельм расколол: проходимец от науки! С твоими задатками - да в фотопедофилы! Полисмены будут цепляться - посылайте на. Но по-русски и вежливо. Ибо мент - это не профессия, а образ жизни. Ни пуха, ни хера вам!»
В чем несомненно был прав Валера Жеребцов: сейф Шонера действительно потрошили без меня и без него. Это делали Гюнтер, Йозеф и примазавшийся к ним Артур. Личные документы, извлеченные из архивов папаши Вильгельма, правда, раздали.
«Викинг» взлетел, поводя хвостом, а нам осталось ждать прибытия местной полиции, которая, заметив несанкционированное приземление и почесав мобильниками за ухом, решила выяснить: кто, зачем и откуда. Полицианты шли вразвалочку, чтобы впоследствии на несколько суток растянуть протокольнобюрократическое общение с нами. А Жеребцов улетал, собираясь, без сомнения, километров через тридцать поменять направление полета на девяносто градусов, чтоб не догнали. Ведь он был все-таки военным корреспондентом. И стрелять ему приходилось не только по мишеням. В Афгане он служил салагой, сорванным с военной кафедры второго курса журфака.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Кречинский дал мне деньги - семьсот евро - прямо в тюрьме, сославшись на форс-мажор. Йозеф ухитрился заставить уважать себя на малознакомой планете - островной республике Тенга. Даже тюремщики, обращаясь с ним, научились говорить «Пэнь Гречиньскь».
Слегка просроченный советский паспорт, по которому я беспрепятственно проник в Океанию, не произвел впечатления на силовые структуры независимой республики. Но после достаточно долгого пребывания в изоляторе меня все-таки выслали на родину. Правда, почему-то через посольство Филиппин и только до России. Это говорило о том, что «независимость» была в «составе». Помог какой- то словак, возглавлявший строительство больницы и заодно бывший хорошим знакомым начальника тюрьмы. Еще, кажется, повлияло на факт освобождения наводнение, вынудившее местные власти снять больше половины ментов с охраняемой коробки, которая при желании расковыривалась хорошим тесаком. Но на Тенга считается неприличным бежать на волю: заперли - сиди. Здесь тюрьма воспринимается, как и все европейские достижения: формально всё делается похожим, но своим не считается. Да и сам остров, вчетверо больший острова Шонера, был практически идеальной тюрьмой - вокруг океан. Идеальнее только планета Земля - вокруг безжизненный космос.
Евро, изъятые полициантами Тенга, при освобождении выданы не были. Без объяснений. Так я достаточно емко перевел фразу туземцев: «Геу нехт!». Не помогли и ссылки на «пэнь Гречиньскь» и Рацина, которых, освободив через сутки после задержания, денег не лишили. Очевидно, по законам острова, средства, изъятые у отъявленных арестантов, шли или в бюджет, или на оплату труда тюремщиков. Возможно, я оплатил собственное заточение и доставку до ДальнеВосточной границы.
Я безбарышно отправился на историческую родину через бурлящую, как плохо работающий желудок, Россию. Добираться пришлось, естественно, на электричках и попутках. Люди встречались все больше приветливые: видят, что свой, но нет вариантов выпить - отходят. Более всего я благодарен теще некоего Алексея Кузнецова. Она так часто повторяла имя нелюбимого зятя, что впоследствии отчество ее самой стерлось из памяти. Но зеленый свитерок тети Нюры, в который чуть ли не насильно заставила облачиться эта добрая женщина, наверняка уберег меня от ангины.
Счет, выставленный моей родной стране за репатриацию, так и не оплачен до сих пор: моя страна «забивает болт» на международные требования, предпочитая не играть по чужим правилам. По возвращении я сразу уехал в дебри Черной Зоны, считая, что нужно побыть самим собой и, желательно, нигде. Зона разочаровала обитаемостью и наличием беспредельно контролирующих организаций. Я пробыл там около месяца: октябрьские холода и вышеуказанные причины достаточно скоро уничтожили рьяное желание уйти от цивилизации. К тому же не хватало элементарного человеческого общения. А эти полупьяные чмошники из официальных структур на мощно ревущих вездеходах больше напрягали, чем расслабляли. Кстати, зверья там действительно стало побольше, но сказать, что они «оборзели», как выразился бы Жеребцов, или мутировали, как сказали бы Шонер или Артур, - нет оснований.
Несмотря на дефицит общения, мне по-прежнему не очень хотелось встречаться с людьми. И тех, кого порой встречал в Зоне, я не мог воспринимать без содрогания: слишком четко просматривались в них привитые повадки. Существование мое, как и всего человечества, ранее не имевшее четкого смысла, обрело черты истины: сама жизнь и ее поддержание. Я не только напрочь не верю в бессмертие души, но и сомневаюсь в обязательности ее существования. То, что люди привыкли называть душой, - лишь комплекс, хотя и достаточно сложный, но созданный природными наклонностями, воспитанием и жизненными обстоятельствами. Бог не создавал Человеку душу. Он просто дал ему возможность ее иметь и способность ощущать ее присутствие.
КОНКЛЮЗИЯ
Можно было бы назвать главу «финалом», но это звучит несколько театрально и к тому же совершенно не соответствует значению слова «финал», ибо представляется маловероятным, что когда-либо все будет ясно. Приблизительно то же относится и к высокопарному слову «эпилог». «Послесловие» выглядело бы логичным, ибо начиналось повествование с предисловия. Но так как предисловие рисовало некую ситуацию, давало завязку, логично было бы ожидать, что послесловие расставит (по устойчивому выражению Жеребцова) точки над «ё». Скажу честно: этого, увы, не произойдет. Поэтому последняя глава повествования называется чопорной иноязычной лексемой, так как русский аналог «заключение» в силу сложившейся традиции употребления имеет равноценный омоним.
Итак, через год после возвращения из Черной Зоны я совершенно случайно встретил Валерку Жеребцова на улицах своего городка. Выглядел он не ахти, но держался бодро. После настороженного вопроса «Вы случайно не Дмитрий Тур- чин?» и моего кивково-утвердительного ответа его понесло:
