Время шакалов - Станислав Владимирович Далецкий
Веревки не было, но на глаза им попалось кольцо скотча, которым Михаил Ефимович иногда прихватывал пленку поверх книг, чтобы укрыть их от дождя. Этим скотчем парни скрутили ему руки за спиной и, завязав ноги, прислонили к балке в сидячем положении.
– Отпустите меня, пожалуйста, – взмолился Михаил Ефимович, – я уйду и больше не появлюсь здесь. Я же в отцы вам гожусь, а вы оставайтесь – никто не потревожит вас.
– Ну да, отпусти тебя, а ты ментов приведешь сюда или друзей своих, что недавно ушли, – недобро усмехнулся стоявший в стороне третий участник нападения. Может, когда и отпустим, но не сейчас, так что сиди и не рыпайся. Вы осмотрите здесь всё повнимательнее: может у бомжа есть заначка какая, а не найдем, будем пытать его, чтобы отдал все ценности. Ишь, сколько барахла натащил – точно, у него есть что-то про запас!
– Нет у меня ничего, я же сказал: берите всё, а меня, старого, отпустите – что я вам сделал плохого? – чуть не плача, попросил Михаил Ефимович. Впервые в жизни он попал в такую переделку – недаром Учитель дал ему кличку – Тихий, угадав в нём бесконфликтного и осторожного человека, предпочитающего худой мир хорошей ссоре.
– Заклей ему рот скотчем, Митяй, – сказал парень со шприцом, – когда надо будет – спросим, а пока пусть сидит молча.
Михаилу Ефимовичу заклеили рот скотчем и начали обыскивать его жилой уголок, переворачивая всё, что попадалось под руку, но ничего полезного для себя эти парни не нашли: еда и одежда их не интересовали, стопки книг – тем более, даже вещи и еда из рюкзака были выброшены без сожаления.
Наконец, один из них обратил внимание на лежавший у изголовья пиджак Михаила Ефимовича. Пошарив по карманам, он вытащил пачку денег, приготовленных в дорогу. Очистив все карманы, он бросил пиджак на колени Михаилу Ефимовичу и, потрясая пачкой денег, радостно окликнул своих напарников, рывшихся в вещах, неподалеку: «Нашел, наше. Много денег, а бомжара говорил, что нет у него ничего: придется ему ответить за обман».
Бандиты пересчитали деньги, что нашли. И их радости не было предела. – Здесь больше двух тысяч – хватит на три дозы герыча, вот повезло! Давай, Митяй, гони за герычем: знаешь сам, куда, да купи шприцов – свой я погнул о бомжа, – приказал парень со шприцом.
Митяй взял деньги и убежал вниз, а двое его напарников остались ждать.
– НУ, попал ты, бомжара, – сказал Шприц, обращаясь к Михаилу Ефимовичу, – теперь уже точно, мы тебя не отпустим и попытаем немного: нет – ли у тебя ещё денег, а потом отправим тебя в дальнюю дорогу на тот свет, чтобы не пылил здесь и не пожаловался ментам.
Онемевший от скотча и ужаса своего положения, Михаил Ефимович пытался найти выход, путь к спасению, но мысли путались и рвались, а в голове бил пульс: убьют, убьют, убьют.
– Попробовать бежать, пока их двое, – появилась зацепка в голове, – но как сделать это связанному?
Михаил Ефимович вдруг отчетливо вспомнил, что балка, у которой он сидит, скреплена железной скобой с поперечной балкой, а в этой скобе, прямо под ним, есть зазубрина, о которую он однажды поранил ногу. Скотч легко порвать об эту зазубрину, но пока он будет разматывать ноги, его снова свяжут или сразу убьют – если говорят всерьез, а если нет, то возможно отпустят – надо ждать, – решил Михаил Ефимович и затих.
Вернулся Митяй, весело помахивая пакетиком с наркотой и упаковкой шприцов. Все трое принялись готовиться к процедуре: в жестяную банку налили немного воды, растворили в ней наркотик, подогрели раствор на огне из вырванных листков книг, остудили раствор и, набрав в шприцы весь раствор без остатка, вкололи, каждый сам себе, шприцы в вены на ступнях ног.
Через некоторое время, возбуждение охватило бандитов. Они начали смеяться, бродить по чердаку, спотыкаясь о балки, зажгли огонь на листе железа, вырывая листы из книг и завороженно глядя, как бумага горит и съеживается, оставляя после себя легкий черный пепел.
Тот парень, что уколол Михаила Ефимовича шприцом, подошел к нему и стал душить за горло. Остальные смеялись, глядя как синеет лицо бомжа. Но Митяй остановил удушение и сказал: – Я тоже хочу задушить кого-нибудь. Давайте задушим бомжа по – настоящему: повесим на дереве, как показывают в кино. Здесь, неподалеку, у ручья стоит береза – на ней и повесим бомжа, как будто он сам повесился! Потом расскажем девкам – они обхохочутся, когда узнают.
Сейчас словим кайф, а потом и займемся бомжом. Такая удача сегодня: и дозу достали и человека убьем – я ещё ни разу человека не убивал, а так хочется посмотреть на предсмертные муки, чтобы потом рассказывать всем.
Михаил Ефимович, с выпученными от удушья глазами, полными слез, ждал своего смертного часа: нет, не удалось ему вырваться из этого проклятого города и вернуться домой к обычным нормальным людям, чтобы и самому стать обычным и нормальным человеком – город не желал отпускать свою жертву.
Наркоманы постепенно впадали в транс, глаза их стекленели в отблесках сгорающей бумаги. Митяй бросил в огонь несколько книг и, глядя как они занимаются пламенем, лег рядом и затих. Двое других расположились на лежанке Михаила Ефимовича и что-то бормотали.
Михаил Ефимович очнулся от ступора, в котором находился, и стал лихорадочно искать скобу с зазубриной за своей спиной, а нащупав её, подсунул скотч, связывающий руки и как пилой начал рвать свои узы. Освободив руки, он осторожно размотал ноги и пополз прочь от своего угла, прикрываясь пиджаком, что лежал у него на коленях.
Митяй, в забытьи, двинул ногой горевшие книги, огонь перекинулся на сухой голубиный помет, перемешанный с травой, оставшейся от гнезд, пылью и всяким хламом, который вспыхнул как порох и огонь побежал вдоль чердака и к центру, охватывая всё пространство. Михаил Ефимович еле успел протиснуться в люк, который захлопнул за собой, кубарем скатился по лестнице вниз, вскочил на ноги у самого выхода из подвала и выбежал вон.
Отбежав несколько метров, он остановился и обернулся. Отблески пламени в темнеющих сумерках играли на стеклах слуховых окон: пожар уже охватил весь чердак и кое-где языки пламени вырывались наружу, через выбитые стекла.
–Ага, сгорели, твари, – мстительно подумал Михаил Ефимович, – не вы меня повесили, а я вас поджарил, хотели убить человека, а убили себя самих.
Он поднял голову к небу и, сорвав со рта полоску скотча, вдруг завыл по– волчьи: тоскливо и протяжно.
