Приклонский Е. - Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945
— Такой товар! — Тут он горестно покрутил головой. — Весь полк в хромовые сапоги можно было бы обуть, если б, конечно, не успел пропить до конца войны. Даже на одну пару не осталось...
Приложившись еще раза два к глубокодонной кружке и расстроившись вследствие этого еще больше, Иван, к изумлению всех нас, начал вдруг читать Есенина... Разогревшись, потребовал гармонь — и мы прослушали большой камерный концерт с пением и мелодекламацией. А помнил Духанин много и хорошо. Все это было так неожиданно и интересно, что все застолье, особенно молодежь, навострило уши. Не каждый из нас и далеко не всего знал Есенина. С замиранием сердца следим, как сходятся в поединке Есенин светлый с Есениным пьяным и заблуждающимся, по очереди одолевая друг друга. Прекрасно читает и поет Иван. Жаль только, что многовато цыганского «взрыда» в хрипловатом баритоне исполнителя... 10 февраля
Последний раз выпили немного в Заальфельде — на дорогу. Сразу после завтрака — на марш. Асфальтированное шоссе, убегающее к Пройсиш-Холлянду, пустынно, и машина наша с оглушительным ревом и лязгом несется быстро. Стрелка спидометра даже на едва заметных спусках переползает отметку «40 км/ч». «Застоялась, голубушка!» — шутит командир, пряча голову за поднятой крышкой своего люка. Встречный ветер врывается через смотровой лючок, выжимая слезу из глаз, мелкие колючки взвихренного сухого снега впиваются в кожу щек... Во сколько раз возрастает наша масса при такой скорости?
В 12.00 уже достигли города. Подполковник Павлов, выслушав доклад Батищева, приказал нам ожидать дальнейших распоряжений.
Пока суд да дело, испрашиваю у своего командира разрешения отлучиться, и мы с Николаем, оседлав подобранные прямо на улице велосипеды, отправляемся на экскурсию по Пройсиш-Холлянду. [538]
Скользко. Обгоняя несколько военных повозок, съезжаю наискось на обочину и вдруг эффектно обрушиваюсь наземь рядом с тележными колесами. Водитель понурой лошаденки, пожилой солдат, важно восседающий на высоко нагруженном возу и лениво помахивающий кнутом, повернул в мою сторону голову с прокуренными, рыжеватыми усищами и равнодушно обронил: «У тебя, парень, что-то выстрелило, кажись». Оглушенный падением, я не сразу понял, о чем говорит повозочный, и сконфуженно поднялся на ноги. Только теперь я ощутил саднящую боль в правом бедре. Отряхивая от снега диагоналевые шаровары, надетые для форса, с удивлением замечаю маленькую круглую дырку в правой штанине напротив кармана. Пистолет! Он сработал при падении, так как не поставлен был, должно быть, на предохранитель. Хорошо, что мы кладем ТТ в карман брюк рукояткой вверх, а стволом вниз-наружу... Костылев уже спешился и вопросительно смотрит в мою сторону. Сделав ему знак подождать, удаляюсь в пустой дом и осматриваю ногу: посреди бедра, на фоне фиолетового синяка, две ссадины — отпечаток затвора. С досадой выбрасываю из кармана стреляную гильзу.
Экскурсия продолжается. Все трудоспособное население, оставшееся в городе, мобилизовано советским комендантом на работы — очистку от снега и восстановление шоссейной и железной дороги, разборку завалов на улицах и проч.
На одном из перекрестков встретили Федю Радаева с его закадычным помощником и с каким-то незнакомым сержантом. Знакомство с городом идет теперь под руководством Феди, живущего здесь уже несколько дней. Побывали на вокзале. На пристанционной площади, и на перроне, и в здании вокзала — везде валяются чемоданы, зонтики, саквояжи, коробки из-под шляп, корзины, баулы, дамские сумочки и рюкзаки. Часть поклажи распотрошена любителями трофеев. Незнакомый сержант оказался танкистом из нашей бригады. Он рассказал, что, когда танки и самоходки ворвались на станцию, вся она, вместе с прилежащими улицами и переулками, была забита гражданскими, тщетно ожидавшими поезда. Паника среди пассажиров поднялась невероятная, хотя ни единого выстрела танкисты не произвели... Еще бы! Вместо пассажирского поезда — русские танки.
Бродя по городу, заглянули в один двухэтажный дом. Внизу — никого. В распахнутых шкафах тесно от всякого добра. [539]
Выдвинутый широкий нижний ящик шкафа слева от входной двери наполнен новой или почти новой на вид дамской обувью всевозможных фасонов. И вспомнились мне мамины «расхожие» туфли со стоптанными каблучками...
Наверху загремела команда и послышался шум множества шагов. Поднимаемся по лестнице и через отворенную дверь смежной комнаты видим нашего Радаева, который, важно напыжившись, ораторствует, прохаживаясь перед довольно-таки четким строем обитателей дома, главным образом старух, с почтительным вниманием старающихся вникнуть в Федину речь, состоящую из чудовищной смеси немецких, еврейских, польских и русских слов. Смысл выступления гвардии старшины заключался (насколько уразумели это соотечественники полкового Цицерона) в том, что русские солдаты явились в Восточную Пруссию не затем, чтобы мстить беззащитным жителям и срывать на них свою злость, как это делали на советской земле немецкие солдаты, может быть, сыновья или мужья тех женщин, что стояли перед нашим главрадистом, а для того, чтобы уничтожить Гитлера и всю гитлеровскую камарилью, выкорчевать фашизм подчистую и выветрить его зловредные пары из немецких голов, крепко одураченных или запуганных нацистами... Федя мог бы прибавить к сказанному им, в каком замечательном совхозе на берегу моря жил и трудился он до войны и что от того совхоза ничего не осталось, кроме осиротевших, уродливо перепаханных войной полей, обильно засеянных смертоносным железом; что до сего дня нет ни слуху ни духу о Фединых родителях и родичах, потому что в тех краях почти три долгих года хозяйничали немецко-фашистские оккупанты, жадно присосавшиеся к благодатной земле, верша расправу за расправой над мирными советскими людьми; и крепко и долго пришлось там драться нашим воинам с жестоким и сильным врагом, чтобы навсегда отбить у него охоту к завоевательским, грабительским походам...
Должно быть, Радаеву наскучила безответная публика, на лицах которой всякий раз появлялось испуганное выражение, если он нечаянно производил какое-нибудь резкое движение. И Федя, похлопав широкой ладонью по жесткой угловатой немецкой кобуре, по-немецки передвинутой на живот, закончил политбеседу такими словами: «Гитлер капут!» и «Аллес ин орднунг!». Наверно, это были единственные выражения, дошедшие [540] до сознания слушателей, потому что они все разом согласно закивали и что-то залопотали.
Торжествующий старшина большими шагами нагнал нас, когда мы почти все вышли уже на улицу через узкую дверь, вделанную в ворота. Вдруг в глубине двора раздался бешеный лай. Оглядываюсь: прямо на нас с Федором несется огромными прыжками, волоча по снегу длинную цепь, здоровенная овчарка. Еле успеваю выхватить из кармана брюк пистолет и выстрелить навскидку в разъяренного пса. Тот смолк и сунулся оскаленной мордой в снег в нескольких шагах от Федора. Кто-то из наших спутников заглянул с улицы во двор и похвалил выстрел, а затем не выдержал и, по танкистской привычке к розыгрышу, ехидно добавил, что так метко можно выстрелить по движущейся мишени только с перепугу... Хотя никакого страха, к удивлению своему, я не успел и почувствовать, но возражать не стал, зато Радаев, сердито набычившись, посмотрел на обидчика. Насмешка повисла в воздухе, никем не поддержанная. 13 февраля
Несчастливое, черт возьми, число! Надо же было, как нарочно, именно сегодня узнать последние новости. Много всего: и хорошего, и грустного. Запишу по порядку. Дня три назад нами обложен со всех сторон Кенисберг — раз! Второе — Федька Сидоров вернулся! Вместе с экипажем. Пешком, так как пришлось своими руками сжечь машину, застрявшую при «драпе» из Эльбинга, чтобы она не досталась фашистам. Экипаж у него прекрасный, а в такой дружной компании можно, оказывается, даже с того света вырваться. Хуже дело у Махнева и Кунгурова («потомка Чингисхана» и нашего вызволителя в Латвии). У них сильно охладились двигатели (прогревать их под самым носом у противника нельзя было), и, когда немцы неожиданно контратаковали, оба экипажа с боем отступили, оставив свои машины. Фашистов вскоре оттеснили на исходные, но они успели сжечь обе самоходки.
Полк наш уже пополнялся, пока мы «загорали» в Заальфельде, несколькими машинами из других полков, но все равно на сегодня у нас имеется только две трети боевых единиц, считая самоходки Шевырева (у него где-то далеко отсюда вышел из строя мотор) и Ф. Речкалова, застрявшего вообще неизвестно где. [541]
За время нашего отсутствия не стало многих отличных ребят. Только из тех, кого хорошо знаю, погибли в боях: Иван Конышев, Миша Корешков, Василий Зубарев (полный тезка другого В. Зубарева, убитого на Правобережной Украине, в Киевской области, весною прошлого года) и еще один механик-водитель, Зискунов. И Васи Егорова больше нет... Это случилось, как упорно твердят все в полку, по вине обормота Павлова. Хотелось бы знать, как ему теперь спится.
