Unknown - Unknown
Лёгонькая ладошка Драгоны опустилась на её плечо.
– Идём, матушка... Тебе надо покушать и отдохнуть.
Рамут улыбнулась дочке сквозь пелену мертвящей усталости.
– Для еды уже поздновато, детка. Я лучше сразу в постель... Минушь уже спит?
– Нет, она тоже волнуется за Нечайку. – И Драгона прильнула к Рамут, обхватив её шею тёплым кольцом объятий.
– Не надо волноваться, она поправится. – Рамут закрыла глаза, скользя пальцами по шелковистым и чёрным, как у неё самой, волосам девочки. – Ты откуда её вообще притащила-то?
– Она воду из ручья брала, – поведала Драгона. – Как только я её увидела, я сразу поняла, что эта работа как раз для тебя.
– Да, работку ты мне подбросила ого-го какую, – засмеялась Рамут. – Пришлось здорово попотеть... Но думаю, что получилось в самый раз.
Встать уже не выходило: силы окончательно покинули её. Драгона проворно сбегала за подушкой и одеялом.
– Спи прямо тут, матушка. Я с тобой побуду.
– Вот ещё выдумала, – пробормотала Рамут плохо повинующимися, бесчувственными губами. – А ну-ка, быстро в свою постельку...
Утро выдалось суетливым. Шатающаяся спросонок Рамут первым делом направилась проверить Нечайку; погружённая в сон девушка тихо и размеренно дышала, её кожа была умеренно тёплой, что говорило об отсутствии опасного для жизни воспаления. Дочки уже накрыли стол к завтраку и разливали по чашкам отвар листьев тэи, которые Рамут захватила с собой из Нави. Взяла она и несколько мешочков любимого бакко, а также конвертик с семенами этого растения – подарок Реттгирд, полученный по почте за несколько дней до отбытия в Явь. Выпив чашку отвара и выкурив трубочку, Рамут ощутила тёплый и бодрящий ток жизни по жилам. Если закрыть глаза, то казалось, будто она с дочками и не уезжала никуда...
Не успела Рамут толком насладиться этими домашними ощущениями, как снова раздался стук: явились родители Нечайки. Едва она их впустила, как примчался десятник из полка.
– Госпожа Рамут, ты срочно нужна! Чрезвычайное происшествие!
Оставив Драгону за старшую, Рамут помчалась в расположение полка. Навии, купаясь в ручье, пострадали от какого-то зелья, которое кто-то выплеснул в воду чуть выше по течению. Злоумышленник был осторожен и быстро скрылся, оставшись незамеченным, а шестнадцать воинов получили ожоги разной степени тяжести. Относительно повезло лишь троим – тем, кто успел только по колено войти в воду и тут же выскочить обратно на берег. Четверо скончались в судорогах на глазах у Рамут, пуская изо рта белую пену, прочих она закутала в пузыри из хмари. Их состояние было тяжёлым, а исход – пока неясным.
– Что это за зелье, госпожа врач? Что за отрава? – спросил тысячный, бешено свистя носом и сверкая глазами.
Страница из травника сразу встала в памяти Рамут. Похоже, то была яснень-трава – растение с сильнейшим для людей целительным действием, но для оборотней-волков – смертоносный яд.
– Полагаю, отвар яснень-травы, – молвила Рамут.
Разъярённый рык тысячного прокатился над лагерем:
– Обыскать всё село! Всех, у кого обнаружится яснень-трава – казнить без суда и следствия незамедлительно!
Воины из карательного отряда, направленного в Звениярское, не знали, как эта трава выглядит, но весь лагерь хорошо запомнил удушливый, выворачивающий нутро наизнанку запах отвара. Эту вонь ни с чем нельзя было спутать, от тел умерших воинов до сих пор несло ею. Переносить их на погребальный костёр пришлось в перчатках: сослуживцы рисковали обжечь руки, прикоснувшись к ним.
– Господин Адальрох, а нельзя ли обойтись без крайних мер? – глухо, сквозь ком тошноты в горле, проговорила Рамут.
Тысячный метнул в неё взор-молнию, дрогнув зверино-чуткими ноздрями.
– Не лезь не в своё дело, госпожа врач! – рявкнул он. – Занимайся своими прямыми обязанностями, а мы уж как-нибудь сами разберёмся!
Он приказал ей неотлучно находиться при пострадавших, а сам отправился в село во главе отряда. А в голове Рамут вертелась, оводом жалила мысль: только бы в доме у Нечайки не нашлось запасов этой травы... Обожжённым воинам она ничем помочь не могла, оставалось только уповать на целебную силу хмари и их собственную телесную крепость. Однако вскоре стало ясно, что и хмарь не спасёт: она сползала с них клочьями, впитавшийся в кожу отвар просто отталкивал её. Предсмертные судороги, пена изо рта – и ещё девять воинов отправились на погребальный костёр. Их сослуживцы, получившие лёгкие ожоги ног, тряслись от ужаса, но Рамут чувствовала, что им опасность не грозила.
– Вам повезло, – сказала она им. – Только кожа облезет, а в целом – жить будете.
Она поспешила в Звениярское, где уже вовсю орудовал отряд под предводительством тысячного. Врываясь в дома, воины вышвыривали за порог жильцов, чтоб те не мешали им переворачивать всё вверх дном в поисках смертоносной травы. До семьи Нечайки очередь ещё не дошла: они жили на отшибе.
Едва переступив порог, Рамут почуяла эту вонь – значит, недавно здесь готовился отвар. Худшие опасения подтвердились: Млога, молодая жена брата Нечайки, трясущимися руками пыталась засунуть в топку печи какой-то мешочек. Родители, видно, всё ещё находились у постели поправлявшейся после операции девушки.
– С ума сошла, дура? – Рамут выхватила у Млоги из рук мешочек. – Из трубы же сейчас дым повалит с этим запахом! Это всё равно что выйти на середину села и крикнуть воинам: «Идите к нам, мы это сделали! Хватайте нас!»
Та прислонилась спиной к тёплому боку печи. В её взгляде из-под мертвенно полуприкрытых век мерцала обречённость, красивое темнобровое лицо стало землисто-серым.
– Я в твоих руках, навья, – глухо проговорила она, едва шевеля бескровными губами. – Да, я это сделала. Иди, зови этих зверей... Пусть хватают меня, но детей пусть не трогают. Они тут ни при чём!
Рамут ничего не сказала на это. Спросила только, кивнув на мешочек:
– Это всё?
Ответил брат Нечайки:
– Да, это вся трава. Больше нет.
– Сидите тихо, – коротко процедила Рамут. И добавила, поморщившись: – И отворите окна, чтоб запах выветрился.
Спрятав мешочек под плащ и запахнувшись, она вышла из дома и неспешным шагом направилась к себе. По дороге ей встретился Адальрох; гарцуя на коне, он негодующе окликнул её:
– Госпожа врач, ты почему здесь? Я же приказал не покидать пострадавших!
– Моя помощь там уже не требуется, – ответила Рамут со сведённым до каменной неподвижности лицом. – Все умерли – все, кроме троих везунчиков, не успевших толком войти в воду. Их жизнь вне опасности.
Адальрох рыкнул, приподняв верхнюю губу и обнажив клыки, сжал кулак.
– Проклятье... Самолично удавлю человечишку, когда отыщем его! – И вдруг вздрогнул ноздрями, принюхиваясь: – Что-то травой этой воняет... Или мне уже чудится?
– Ты нанюхался в лагере, господин тысячный, – сказала Рамут. – У меня этот запах тоже в горле стоит до сих пор.
Тысячный ещё посопел, поводил носом, с подозрением щурясь, а потом тронул коня с места.
– Да, наверно, мерещится. До конца своей жизни буду эту вонь помнить...
Рамут не стала заходить домой с травой; она вышла за пределы села, углубилась подальше в берёзовую рощу и там, бросив мешочек наземь, вынула огниво и выбила искру. На ткани заплясали огоньки. Не дожидаясь, когда ядовитый дым повалит вовсю, Рамут бросилась прочь – только белые стволы мимо мелькали. Направление ветра она тоже учла: дым не должен был долететь до лагеря, его уносило в противоположную сторону.
Вступая в село, Рамут перешла с бега на размеренный шаг. Увы, она ничем не могла помочь всполошённым жителям, успокаивало только одно: причина всего этого тарарама уже была уничтожена. Адальрох, поставив всех вокруг на уши, носился с одного конца села на другой на взмыленном, задравшем хвост и вздыбившем гриву коне. Он и сам выглядел под стать скакуну: глаза – как плошки, полные гневного огня, раздутые ноздри, свирепый оскал... Только хвоста задранного не было, поскольку господин тысячный пребывал в человеческом облике.
Родители Нечайки сидели у постели дочери притихшие, испуганные: отголоски устроенной навиями суматохи до них уже докатились.
– Госпожа врач, а что там стряслось-то? Что за переполох? Пожар, что ли?
– Обыск, – коротко ответила Рамут, подхватывая на руки подбежавшую к ней Минушь. – Яснень-траву ищут.
Мать девушки, побледнев, привстала с места.
– Так ведь у нас же был мешочек...
Рамут опустила руку на её плечо.
– Уже нет, госпожа Добрица. Уже нет.
Женщина села, будто тяжестью придавленная, глядя перед собой застывшим взором. Сморгнув оцепенение, она снова вскочила, заметалась.
– Отец, беги скорее домой! Там же ребятишки... Эти звери их перепугают! А я тут, с Нечаюшкой, побуду...
– Идите спокойно домой оба, – сказала Рамут. – Вам ничто не угрожает. А с вашей дочерью ничего не случится, я присмотрю за ней.
Добрица сжала её руки и встряхнула – со слезами на глазах.
