Диана Килина - ИГ/РА

Где же я всё–таки допустила ошибку? Как он меня нашёл? Ни где–нибудь, а на трассе, ведущей к крошечному городку в не менее крошечной стране, где я осела на полгода.

Вспомнив его лицо, когда он закрыл глаза, там, в темноте, и глубоко вздохнул; я передёрнулась.

Я ещё спрашиваю, как? Хищник находит свою добычу по запаху, и никак иначе.

В этих раздумьях я провела половину ночи, до тех пор, пока мои веки не начали тяжелеть, наливаясь свинцом сна, и я не отключилась. Сквозь дрёму, я почувствовала, как Лазарь накрыл меня одеялом; а потом снова опустил свободную руку под подушку, наверняка, крепко сжимая пистолет.

Ольга, 2013

Боль в плече постепенно начала притупляться. Скорее всего, это действие обезболивающих, которые даёт мне Лазарев. После моего монолога на кухне мы не разговаривали, но поднимаясь по лестнице, я слышала слова Тимура:

– Лучше пристрели её. Серьёзно, Лазарь. Так будет гуманнее.

Тогда я застыла на ступеньках и невольно улыбнулась.

Гуманность. Что о ней может знать человек, у которого руки по локоть в крови?

Лазарь оказался хорошим хозяином. Он тщательно делал мне перевязки; дважды наложил вторичные швы, чтобы рана срасталась правильно; сытно и вкусно кормил; даже мыл, предварительно обмотав моё плечо пищевой плёнкой. Он не показал никаких эмоций, когда увидел меня голой, и даже постарался не пялится на мою спину, покрытую шрамами. После душа, он вытирал меня тёплым мягким полотенцем, которое предварительно грелось на змеевике; надевал на меня какое–то нижнее бельё и закутывал в халат. Идеальный мужчина; ни дать, ни взять.

Я молчала, потому что только так получалось стерпеть ноющее плечо и головную боль, которая появилась после звука выстрела. Я знаю, что это пройдёт, когда рана заживёт окончательно. Не впервой. Хотя, нога болела сильнее – мне тогда раздробили коленную чашечку тридцатым калибром.

В общем, спустя две или три недели после ранения, я окончательно оклемалась и выползла вниз, на крыльцо, чтобы покурить. Было около одиннадцати вечера, и на улице стемнело, поэтому, едва я ступила в прихожую, а потом и вышла из дома – загорелся свет. Лазарев явился в дверях за моей спиной. Нет, у меня на затылке лишней пары глаз не имеется, но я знаю то покалывающее ощущение, которое вызывает его пристальный взгляд на моей коже. Короче, я достала самокрутку с вишневым табаком; прикурила; зажала сигарету в зубах; и опустилась на верхнюю ступеньку крыльца, для страховки держась здоровой рукой за перила. Когда я устроилась на прохладном камне, я сплюнула табак, и медленно затянулась.

Лазарев сел рядом. Я посмотрела на него и отметила, что кожа на его плечах покрылась мурашками. Замёрз, бедняжка.

– Будешь? – я указала взглядом на сигарету, изображая правила приличия.

– Нет, – отрезал он.

Я хмыкнула и снова отвернулась. Когда моя самокрутка кончилась, я прикурила вторую и задала давно мучающий меня вопрос:

– Как ты справляешься?

Лазарев издал какой–то странный звук: то ли фырканье, то ли смешок и откинулся назад, опираясь на локти. Ноги он вытянул вдоль ступенек, скрестив в лодыжках, принимая расслабленную, я бы даже сказала, умиротворённую позу. Он стал одеваться в моём присутствии, что не могло не радовать. Правда, поджарое тело и армейские татуировки всё равно отвлекали моё внимание, потому что о футболках он, по всей видимости, не слышал.

– С чем? – решил уточнить Лазарев.

– Со всем. Со своей жизнью, воспоминаниями. У тебя ладони не зудят периодически? – я невольно поморщилась, сжала и разжала пальцы на больной руке.

– Зудят. Даже болят временами, – спокойно ответил Игорь, – Особенно указательный палец. А на лице с правой стороны постоянно ощущение давления и прохлады. Фантомная винтовка, – он ухмыльнулся.

– Тебе никогда не хотелось в петлю залезть? Или пулю в лоб пустить? – я снова затянулась, выдыхая дым тонкой струйкой, – Сделать что–нибудь, чтобы этот зуд унять?

– Не–а, – Лазарев растянул это короткое слово до невозможности, – Я люблю жизнь. И ценю её.

Я не выдержала и рассмеялась. Заливисто и громко, так, что плечо предательски заныло и мне пришлось поморщиться, подавив свой смех.

– Да, от наёмного убийцы слышать такие слова всё равно, что анекдот, – сказала я, продолжая улыбаться.

– Знаешь, почему меня назвали Лазарем? – спросил он, переводя взгляд на окна соседнего дома.

– Фамилия? – я ухмыльнулась, и на этот раз выпустила сигаретный дым кольцами.

– Не–а. В Чечне я был снайпером. Ты что–нибудь слышала об этом?

Я неопределённо повела здоровым плечом. Раз уж Лазарева пробило на откровенность, стоит послушать.

– На поле боя не любят два рода войск: разведку и снайперов, – начал Игорь, – Особенно снайперов. Дело в том, что солдаты идут в относительно открытом сражении; снайпера, напротив, поступают подло. Мы используем камуфляж, укрытия, сторонние звуки, иногда прикрываемся спинами своих же. Нас не любят и за глаза называют крысами. Чаще всего понимая, что поймают; такие, как я, прятали или закапывали оптику, чтобы приняли за рядового солдата. Из плена есть шанс убежать, а так – прибьют без вариантов.

Лазарев коротко съёжился и перевёл взгляд на меня. Усмехнувшись в своей манере, он продолжил:

– Чеченцы отличаются особой жестокостью, но это, думаю, ты итак знаешь, – он одарил меня многозначительным взглядом, и я вздрогнула, – Когда я был в плену, поймали ещё одного. Он не успел избавиться от винтовки.

– Пытали? – вырвалось у меня.

– Убивали, – сухо отозвался Лазарь, – Долго и мучительно. Они переняли одну немецкую пытку со времён первой мировой – колоть тело пленного треугольным штыком. Такая рана никогда не заживает: во–первых – глубокая, а во–вторых – края не сходятся. Тот мужик просто медленно истекал кровью и его мясо гнило у меня на глазах. То, что не успели сожрать крысы.

– Ты поэтому стал наёмником? – решила узнать я.

Ну раз уж его пробило на откровенность…

– Нет. Просто не умел делать ничего другого. За время спец подготовки меня натаскали стрелять по любой мишени, практически с любого расстояния. Я стрелял в муляжи женщин и детей. Младенцев, кстати, тоже – ухмыльнулся он, – В общей сложности за два года я выстрелил около двухсот тысяч раз. Может и больше. На войне я успел выстрелить трижды. Всего трижды, Сладкая, – он вздохнул, – Меня научили незаметно убивать, но не объяснили, что делать с жаждой этого убийства. Не рассказали, как справляться с ноющим ощущением на правой стороне лица и жжением в указательном пальце. Когда я попал на войну – я был машиной для убийства; но, когда вернулся на гражданку – я стал неуправляемой машиной.

– Разве военным не помогают? Посттравматический синдром достаточно хорошо изучен в психиатрии, – хмыкнула я, и подтянула колени к груди, обхватывая их здоровой рукой.

– А толку? – Лазарев коротко рассмеялся, – Я ходил на такие сеансы. Единственное, чего смогла добиться та баба, так это развести меня на разговоры. До этого я молчал три месяца, пока валялся на койке в больнице для бывших военнопленных, – я послала ему озадаченный взгляд, и он счёл нужным пояснить, – Привычка. Иногда мне приходилось молчать неделями, особенно, если готовился к засаде.

– Может, она была плохим специалистом, – я фыркнула и потянулась к портсигару за третьей сигаретой.

– Дай мне тоже, – махнул рукой Лазарев, – В этой области не может быть хороших специалистов, Сладкая. Вот подумай сама, как ты объяснишь человеку, что делать с потребностью сделать выстрел; если ты сама никогда не стреляла? Даже оружия не держала в руках, – он понюхал мою самокрутку, и зажал её между губами.

– Да, это будет сложно, – задумалась на секунду я, поднося огонёк зажигалки к его лицу, – Хотя твои случаи разбирают в теории по кирпичикам.

– Теория – это одно, Оля. В жизни всё немного, – он глубоко затянулся и, выдыхая дым, сказал, – Иначе. Вот ты в теории как бы промывала мозги жертвам насилия?

Я смолчала, признавая его правоту. Когда я училась на курсах и слушала преподавателей, мне несколько раз хотелось прервать их, потому что они несли откровенный бред, рассуждая о поведении и насильников, и их жертв.

– Так почему Лазарь? – я решила перевести тему со своей скромной персоны.

– Нашли меня, обвязанным тринитротолуолом, он же тротил в простонародье, – Игорь снова усмехнулся, – В одном из зданий, которое захватывали наши. Тимур собственноручно снимал с меня гирлянду.

– Нет права на ошибку, – вспомнив кусочек чернил на плече у страшного мужчины, протянула я.

– Да, саперская наколка. Над этой надписью у него жуткий череп набит. До сих пор прошу переделать, он ни в какую, – он весь сморщился и передёрнулся, – У меня плечо прострелено было и на шее крест православный вырезали. Чтобы кровью истекал, – он хлопнул себя по чёрному треугольнику на шее, показывая место, – Как выжил – до сих пор загадка. Словно воскрес заново. Тимур, когда моё полное имя услышал, посмеялся: «Повезло тебе с фамилией». Поэтому и – Лазарь, – спокойно закончил свой рассказ Игорь.