Феликс Максимов - Игра
Алессио молча выпрямился. Несмотря на стойкость он был смешон.
Доминиканская белесая сутана его испачкана была лесным сором, мелкие кудряшки фривольно выбивались из-под капюшона, пухлое лицо побледнело, как тесто.
К горлу, поверх ошейника приставлен был короткий наемничий меч.
Было ветрено и заложник ежился, подол сутаны был разорван до бедра и задран.
Девочка в истрепанной шляпке держала поводок и часто облизывала сухой рот.
Глазго безмолвствовал. На стенах показались люди - притащился и бессмертный отец Делирий Клеменс. Его выпустили парламентером, и поборник христианских правд не нашел ничего лучшего как издалека начать допрос несчастного парня.
- А бумаги ваши где? А может вы вовсе и не легат, а так себе, дрянь - человек! А не устроить ли нам расследование.
- Делирий отчаянно мешал латынь с дурным английским.
Алессио сплюнул кровь. Он предпочел почему-то французский.
- Идиот! Какие к черту бумаги… Они неграмотные. Или убейте, или спасите, - он подумал и впервые в жизни произнес - … вашу мать.
- Но цели вашего прибытия вы должны назвать - Делирий был упрям, как ишак.
- Я уполномочен расследовать причины исчезновения демонолога Иоганна фон Швердтляйна. - раздельно выговорил Алессио.
На сем переговоры закончились.
В Глазго совещались. Командор тамплиеров решил просто: откроем ворота да выйдем малым отрядом, вроде как отбивать. Понятное дело, что в стычке херувимчика пырнут, не чужие, так свои.
Со стены на меловое лицо Алессио не мигая, смотрел врач Бартоломеус. Юноша в сутане шептал молитвы. И жадно глядел в небо, сглатывая и чувствуя кадыком сталь.
- Выводите колдунью Этьенну де Фуа! - гаркнул шериф Глазго. И вслед за этим воплем из ворот выкатились вооруженные тамплиеры. Грянула свалка.
Лис тут же затряс обрубленной культяпкой кисти.
- Падайте - завизжала Инес и дернула ошейник, ее закололи сзади.
- Беги, дура! Иисусе! - захрипел Алессио и рухнул на колени. Но было поздно - Волк ударил, и дальше и наемники и тамплиеры втаптывали в сочную грязь уже мертвеца - прорубленная шея Алессио ухмылялась огромной раной. Глаз был выдавлен чьим-то каблуком.
Купец Раймон, стоя за спиной тюремного врача Бартоломеуса, насторожился, как борзая. Ему не терпелось осмотреть тело.
Все было кончено за четверть часа.
Трупы обоих наемников сбросили в ров без погребения, тело легата под присмотром Бартоломеуса понесли было в город, но дорогу несущим преградил Командор Ордена и отец Делирий.
- А вот этого не надо - усмехнулся Командор, - наше дело сторона, праздник у нас. А, как говорится, живя на кладбище всех не оплачешь.
- Но, ваша милость… не по-людски - запротестовал Бартоломеус.
- Здесь я решаю, что по-людски, а что нет. В двух милях отсюда есть болотце. Самое милое, я так мыслю, для него место. Скрыто - позабыто. Бобрик, проследи.
И позже Бобрик, Раймон и Бартоломеус смотрели, как голый мертвец с чавканьем погружается в трясину. Над водными дегтярными “оконцами” звенели комары. Врач по памяти читал отходную - отец Делирий не удосужился даже отпеть мертвеца.
Раймон же поскреб крепкий затылок и непонятно пробормотал:
- Ничего страшного. Болото это даже хорошо. Дольше не протухнет.
Тем же вечером Раймон ускакал из Глазго, быстрее, чем свадебный гонец. Дела ждали его в Ньюкасле.
Когда его гнедая кобыла прорывала грудью подлесок, над Глазго поднялся густой черный дым. Горела плоть Этьенны де Фуа. Зрителей почти не было - все устали от праздника и опились свежим пивом.
Этьенна горела одна - старшая дочь ее так же не дожила до казни - может быть придушил девушку тюремщик, боясь того, что перед смертью она расскажет о его домогательствах и он потеряет место.
Обугливались и шипели на угольях ступни ведьмы. Когда Этьенна де Фуа устала приплясывать на потеху немногим “провожающим”, она повисла на медленно раскалявшейся цепи, слушая шипение собственной крови и жира, обвела затуманенным от дыма взглядом хохочущие и в то же время равнодушные рожи.
И вместе с кровью, жизнью и горячей желчью вытекло из угла старухиных губ одно слово:
- Игра.
А в Британии тянулись будничные дрязги - лорды мечтали о троне, отпускали дежурные приевшиеся шутки о Пьере Гальвестоне и принце Эдуарде, Изабо ходила заплаканная и надутая, происходили слабые стычки с шотландцами на границе.
Нетленному архиепископу Кентербери поступил анонимный донос на некоего Раймона, итальянца, который на самом деле является сатанинской креатурой во плоти, демоном Раймоном, скупщиком христианских душ по сходной цене. Причем торговец не смущаясь нисколько в базарный день приставал к дворянам на улице и явно нарывался.
Раймон был задержан в Ньюкасле, и перевезен на земли баронов де Клер, где должен был происходить суд. Судилище затянулось, инквизиторы показывали рвение, к исходу недели был задан только 556 вопрос, а впереди ожидало еще 784.
Раймон был спокоен и ироничен даже в застенке.
Когда я узнал о его беде, то сокрушался, что ничем не могу помочь - а красавица моя, Ноэми напротив повеселела и стала прихорашиваться, словно получила приглашение на бал.
- Мы полетим вместе, мой глупенький Даниель, я научу тебя отыскивать тропу в небе, скоро будет весело, очень весело. Ну, не будь таким серьезным - это игра.
Вскоре было объявлено о свадьбе принца Эдуарда и Изабо - моя непутевая свита делала ставки - откупорит свою милочку мальчиколюбец - принц или не откупорит. Я и ставить не стал - Изабелла конечно была прехорошенькой барышней, но занудой и гордячкой, каких свет не видывал - при такой невесте станешь не то что мальчиков - дупла в лесу любить.
Мне хотелось повеселиться на свадьбе будущих венценосцев - обещали торжество, и, как дворянин я был приглашен, но Ноэми, жадно ждавшая вечера субботы, все не хотела выходить из дому, удерживая меня в гостинице самым простым способом, известным еще со времен Евы и Клеопатры.
За любострастным времяпровождением я пропустил и церемонию венчания, и процессию и танцы в масках на площади и представление приезжих актеров. Репертуаром они не блистали, перебравшись из Глазго в Ньюкасл, они показывали все ту же игру о Соловье.
И жаль, что я не был там.
Вечерело, и к толпе зевак подошел человек в доминиканской сутане.
Синь был город, сине и глубоко небо с молодым мусульманским месяцем - летучие мыши, испуганные огнями и ропотом толпы, чертили атласные письмена над карнизами домов и тополями. Пахло большой водой и неспокойно было за оградами кладбищ.
Гость протиснулся сквозь толпу зрителей, поближе к молодоженам - вечно недовольная Изабелла брезгливо держала за пальчики блеклого жениха.
Монах тронул Эдуарда за плечо: принц передернулся от устойчивого запаха трясины и болотного газа.
Из черного раструба клобука, как крысы, посыпались слова:
- Ваше высочество, я прислан из Авиньона самим Понтификом, чтобы исповедовать вас.
- Странно - проблеял принц - я уже ходил к исповеди, перед венчанием. Не знаю, уместно ли… Я хочу посмотреть пьесу.
- Вы променяете таинство Исповеди на кривляния отлученных от Церкви павианов? Браво, ваше высочество. Мне так и передать Папе? - зашипел посланник.
Поневоле Эдуарду пришлось извиниться перед Изабеллой и последовать за доминиканцем.
- На монашков перешел - заквакали в толпе.
Монах завел принца на безлюдную площадь, увенчаную неизвестной церквушкой. Посреди площади под железной витой башенкой билась струйка фонтана.
- Преклоните колено, ваше высочество. Кайтесь
- Здесь? - охнул принц.
- А вы хотите сказать, что здесь Бог вас не видит?
- Грешен, ибо прелюбодействовал, желал жену раба и имущество, сквернословил, не почитал отцовскую власть…- затянул Эдуард.
- Ты свою жену хочешь? - резко оборвал его монах.
- Н-не понимаю вас… - изумился принц.
- Я тебя спрашиваю ясно: ты хочешь спать со своей женой?
- Знаете что… - оскорбился принц. - Кто вы такой, чтобы задавать мне такие гадкие вопросы?
- А я тот самый легат, на которого было совершено покушение у ворот Глазго.
- Зачем вы мне говорите о покушении?
- Затем, мой цыпленочек, затем, - осклабился клобук - и зеленоватая узкая рука откинула темную ткань со лба.
Ветер поиграл овечьим руном кукольных кудряшек, кое-где уцелевших на размякшей коже черепа. Лицо, точнее то, что еще не было разъедено слизью, сочетало в себе мерзость гниения и необычно похотливую улыбочку. Споро, как у ящерки, юлил распухший язык.
Из-под рукава сутаны выскочило бордельное желтое кружевце манжета до половины ладони. Голова была как - то неестественно свернута набок, бугорчатый шрам украшал шею, как тесное колье.
Стреляя единственным мутным, словно вареным, глазом бойкий труп кокетничал с присевшим по-лягушачьи на корточки принцем.
- Чур меня, - принц Эдуард, отчуравшись, наладился было грянуться в обморок, но не тут - то было. Голова его была ясна, как никогда, вот только ноги не слушались.
