Евгений Санин - Сон после полуночи
— В честь Ливия — как это прекрасно! — растроганно покачал головой Клавдий и, прежде чем снова отрешиться от всего, что окружало его, пробормотал: — И потом, друзья мои, ведь Тит — это от нашего глагола — «заботиться», «защищать». Что ж, Нарцисс, пожалуй, ты опять прав. Пускай этот Тит поскорей вырастает, чтобы заботиться о своем отце — нашем новом легате, и защищать меня — своего цезаря[38]…
…Упорядочив внутренние дела и расширив город, Сервий Туллий не сумел оградить от бесправия самого знатного и богатого римлянина — себя. Прошло совсем немного времени с разделения народа на классы, и по Риму стали распространяться слухи о незаконности его власти и рабском происхождении. Полагая, что это патриции, недовольные его покровительством людям низшего сословия в ущерб богатым и достойным, позорят его, он приказал разыскать зачинщика этих слухов, и был неприятно поражен, когда ликторы привели к нему его собственную дочь Туллию и ее мужа — сына прежнего царя Тарквиния Приска-Луция Тарквиния.
Сервий Туллий не пожелал разговаривать с дочерью. Зато несколько раз пытался объяснить своему зятю, что власть его законна, и то, что от стал царем после гибели Приска, не заручившись поддержкой народного собрания, а лишь с согласия сената, было продиктовано страшной сумятицей, творившейся в Риме после убийства царя. Но каждый раз их беседа заканчивалась одним и тем же.
— Может быть, ты еще скажешь, что твоя мать не была взята в плен при захвате твоего родного города? И не была продана моему отцу, который, сделав ее наложницей, превратил потом в своего любимчика и тебя? — усмехался Луций Тарквиний и с еще большим упорством распространял по городу слухи, порочащие царя и поддерживаемые патрициями.
И сказал тогда Сервий Туллий, обращаясь к своему народу:
— Желаете ли вы, граждане Рима, продолжения моего царствования?
— Да! — взревела толпа, и Сервий Туллий тут же был провозглашен царем с небывалым единодушием.
Но и это не остановило Луция Тарквиния. Стремясь к власти сам и подогреваемый в этой жажде Туллией, больше всего на свете возжелавшей быть царицей, он с отрядом вооруженных людей ворвался на форум и в отсутствии законного царя уселся в его кресло перед курией[39]. Затем он повелел глашатаям созвать отцов-сенаторов. Те явились тотчас же, потрясенные чудовищной новостью и решив, что с Сервием Туллием уже покончено. Как только сенат собрался в полном составе, Тарквиний теперь уже во весь голос стал порочить своего тестя, обвиняя его во всех земных грехах.
В разгар этой речи на форум явился сам Сервий, вызванный тревожной вестью.
— Что это значит, Тарквиний? — гневно вскричал он. — Как смеешь ты при моей жизни созывать отцов и сидеть в моем кресле?!
Тарквиний грубо ответил ему:
— Я занял кресло своего отца, я — царский сын, а не раб! Достаточно с римского народа и того времени, когда ты, раб, властвовал над своими господами!
— Ликторы! — вне себя от ярости закричал Серви Туллий, указывая на самозванца. — Взять его!
Но царские стражи растерянно мяли в руках грозныефасции и не решались сдвинуться с места, со страхом поглядывая на многочисленный отряд Тарквиния. Одно дело когда перед тобой безоружный народ, и совсем другое — воины с длинными копьями и тяжелыми мечами…
— Отцы-сенаторы, друзья… — взмолился тогда потрясенный царь, обводя взглядом еще вчера боготворивших его подданных. — Неужели никто из вас так и не поможет мне?
Но патриции, старые боевые товарищи Сервия Туллия, опускали глаза, а некоторые из них глядели на его мучения с нескрываемыми усмешками, как бы говоря: вот каково предавать наши интересы в угоду черни!
— Так значит, я остался один? — воскликнул царь, и, не услышав возражений своим словам, поднялся наверх и сам попытался столкнуть самозванца со своего кресла.
Но Тарквиний был намного сильнее и моложе. Он легко подхватил старого царя на руки, вынес из курии и сбросил с каменных ступеней.
Окровавленный, один без провожатых, Сервий Туллий поплелся домой. Но не успел он далеко отойти от форума, как Тарквиний послал вслед за ним преследователей, приказав убить царя. А через час, по трупу отца, не остановив лошадей, промчалась в колеснице Туллия, спешившая поздравить своего мужа с царской властью…
Так началось царствование Тарквиния Гордого или Неумолимого, как с ненавистью, ужасом и презрением стали звать его римляне.
Не рассчитывая на любовь сограждан, Тарквиний оградил свою власть самым надежным, как казалось ему, частоколом — страхом. А чтобы устрашить подданных, он разбирал уголовные дела единолично, ни с кем не советуясь, и потому получил возможность умерщвлять, высылать и лишать имущества всех подозрительных ему людей.
Поредел и сенат. Расправившись даже со своими недавними сторонниками, Тарквиний приказал никого больше не записывать в отцы-сенаторы, чтобы самою малочисленностью стало ничтожным их сословие. Он распоряжался государством, как собственным домом: с кем хотел воевал и мирился, заключал и расторгал союзы и договоры.
Так продолжалось до того времени, пока не подрос воспитывавшийся вместе с царскими сыновьями юноша по имени Луций. Будучи сыном одного из знатнейших патрициев Рима Марка Юния, он спасся благодаря тому, что притворялся слабоумным, из-за чего и получил свое прозвище — «Брут»[40]. Узнав о судьбе убитых царем отца и старшего брата, Марк Юний Брут долго ждал подходящего случая, чтобы отомстить. Он ненавидел Тарквиния Гордого, но, пожалуй, еще больше, повзрослев, стал ненавидеть и саму царскую власть, из-за которой рождались бесчисленные беззакония против римского народа.
Наконец, случай представился. Когда сын Тарквиния обесчестил знатнейшую матрону Рима Лукрецию, и та, не перенеся позора, пронзила себя кинжалом, терпение римлян истощилось. Брут понял, что наступил его час. Подняв над собой окровавленный кинжал, к изумлению толпы, видевшей до этого в нем умалишенного, он вскричал:
— Этою чистейшею прежде, до царского преступления, кровью клянусь, что отныне огнем и мечом буду преследовать Луция Тарквиния с его преступной супругой — Туллией и все их потомство! И будет отныне для каждого, кто посягнет на царскую власть в Риме одна только кара смерть!
Повторив за Брутом слова клятвы, народ двинулся к форуму, проклиная на ходу Тарквиния за то, что он из славных воинов превратил их в чернорабочих и каменотесов.
Находившийся в это время вне города царь с войском двинулся на Рим, подавлять восстание. Но ворота перед ним не отворились, ему было объявлено об изгнании.
Свергнутый Тарквиний в ярости удалился в Этрурию, с помощью которой несколько раз пытался потом вернуть себе трон. Но стойкость римлян, подвиги Горация Коклеса[41] и Муция Сцеволы[42], тысяч других безвестных горациев и сцевол помешали ему в осуществлении этого плана.
В самом же Риме, плачущие от счастья и небывалой свободы граждане избрали консулами Луция Юния Брута и мужа благородной Лукреции — Колатина, установив тем самым на вечные времена власть народа — республику[43]…
«О, боги! Как же все повторяется в истории: Эней и Юлий Цезарь, Ромул и Август, Вейи и Боспор!.. — с трудом возвращаясь в залу, где полным ходом шел прием, невольно подумал Клавдий. — Разве этот Тарквиний не похож на Гая, а я — на Брута, естественно, в том смысле, что притворялся при нем глупцом, чтобы выжить, а придя к власти, тоже вызвал радостные слезы народа своим милосердием и справедливостью. И, тем не менее, пожалуй, мне не стоит писать о тех временах, когда Римом правили цари и когда, после них, процветала республика! Это даже хорошо, что я не имел возможности диктовать скрибе эти периоды истории, навеянные прекрасными трудами моего великого учителя. То, что мог с чистой совестью делать Тит Ливии, негоже последователю божественного Августа, который вслед за ним, Тиберием и Гаем должен делать вид, что республика продолжает здравствовать в то время, как курульное кресло под Цезарем давно уже превратилось в царский трон! Уж лучше выбрать другой период — тот день, когда Цезарю унаследовал Август, или еще лучше, когда он прекратил гражданские войны — самые страшные времена последнего столетия республики…»
Клавдий задумался, как ему лучше разработать эту тему, и вдруг к своему неудовольствию, как сквозь сон, услышал далекое: «Цезарь!..»
— Цезарь! — громко обратился к императору Афер. — Яви нам еще раз свою милость — помоги разобрать жалобу этого достойного квирита!
