Волчья балка - Виктор Иванович Мережко
Иван Богданович извлек из кармана пиджачка мобильник, набрал номер.
— Жена, слушай меня… Я все еще в городе. Видел Дымова, побеседовал с ним. Обещал подмогнуть с Игорешей… Нет, не сегодня. Завтра. Сегодня новостей никаких. Поэтому я здесь заночую, повидаюсь еще раз с подполковником, а к обеду вернусь… Так что не беспокойся. Где ночевать?.. Так как раз у Коли Дымова и останусь. Конечно, пригласил, а как по-другому?.. Сейчас по старинке кинем по рюмке, повспоминаем и постепенно на боковую… Обязательно позвоню, а как иначе?.. Все, держись там, мать. Все будет ладом.
Подобрал с земли ржавый ломик, засунул его между дверью и замком, с силой потянул на себя. Скоба с треском отлетела, дверь открылась, повиснув на одной петле, в лицо ударило сыростью и затхлостью.
Лыков-отец вошел в комнату, ногами пошаркал по полу, разбрасывая стекла и прочий мусор, увидел чайник, чашки, заварку на полке, пересохшие совсем баранки.
Налил из бака воды, зажег газ, поставил чайник и уселся на разломанный стул, откинув от усталости голову назад.
Ночь. Какая-то особенная, тяжелая, давящая, вовсе без звезд. Над степью и балками ни ветерка, ни дуновения. Где-то поодаль почти неслышно шепчет уснувшая река. Время от времени с разных сторон доносятся по очереди волчий протяжный вой и рваный лай лисиц.
Щур стоял на коленях рядом со свежим бугорком, насыпанном совсем недавно, в полузабытье ломал ветки из ближней лесопосадки, связывая их в неустойчивый колючий крест. Воткнул его, наконец, в холмик, поправил, чтоб было поровнее и понадежнее, замер, уронив голову на грудь.
Не плакал, ничего не произносил, лишь время от времени со стоном поднимал плечи и спустя какое-то время так же со стоном грузно ронял их.
Напоследок снова поправил крест из веток, поднялся. Не мог сразу двинуться с места, на какой-то миг его снова охватило оцепенение, он вдруг забился в судороге, едва устояв на ногах.
Выровнялся, низко поклонился, подобрал карабин, сунул в найденную в рыбачьей халупе холщевую сумку и зашагал прочь, постепенно размываясь в черноте степной бесконечной ночи.
Ворота особняка Глушко открылись, машина въехала во двор, Иван Семенович спешно выбрался из-за руля, помог хозяину выйти.
Даниил Петрович был пьян. Серьезно, под завязку, до неспособности самостоятельно передвигаться. Пробормотал:
— Проводи наверх.
— Обязательно, Даниил Петрович!.. Как без этого?
Двинулись мимо замерших охранников, Глушко придержал шаг, спросил одного из них:
— Сын давно дома?
— Пока еще нет, Даниил Петрович, — ответил тот.
— Нет?.. А где же он?
— Наверно, Нина Николаевна скажет.
Зашагали дальше, увидели при входе в дом хозяйку.
— Пьяный, — объяснил Глушко. — В хлам. Поэтому никаких вопросов, — сделал шаг, остановился. — Где Виталик?
— Сказал, у друзей, — тихо ответила Нина Николаевна.
— Ладно, с утра разберемся, — отмахнулся муж, на первой ступеньке едва не загремел, вызверился на помощника: — Можешь нормально держать?
— Стараюсь, Даниил Петрович, — ответил тот, — извините.
— Вас извиняешь, а вы все равно неблагодарные свиньи, — заключил Глушко и с помощью Ивана Семеновича стал медленно и неуверенно карабкаться наверх…
За зарешеченным окном камеры предварительного заключения уже набирал силу день, в коридоре уборщица гремела ведрами, таскала шланг, готовясь отмывать замызганные за сутки бетонные полы, с разных концов доносились раздраженные голоса охранников и визгливый смех охранниц.
Майор Полежаев Аркадий Борисович лежал с открытыми глазами на шконке, тупо и без особого смысла смотрел на серый облупившийся потолок с круглосуточно горящей лампочкой, растер пальцем вдруг выползшую из левого глаза влагу, высморкался в край серой простыни. Уселся на узких угловатых нарах, спустил ноги на холодный пол, нащупал стоптанные туфли, откинулся к стене головой, замер так на какое-то время, зажмурившись плотно, застонал почти отчаянно.
Услышал скрипящий звук открывающегося запора на дверях, нехотя повернул голову, увидел двух конвоиров.
— Подъем! — негнущимся голосом велел старший из них.
Аркадий Борисович молча проследовал к умывальной раковине в углу камеры, набрал в ладони воды, сполоснул физиономию, снял с крючка узкое грязное полотенце.
— А поживее можно? — снова подал голос конвоир.
— Морду имею право помыть? — огрызнулся майор.
— И так хорош. Не на свидание идешь!
— Кто знает…
Полежаев разгреб ладонью жидкие немытые волосенки, поправил сильно помятые тужурку и штаны, подошел к конвоирам.
— Готов.
Один из них завел ему руки за спину, защелкнул наручники, второй запер камеру, втроем зашагали по влажному полу, который продолжала елозить шваброй сварливая пожилая уборщица.
В комнате допросов перед майором сидели двое — старший следователь Уколов Николай Иванович и следователь-оперативник Олег Черепанов. Оба молчали, внимательно смотрели на арестованного, будто выискивали в нем то, чего не замечали раньше.
— Сегодня мы вас отпускаем, — произнес наконец Уколов.
— На тот свет? — ухмыльнулся Аркадий Борисович, сглотнув судорожную сухость в глотке.
— Пока на этот.
— Смешно. Очень смешно.
— Для вас смешно, для нас серьезно, — Николай Иванович взял со стула матерчатую сумку, поставил на пол перед Полежаевым. — Здесь одежда. Приведете себя в порядок, переоденетесь, и вы на свободе. Одежда гражданская. Служебная вряд ли вам светит.
— Может, я лучше дома переоденусь?
— Дома как-нибудь потом. А пока походите в нашей.
Майор в растерянном недоумении перевел взгляд с одного следователя на другого, несколько виновато попросил:
— Я не понимаю. Объясните, пожалуйста.
— Что вам объяснить? — спросил Уколов.
— Я действительно свободен?
— Свободны. Условно-ограниченно.
— Как это?
Николай Иванович взглянул на Черепанова.
— Олег, разъясни гражданину.
Тот согласно кивнул, вынул из сумки сероватый мужской костюм, сорочку, обувь, прочие принадлежности.
— Все куплено по вашему размеру… Как было сказано, приводите себя в порядок…
— Душ?
