Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.
В конце концов, это ваше право рисовать себя в советские годы трагическими красками, когда, если мне не изменяет память, за три, действительно, прекрасных картины, включая "Ежика", вас еще и увенчали Государственной премией СССР. Подобных "пострадавших" теперь много.
Но я все-таки о другом. Я о развязно унизительном тоне, с которым вы сочли возможным поминать мое имя. И какая тонкая самопохвальба! Вы, значит, у нас либерал со стажем, еще со времен "Ежика", а Даль Орлов, этот затаившийся государственник, - только "сейчас такой либерал-либерал", иными словами, оборотень, да и только.
Но и эту вашу вполне дешевую фигуру речи я бы пропустил мимо ушей, если б не прямой поклеп, напраслина, что вы на меня возводите: я, мол, "везде кричу", что запускал фильмы Норштейна! "Везде" - это же много. А мне за последние лет тридцать пять, ну, ни разу не пришло в голову не то, чтобы прокричать, а даже и прошептать про такой мой немыслимый подвиг! Ну, есть мне и, кроме того, чем гордиться в жизни, ну, ни разу не возникло нужды возвыситься за счет приобщенности к "уставшему волшебнику", каковым вас витиевато теперь величают, а вы соглашаетесь. Ни разу, Юрий Борисович! Мне даже кажется, что вы вообще последний есть в ряду тех, кто вспоминался мне во второй половине жизни. Не обижайтесь. Так уж сложилось. Что же касается поучения мне, жалкому, с высоты вашего нравственного величия - "Постыдился бы", то оберните на себя. Мои духовные учителя и наставники - отнюдь не из среды мультипликаторов.
По прежнему желаю вам творческих успехов
Даль ОРЛОВ
Москва
23.IX.2009
Мы с Наташей зажигаем
Главный редактор "Родной газеты", где я еще недавно работал, писатель Александр Куприянов - человек с большой фантазией. Однажды он задумал провести серию "социальных экспериментов", как он это назвал, ну, а результаты сообщить читателям. В первый такой опыт я и угодил. Публикации был предпосылан врез следующего содержания: "Наш ветеран Даль Орлов и начинающая журналистка Наталья Жаркова согласились все испытать на себе. Они люди совершенно разных поколений. Один вышел из советских лет и много там преуспел, с состоявшейся, так сказать, биографией, другая - дитя постперестроечного безвременья, но не потерявшаяся в нем, через трудности нашедшая свое место в жизни. Они вдвоем пошли на спектакль Большого театра, а потом в ночной клуб. Чем разнятся их взгляды, реакции, понимание окружающего? А может быть, в чем-то они схожи?..."
Для меня такой "эксперимент" был, конечно, чреват возможными осложнениями. В семье. "Какая-такая необходимость понесла его на два вечера с какой-то Наташей? - могла возмутиться жена. - Придумали еще эксперименты..."
- Знаешь, - осторожно подъехал я, когда подошло время похода, - на днях пойду в Большой театр на балет, а потом в ночной клуб на танцы. С девушкой из нашей редакции. Ей 24, но выглядит на девятнадцать. Она никогда не была в Большом, а я, как ты знаешь, в ночном клубе. Потом по отдельности опишем свои впечатления. Главный придумал. Интересно, правда?
- Какую рубашку наденешь? - Нормальный был вопрос. Потому и прожили вместе сорок лет. Мы одного поколения, отношения стабильны.
Большой театр напоминал тогда дредноут, вернувший из дальнего похода. Весь облез. Аполлон над фасадом и все его четыре лошади мчались по пустыне - публики внизу не было, потому что не было центрального входа. Люди втягивались в боковые двери. Процесс медленный. Парни в строгих костюмах остро реагируют на звон своих электронных калиток и надо выворачивать карманы.
Наташа блондинка и вся такая тонкая, как опасная бритва. Особая угроза окружающим - худенькое обнаженное плечико.
Что нас влечет к женщинам? Разница! К сожалению, так ловко сказал не я, а Жванецкий. Разница в возрасте портит всю острСту.
В Большом идет ремонт и прогулочные залы перекрыты. Остались огрызки коридоров и лестниц, плоскости с закуской и выпивкой задвинуты в разные углы.
- Что вам взять?
- Спасибо, ничего, я по вечерам не ем.
"По утрам, видимо, тоже" - предполагаю я, уставясь в совершенно прозрачное плечико.
Театр уж полон, ложи, как говорится, блещут.
Почему я решил идти именно на "Дон Кихота"? А потому, что, мне кажется, это какой-то совершенно "балетный" балет. В нем все от начала и до конца празднично танцуют. В буклете написано хорошо: "Путешествие в эту тайную Испанию остается одним из лучших московских путешествий". Наш спектакль - 973-й с 1869 года!
Оркестр мягко взбухает увертюрой. Взрывается светом сцена, аплодисменты. Так прекрасны расставленные по ее простору изысканные фигуры танцовщиц в синем, красном, белом. И уже в следующее мгновение все сдвинулось и - понеслось: благословенная условность балетных изъяснений! А с души будто сползла короста лет. Сколько же я здесь не был?
В антракте:
- Наташа, в последний раз я был здесь 35 лет назад...
-Так вы не были в балете дольше, чем я, - откликается Наташа.
Когда-то я пересмотрел здесь все. Тогда, давно, контрамарка стоила 40 копеек. Балерина имела право ее приобрести и вручить, кому пожелает. Получивший обретал право простоять спектакль в какой-нибудь боковой ложе позади сидящих. Как же я смотрел! Посылаемый моим взглядом импульс был, видимо, такой силы, что однажды она, в заглавной партии, даже упала. Редчайший случай на такой сцене...
Помню этот зал пустым. Обитаясь в первом ряду, занимается постановкой "Лейли и Меджнун" великий балетмейстер Касьян Голейзовский. Беру интервью. Пока он занимается мной, на сцене три складных парня - Васильев, Лавровский, Лиепа (тот, отец) - состязаются, кто больше сделает туров на одной ноге. Там смех и подначки. Сила играет. Основных нагрузок им мало! Если добавлю, что был на премьере легендарного "Спартака" в постановке Григоровича, то вы окончательно поймете, с кем имеете дело...
Интересно, что напишет Наташа?
А у меня родилась фраза в духе Бабеля: "И он уже был в том возрасте, что даже в Большой театр девушки ходили с ним только в порядке производственной дисциплины".
- Наташа, я недалеко от редакции объявление прочитал: "Срочно!!! Требуются девушки-ходулистки с приятной внешностью для работы на выставке". Какое кошмарное слово - "ходулистки", да?
- А я была. Очень тяжело - восемь часов на каблуках и не присесть.
- Платили хорошо?
- Для меня так вопрос тогда не стоял - хоть что-то...
Ходулистки-журналистки... Трудно быть молодым.
Пока грустный Греф и лукавый Зурабов (вы помните таких? - Д.О.) как могут - лучше не получается - волокут российский экономический воз по историческим ухабам, растрясая последнее, что на нем есть, включая культуру (еще дышит, но по "остаточному принципу"), тихая надежда остается на классику, на то, что не девальвируется, на традицию. Пока, условно говоря, где-то в недрах Гнесинки новый мальчик терзает скрипочку-четвертушку, а педагоги, пошедшие от заповедей Вагановой, учат девочек арабескам и плие, не прервется пульс российской культуры. Он еще бьется. Не ради самообеспечения, а ради самоспасения. Чтобы оставаться нам в этом мире самими собой. Чтобы вообще оставатьтся.
Что думает об этом Наташа?
Х Х Х
А спросить нереально - вокруг все глохнет от децибелов, что зажигают танцпол в ночном клубе "Парижская жизнь". Мы уже здесь.
Какова реальная парижская жизнь? Мы недавно поселились в гостинице на Монпарнасе. А вернувшись в Германию, не обнаружили кошелька с 1000 евро. То ли в последний день забыли в кафе, то ли в музее Дали, где покупали сувениры, то ли обронили в гостинице. В гостиницу позвонили. Так, мол, и так, совершенно не уверены. Но, может быть, посмотрите? Оставили телефон. В тот же день последовал звонок: нашли! В номере на полу. И выслали нам наши деньги.
Выше говорилось об одной разнице, теперь о другой. Навеялась названием ночного клуба.
Наша "Парижская жизнь" обретается в саду "Эрмитаж", в окружении трех театров и голых сейчас деревьев. Подковообразный садовый вход уснащен большими плакатами из военных времен: "Бей насмерть!" "За Родину!", "Дойдем до Берлина!", "На Запад!". Приближается очередная годовщина.
И вот прибывает фотограф Володя на "Ниве". Из нее выпрыгивает Наташа, и мы бросаемся друг другу в объятия, сильно наигрывая, конечно, потому что Володя уже достает фотокамеру. Он вообще рад нашей совместной работе. Оказывается, мама его жены хорошо помнит меня по "Кинопанораме". Жив ли у них дедушка?
Итак, "Парижская жизнь" извергает децибелы. Идем с Наташей танцевать. Люди за столиками сворачивают шеи, им интересно: в бурлении тел топчется совсем седой человек, а перед ним мечется, изгибается, отбрасывает ладошкой волосы и ворожит глазками нечто юное, сгорающее в огне необъяснимого энтузиазма. При этом их фотографируют. Свадьба, что ли?!
- Если свадьба, то они подумали - как же он богат! -прокомментировала мне в ухо Наташа уже за столиком. Ход мысли в духе времени. Донкихотов с их пустопорожними надеждами в ночных клубах не найдешь.
