Неизвестно - Черняев 1981
75-летие Брежнева - всесоюзное и даже интернациональное бесстыдство. Если сопоставить, что было ровно 30 лет назад по случаю 70-летия Сталина, то последний покажется величайшим скромником. Только что не было слов «вождь» и «великий». Все остальное - много больше, чем выдавалось Иосифу Виссарионовичу. «Титанический труд на благо народа». это произносится на фоне, когда даже в Москве нет масла, когда с полок магазинов убрали конфеты, чтоб осталось, что продавать в самый канун Нового года, когда в столице запрещено продавать больше двух батонов хлеба в одни руки, полкило колбасы, если она вообще появляется и проч.
Послесловие к 1981 году.
Это год ХХУ! съезда КПСС. Вся суета с его подготовкой (в которой пришлось участвовать и автору записей) лишний раз обнажила бюрократически-искусственный характер этого события с заранее детально проработанным результатом. Чистая символика, освященная традицией Великой Революции, но она много значила для миллионов членов партии, которые таким образом демонстрировали свой особый статус в обществе. И для самого этого общества, привыкшего к институту гегемонии, «решающей роли», съезд «ленинской партии» всегда был знаком надежды.
Съезд любопытен с точки зрения ситуации в международном коммунистическом движении. Для КПСС присутствие почти полутора сотен «братских» делегаций служило доказательством, что СССР сохраняет положение (облик) «великой идеологической державы». Поэтому столько ухищрений - чтобы никого из приехавших приветствовать съезд не обидеть, но - и не выпускать наружу разногласий, которых накопилось в МКД немало.
Что касается самих «братских партий», для них (во всяком случае - для многих) ХХУ! съезд представлял трудный рубеж, когда надо было определяться.
Идеологически многие давно разошлись с КПСС. Разоблачения сталинистского характера советского строя, получившие дополнительный стимул после подавления «Пражской весны», диссидентское движение, Солженицын и Сахаров, репрессии по идейнополитическим мотивам, еврейский вопрос и по сути официальный антисемитизм, права человека и очевидная ущербность советской демократии, экономическая деградация, окончательно похоронившая претензии СССР догнать Запад по уровню жизни - все это , р1ш Афганистан и другие глупости на внешней арене, оставили от былого авторитета и притягательности Страны Советов лишь ее государственную, по сути - вооруженную мощь.
И компартиям надо было, наконец, выбирать («еврокоммунизм» положил заманчивое начало этому процессу) между отождествлением себя с реальной демократией, что сулило какую -то надежду на возрождение влияния в массах своей страны, и преданностью сверхдержаве, «отраженный свет» которой придавал значимость этим (часто совсем ничтожным) партиям в глазах официального Запада и среди общественности.
Отказ от верности и связей с КПСС в пользу «чистоты» первоначальных (демократических по сути) идей коммунизма чреват был не только потерей этой значимости (пусть обманчивой), но и исчезновением материальной поддержки со стороны КПСС, от которой зависело само существование большинства, особенно малых и средних, компартий.
В томе много подробностей того, как «встречными усилиями» удалось предотвратить явные разрывы и к обоюдному успокоению сохранить видимость единства МКД.
В 1981 году, как и в предыдущих, временами «проскакивают» в верхнем эшелоне советского руководства проблески отхода от жесткого идеологического ригоризма. Впрочем, это заметно больше у самого Брежнева, положение которого в партийной иерархии позволяло ему вести себя свободнее, не кланяться по каждому случаю священным иконам, решать вопросы прагматично и реалистически. Он, например, отказался повторить «1968 год» в Польше, для него характерны были безразличие к тому, чем занимаются коммунистические партии, неприязнь к разным международным с ними совещаниям, готовность идти на контакты с социал-демократией и т.п.
Впрочем, частично это можно приписать растущему интеллектуальному «обесточиванию» Генсека. У него уже мало до чего доходили руки (и мозги). Он почти лишился способности артикулировать свои мысли. Однако такие вещи, как отказ от интервенции в Польшу, - это его безусловная личная заслуга. Его упорно толкали, в том числе Гусак и Чаушеску, поступить «по-прежнему».
Ужесточался политический контроль над обществом, множились преследования за явный антисоветизм. В то же время удивительным образом ослабевала цензура над художественным творчеством, в литературе, в издательском деле. Эзоповский стиль становился настолько прозрачным, что подлинный смысл виден был «невооруженным глазом». Однако те, «кому положено», часто предпочитали закрывать глаза на эту, по сути, оппозицию «социалистическому» режиму. Власти, казалось, теряли уверенность в себе, в своей безусловной правоте, будто чувствовали приближение перемен.
Том включает личные наблюдения и размышления по поводу упадка страны, утраты ею жизнеспособности, восполняемой бутафорией и демагогией.
Раздвоенность сознания и двойственность самооценки делали все более трудным участие в циничной и безнадежной политической игре не только для автора записей, но и для все большего числа людей, причастных к политике и к общественной науке.
