Unknown - Unknown
Это оказалось толстое валяное одеяло, плотное, почти как войлок – настоящее сокровище, ничего теплее которого и выдумать было нельзя. Верхнюю его сторону украшали нашитые узоры из кусочков кожи.
– Передай Бабушке от меня благодарность, – усмехнулась навья. – Как звать-то тебя?
Девушку звали Свелла, и она приходилась Свумаре праправнучкой. «Вот в кого у неё такие глаза», – подумалось Северге. Некрасивое лицо с грубоватыми чертами казалось угрюмым, но стоило девушке улыбнуться, и это впечатление пропало. Не наделила её природа изящным, тонким телосложением, как у Свеи, вся она была крепенькая, коренастая, как белый гриб, и плотная, как это одеяло.
– А что ты от Птахи ушла? – полюбопытствовала она.
– Не поладили мы с нею слегка. – Северга бросила в рот полоску поджаренного мяса, вспомнила о гостеприимстве и предложила: – Садись. Хочешь?
Свелла от мяса отказалась, но к очагу присела и принялась греть руки. Огонь отражался в её глазах, таких же загадочно-бездонных, как у Свумары, а навье подумалось: вопрос о Птахе явно проистекал не из праздного любопытства, что-то за этим крылось. Что-то особенное.
– А почему ты о ней спрашиваешь? – поинтересовалась навья. И подмигнула: – По сердцу она тебе?
Свелла колко блеснула взором.
– С чего ты взяла? Вовсе нет. Просто так спросила...
Северга не стала больше давить на эту точку, но усмешка ещё долго пряталась в уголках её губ. Такое «вовсе нет», немножко сердитое, подчёркнуто отрицательное, как пить дать означало «да».
– Ежели ты от хвори худо себя чувствуешь, я тебе еду носить стану, – помолчав, сказала наконец Свелла. – У Бабушки только спросить надо. Но она разрешит, я знаю. А ещё вот...
Развернув одеяло, она достала из него тёплые меховые чуни.
– Это тоже тебе, но уже от меня. Я сама сшила. Чтоб ноги твои не зябли, когда спишь.
А Птаха, оплетённая белокурыми чарами Свеи, и не замечала рядом с собой такое сокровище.
– Благодарю тебя, добрая девушка, – усмехнулась навья. – Непривычна мне такая забота. Даже не знаю, что и сказать...
– Принимать помощь тебе мешает гордость, – мягко молвила Свелла с проницательным блеском в глазах – совсем как у Свумары. – Оставь её, это ложное чувство. Не верю, что ты за свою жизнь никому не помогала. Считай, что это плата от судьбы за добрые поступки, совершённые в прошлом.
Печаль холодным туманом опустилась на сердце. Северга поворошила дрова в очаге.
– Боюсь, в жизни я совершала мало добрых поступков, – вздохнула она. – А вот причинять боль и убивать – это как раз по моей части.
– Если б ты была так плоха, как думаешь о себе, разве твоему сердцу суждено бы было стать одним из редчайших на свете чудес? – улыбнулась Свелла, и Северге снова почудилось прикосновение звёздной бездны к своей душе – такое же, какое она испытывала при взгляде в глаза Бабушки. – Мало кому удаётся познать такую любовь, какая живёт в нём...
С Птахой Северга старалась лишний раз не встречаться, но не потому что боялась нового нападения: просто не хотелось натыкаться на колкие искорки вражды в её глазах, а потом успокаивать в себе всколыхнувшуюся горечь. Строго говоря, навья не могла назвать их отношения до этой стычки дружбой, но что-то похожее на неё у них начало складываться, пока подлость белокурой девицы всё не разрушила. Свею Северга вообще вычеркнула из своих мыслей как существо, недостойное того, чтобы о нём думать, и как по волшебству её глаза перестали замечать девушку. Может, та просто сама избегала встреч с навьей, а может, взгляд Северги подёрнулся этакой пеленой избирательного восприятия, которое она сама настроила.
А однажды, прогуливаясь по замёрзшим болотам, превратившимся в мерцающее зимнее царство, навья услышала за плечом хруст снега и знакомый голос:
– Северга...
Её нагоняла Птаха. Поравнявшись с навьей, девушка-оборотень тронула её за руку. Злость и враждебность на её лице сменилась смущённым и даже виноватым выражением.
– Тут... это... – начала девушка скомканно. – Свея призналась, что соврала насчёт твоих домогательств. Она сказала, что ревновала меня к тебе, представляешь? И хотела, чтоб я выгнала тебя. Ты уж прости, что так вышло...
Эта новость вызвала у Северги смешанные чувства, которые отразились на её губах кисловатой усмешкой. Свея сказала лишь часть правды, но и на том спасибо. Большего Северга от неё и не ждала, жаль только было Птаху, которая беспробудно пребывала под льняным обаянием этой обманщицы. Свея врала, как дышала – как можно было верить в искренность её чувств к Птахе?
– Ладно, забудем, – только и проронила Северга, оставив свои размышления при себе. – Недоразумения случаются. Ну, и что? Простила ты её за этот обман?
– Простила, куда ж я денусь, – улыбнулась Птаха то ли грустно, то ли смущённо. – Это ж она из-за ревности... Смешно даже. Меня – к тебе!
– А что, я не в твоём вкусе? – С вялой шутливостью навья приподняла бровь и уголок губ.
– Да не то чтобы... Ну, как сказать... – Птаха засмеялась, потирая щёки от неловкости.
– Ладно, замнём, – усмехнулась Северга, легонько тронув её за плечо. – Я рада, что между тобой и мной снова мир. Признаться, на душе полегчало.
– И у меня тоже, – серьёзно сказала Птаха. И перевела разговор в другое русло: – А к тебе, я вижу, Свелла ходит?
– Ну да, заглядывает в гости... – Северга присела на корточки, выковырнула из-под снега клюкву, бросила холодные, прихваченные морозом ягодки в рот. – Только не для того, о чём ты подумала.
– Я ничего и не подумала. – Птаха тоже присела и принялась ковырять клюкву из-под снега. – Её вообще трудно в чём-то таком заподозрить... У неё тоже дар есть, как у Бабушки. Вот она и ходит вся этакая... нездешняя. Ни на кого не глядит, ни с кем не дружит. Из-за дара это, конечно.
Свелла навещала Севергу довольно часто и всегда приходила не с пустыми руками – то кусок мяса поджаренного приносила, то дров для очага, а порой помогала навье по хозяйству. Говорила девушка мало, а если Северга к ней обращалась, отвечала кратко, но всегда старалась возместить свою немногословность скромной и приветливой улыбкой. Много в ней было от Бабушки: и черты лица, и звёздная бездна в глазах, и несвойственная для её молодых лет мудрость... Её чарующая, как тихая озёрная гладь, невозмутимость осеняла Севергу грустноватым умиротворением, помогала воспрянуть духом; да, костлявая дева в белом теперь неотступно следовала за навьей по пятам, ожидая своей дани, но Северга уже привыкла к ней. Ожидание кончины присутствовало во всём – в хрусте снега под ногами, в морозной свежести воздуха, в гулкой тишине древесных стволов, но сердце Северги ожидало встречи с осколком иглы спокойно. То, что Свелла не была склонна к болтовне, навья считала большим достоинством. Порой они просто сидели и молчали рядом, но молчание это стоило беседы длиной в десятки тысяч слов.
Зимой навья нашла способ худо-бедно добывать себе пропитание самостоятельно: она пристрастилась к подлёдной рыбалке. До реки, где водилась отменная стерлядь, было вёрст двенадцать, но Северга наловчилась туда добираться на лыжах, которые сделала сама из ели, обтянув кожей. Такое приспособление для ходьбы по снегу она подсмотрела у северян, когда в прошлый раз была в Яви на разведке. Больших сил рыбалка не требовала – в самый раз для ослабевшей навьи, а упорства ей было не занимать. Закутавшись в плащ из оленьих шкур, она сидела над лункой, а её ногам не давали замёрзнуть сшитые Свеллой меховые сапоги. Возвращалась она всегда с уловом – когда маленьким, когда большим, но пустой не приходила ни разу: изобильна была река. По берегам её тёмными стенами стояли ели – островерхие стражники морозной тишины, а серый полог зимних туч то и дело сыпал на землю белые хлопья снега. Порой, выловив много рыбы, навья тащила добычу за собой на саночках, тем облегчая себе усилия.
Однажды по дороге с рыбалки её накрыл приступ. Земля качалась, лес гудел похоронным звоном, и Северга, рухнув на колени в снег, скрючилась, снедаемая изнутри зубастым, огнедышащим чудовищем-болью. Костлявая дева раскинула над ней полог своего белого балахона: «Засыпай... Засыпай...» Снежная перина сковывала бескрайним смертельным покоем, и уже не полагалась Северга на врождённую живучесть навиев: слишком мало в ней осталось сил, дотлевали они и угасали свечкой на ветру. До стойбища оставалась ещё половина пути – огромная, непреодолимая половина...
– Вставай... Вставай, замёрзнешь! – перезвоном инея прозвучал нежный девичий голос.
Её тормошили чьи-то настойчивые руки. Сквозь марево боли Северга не могла разобрать лица, но сердцу мерещилась Голуба, и ёкнуло оно, заплакало от памяти о том зимнем дне, когда дочь Вратены отхлестала её прутиком.
– Что, в груди больно опять? – Звёздная бездна тревожно смотрела на Севергу, и навья узнавала молодую Бабушку. – Сейчас... Сейчас попробую помочь.
Тёплая ладошка нырнула под одежду и легла напротив изгрызенного болью сердца. Повеяло свежим, морозно-чистым воздухом, который остудил жжение под рёбрами, и взор навьи прояснился. Над нею склонилась обеспокоенная Свелла; уж какими судьбами она тут оказалась, оставалось лишь гадать.
