Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.
И будто только вчера прервали беседу.
- Я про русский советский репертуарный театр, про стационары... Очень боюсь... Ведь могут теперь погубить то, что уже начал у нас перенимать мир, считают нашим достижением...
Саша даже о том, что тревожит, - а тогда страсти вокруг антреприз и стационаров были в самом разгаре, - умел говорить спокойно. Так, наверное, альпинист рассказывает про лавину, которая пятерых накрыла, но двое выбрались. А потом спасатели и тех троих откопали, правда, мертвыми. Но эти говорят, что следующим летом снова пойдут...
- Если вдуматься, - продолжал он, - стационарный театр действительно пример соборности. Любая премьера для труппы, для театра - это что? Это и есть та самая трудная минута, которая одолевается совокупно.
В таком приблизительно духе шла беседа, когда в заоконный дождь въехала и остановилась под окном иномарка.
- Дочка с мужем, сейчас мебель подвезут, - объяснил Саша. - Не успели договорить...
- А муж кто?
- Да в порядке. Бизнес какой-то...
В дверях появилась дочь, за нею громоздился молодой человек в хорошем костюме.
- Пап, сейчас мебель подъедет, будем уносить-приносить...
- Переместиться? - Саша заозирался растерянно. - Может, туда? - он показал куда-то в перспективу перегородок.
- Да мы оттуда начнем!
На лице приятной молодой женщины прочитывалось неудовольствие - наличие у отца гостя в такой ответственный момент в расчеты не входило.
И тут до меня с полной ясностью дошло: а ведь это же та, которую когда-то спасали в роддоме у Белорусского! Пикантность и некая закольцованность сюжета подчеркивалась тем, что возникшая перед нами особа была явно, да что явно - совсем сильно и наглядно беременна.
Чем не сюжет?..
Саша посмотрел на меня своими старыми добрыми глазами, и в них не обнаруживалось решения - одна потерянность.
- Поехали ко мне, - предложил я, - ты не был, посмотришь, тут рядом.
- Ты же на колесах!.. - обрадовался Свободин.
Пересекли Быковский переезд, дождь кончился, у меня без помех дообщались.
- Не будешь возражать, если твою статью о "Ясной Поляне" вставлю в свой мемуар?
- Буду весьма польщен! - молвил он в ответ.
Найди старику место в своем доме и спи спокойно. Да многие хорошо спят и без этого.
Каждый раз теперь, на подъезде по узкому шоссе после Удельной к Быково, всегда в голове мелькает: а вот здесь, справа, за теми вон зелеными купами жил Свободин.
Мы вольны забывать, но не вольны запомнить. Запомнается само, нас не спрашивая. Так память крутится в десятилетиях, будто нутро в стиральной машине. Клокочущий сумбур ради чистоты на выходе.
"На выходе" - совсем давний разговор со Свободиным за столиком в ВТО сразу после заключения договора с министерством на создание "Ясной Поляны".
Рассказываю о замысле и ясно вижу: ему искренне интересно. Он, оказывается, вообще не чужд моей затее, с какой стороны ни посмотри. Сам занимался документальной драмой, за плечами "Народовольцы" в "Современнике". Ему есть, чем поделиться из своего опыта. Но - еще интереснее: он видел и помнит живого Черткова! Чертков бывал в их доме, когда шла работа над 90-томником, отчим Свободина - Родионов был ответственным секретарем издания. Так что с кем и говорить о замысле пьесы, если не с таким насквозь театральным человеком как Свободин!
Он откидывается на спинку стула и этак мечтательно произносит:
- Это, знаешь, здорово может получиться!.. Сюжет-то потрясающий... Все что-то слышали о том, а никто толком не знает. Там - страсти, там бездны. И жанр, знаешь, как можно определить? Мелодрама! Но не просто, а философская мелодрама! Да, именно - философская мелодрама . Такого вообще еще не было...
Да, мне помогали.
Следующий, к кому пошел, был знаменитый драматург Михаил Шатров. Но - прежде, чем о нем, снова придется сделать отступление...
И не сметь робеть (Окончание)
Робость перед собственным замыслом - штука коварная, мешает, словно стреноживает. А тут ведь, как в любви: стесняться - детей не видать. Не доверяешь себе - получишь не полноценное дитя, а какого-нибудь уродца.
С первым вариантом моей пьесы так и получилось.
Предполагаю, что у фундаментальной книги Бориса Мейлаха "Уход и смерть Толстого" не было более внимательного читателя, чем ваш покорный слуга. Другой своей книгой, напомню, Мейлах когда-то помог мне поступить в университет, этой - понять масштаб поставленной перед самим собой драматургической проблемы. Она открыла много всяческих аспектов - политических, философских, этических, личностных и многих других прочих, бывших, по мнению ученого, причинами и движителями толстовского поступка.
Как ими распорядиться, переплавляя в пьесу? Поначалу я промахнулся...
Боясь не сообщить зрителям нечто важное, что-то упустить, я ввел в пьесу Ведущих. Предполагалось, что эти Ведущие будут зачитывать документы, сообщать факты, словом, в стиле этакого литмонтажа дадут публике представление об историческом фоне, на котором происходят собственно яснополянские сцены. Такое решение могло бы свидетельствовать о добросовестности автора, но только не о его готовности оставаться в границах художественности. В искусстве театра не деларация требуется, а поках живой драмы конкретных людей. Она интересна. Зрители приходят, чтобы увидеть характеры и действие, а не прослушать лекцию. Теоретически я это понимал, а практически демонстрировал неверие в собственные силы как драматурга.
Создав свой полуфабрикат, я и заявился с ним в Ермоловский театр и зачитал вслух в кабинете главного режиссера. Слушателей было немного, но каждый был в этих стенах фигурой весьма значимой: сам Андреев - это понятно, кроме него - директор театра с красивой фамилией Белоозеров, заведующая литературной частью Елена Якушкина и - старик-актер Иван Соловьев. Последний выразительно кривился иногда, будто жевал болгарский перец, чем портил, конечно, настроение читающему.
С него и начался обмен мнениями. Он сказал, снова скривившись: "Лучше Бунина о Толстом никто не написал".
- Но у Бунина - очерк. А предлагается пьеса, тут, по моему, есть, что поддержать, - вступилась за меня Елена Леонидовна Якушкина, бывшая тем знаменитой в Москве, что дала старт немалому числу молодых драматургов.
Хорошо слушал чтение Андреев.
Надо сказать, что ко времени назначения главным режиссером он уже восемнадцать лет проработал в этом театре актером, поставил несколько спектаклей как режиссер, то есть был насквозь театральным человеком, а после знаменитых фильмов "Аттестат зрелости", "Жестокость", "Человек родился" его стали восторженно узнавать еще и на улицах.
- Сцены с актерами в "Ясной Поляне", которые нам были представлены, - уже практически готовы, их можно играть, - таким было мнение Андреева. - Но всяких там ведущих надо исключить, этот литмонтаж сюда не лезет. По тому, как сделаны игровые эпизоды, совершенно ясно: пьеса получается. И наверняка получится, видно.
Так в истории пьесы "Ясная Поляна" случился решающий момент: Андреев помог не только тем, что вдохновил, но, главное, подсказал направление - верить в себя и делать не литмонтаж, а полноценную драму. Открыл глаза, избавил от драматургической робости, заставил поверить, что я в состоянии сделать больше и лучше, чем то, что принес.
Вечером позвонил ему домой.
- Но почему Соловьев смотрел букой?
- Э, не впечатляйся! Он же знает, что на Толстого предполагается не он, а Лекарев - актерские дела... Да и сам что-то хочет заявить по Бунину, то ли "Темные аллеи", то ли тоже о Толстом, пока не знаю. Не переживай - у нас есть Лекарев.
О народном артисте РСФСР Валерии Лекареве в театральной энциклопедии, изданной еще в 1964 году, было сказано: "Характерный актер. Созданные им образы отличаются интеллектуальностью, выразительностью речевой характеристики, остротой и четкостью сценической формы". Тут каждая характеристика будто предвещает успех в роли, намеченной для него Владимиром Андреевым: интеллектуальность, речь, острота и четкость формы... И возраст был подходящий: 62 года. Александр Иванович Щеголев сыграл Толстого в 60. Чтобы показать на сцене 82-летнего Толстого, актеру надо, кроме всего необходимого, элементарно иметь большой запас физических сил.
Когда Толстого обмывали, старший сын Сергей, участвовавший в процедуре, подумал - потом вспоминал об этом: "Какое у отца молодое тело!"
Гениальный Игорь Ильинский вышел на сцену в роли Льва Толстого через несколько лет после Щеголева, и было ему тогда далеко за восемьдесят. И как же катастрофически это сказывалось...
Ну, а дальше случилось то, к чему никогда невозможно быть готовым. 14 сентября 1971 года Лекарев умер. Гроб поставили в фойе театра и простились с покойным. Трагическая потеря для семьи. Для театра - брешь в репертуаре. "Снега" с Лениным из афиши убрали, в других спектаклях произвели замены, - жизнь продолжалась. Что же касается моей пьесы, то, несмотря на беду, я продолжил. Как говорится, всем смертям назло.
