Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1
Он был настолько озабочен, что не обратил на Бальзамо внимания.
Свет лампы, свисавшей из центрального витража, отражался от его гладкой, без единого волоса, головы.
Он рассматривал на свет пробирку белого стекла и был похож на хозяйку, которая сама ходит на рынок и проверяет на свету купленные яйца.
Некоторое время Бальзамо молча за ним наблюдал, потом спросил:
– Что новенького?
– Подойди сюда, Ашарат! Я так рад, так счастлив: я нашел, нашел…
– Что?
– Да то, что искал, черт побери!
– Золото?
– Ну да, золото!.. Скажешь тоже!
– Алмаз?
– Прекрати свои дурацкие шутки! Золото, алмаз… Подумаешь, невидаль… Чего ради я стал бы ликовать, если бы дело было только в этом?
– Так вы нашли эликсир? – спросил Бальзамо.
– Да, друг мой, я нашел эликсир, иными словами: открыл секрет вечной молодости, а это жизнь! Жизнь! Да что я говорю: вечная жизнь!
– А-а, так вы еще не оставили этой мечты? – спросил опечаленный Бальзамо, он относился к этим поискам, как к безумной затее.
Не слушая его, Альтотас продолжал любовно рассматривать пробирку.
– Наконец-то соотношение найдено: эликсир Аристе – двадцать граммов, ртутный бальзам – пятнадцать граммов; окись золота – пятнадцать граммов; масло ливанского кедра – двадцать пять граммов.
– Если не ошибаюсь, предыдущий вариант содержал почти такое же количество эликсира Аристе?
– Да, но недоставало главного ингредиента, однако он должен связать другие, без него все остальные компоненты – ничто.
– И вы знаете, что это?
– Я нашел его.
– И можете его добыть?
– Еще бы!
– Что же это за компонент?
– К тому, что уже есть в этой пробирке, необходимо прибавить три последние капли детской крови.
– – Да где же вы возьмете ребенка? – в ужасе воскликнул Бальзамо.
– Его должен добыть ты!
– Я?
– Да, ты.
– Вы с ума сошли, учитель!
– Что тут такого?.. – невозмутимо спросил старик и сладострастно, с наслаждением, слизнул каплю жидкости, просочившейся сквозь неплотно притертую пробку.
– Вам нужен ребенок, чтобы взять у него три последние капли крови…
– Да.
– Так ведь для этого его пришлось бы убить?
– Разумеется, придется его убить, и чем красивее он будет, тем лучше.
– Это невозможно, – пожав плечами заметил Бальзамо, – здесь не принято брать детей, чтобы их убивать.
– С наивной жестокостью! Что же с ними делают? костью воскликнул старик.
– Их воспитывают, черт побери!
– Ах, так? Мир, стало быть, изменился. Три года назад нам предложили бы столько детей, сколько мы пожелали бы, за четыре щепотки пороху или полбутылки спирту.
– В Конго, учитель?
– Ну да, когда мы были в Конго. Мне безразлично, какого цвета кожа будет у этого ребенка. Я вспоминаю, что нам предлагали очень миленьких детишек, кудрявеньких, игривых.
– Все это прелестно, – проговорил Бальзамо, – но мы, к сожалению, не в Конго, дорогой учитель.
– Не в Конго? – переспросил. – А где же мы?
– В Париже.
– В Париже… Если мы отправимся из Марселя, мы будем в Конго через полтора месяца.
– Это так, конечно, но я должен быть во Франции.
– Почему?
– У меня здесь дело.
– У тебя во Франции дело?
– Да, и очень серьезное. Старик мрачно рассмеялся.
– Дело! У него во Франции дело! Да, да, да, правда, я и забыл! Ты должен создать ложи…
– Да, учитель.
– Ты плетешь заговоры…
– Да, учитель.
– Дела, одним словом, как ты это называешь! Насмешливый старик вновь натянуто улыбнулся. Бальзамо молчал, собираясь с силами в ожидании бури, которую он уже предчувствовал.
– Ну и как же обстоят дела? – спросил старик, с трудом повернувшись в кресле и устремив на ученика большие серые глаза.
Бальзамо почувствовал, как его словно пронзил яркий луч.
– Вы спрашиваете, что я успел сделать? – повторил он.
– Да.
– Я бросил первый камень и замутил воду.
– Ну и что за болото ты расшевелил? Отвечай!
– Отличное болото: философы.
– А-а, ну да, ну да! Ты запустишь в ход свои утопии, свои затаенные мечты – все эти бредни. А дураки будут спорить, есть ли Бог, или Его нет, вместо того, чтобы попытаться самим, как я, стать богами. С кем же из философов тебе удалось вступить в связь?
– У меня в руках величайший поэт и безбожник эпохи, Со дня на день он должен возвратиться во Францию, откуда был почти изгнан. Он приедет, чтобы вступить в масонскую ложу; я основал ее на улице По-де-Фер, в доме, принадлежавшем когда-то иезуитам.
– Его имя?..
– Вольтер.
– Не знаю такого. Ну, кто еще?
– На днях я должен сговориться с очень известным мыслителем, автором «Общественного договора».
– Как его зовут?
– Руссо.
– Понятия не имею.
– Вы только и знаете, что Альфонса Десятого, Раймонда Люлля, Пьера Толедского и Альберта Великого.
– Да, потому что эти люди жили настоящей жизнью, только они посвятили себя серьезному изучению проблемы бытия.
– Жить можно по-разному, учитель.
– Я знаю только один способ: существовать. Но давай вернемся к твоим философам. Повтори: как их зовут?
– Вольтер, Руссо.
– Я запомню их имена. И ты берешься утверждать, что благодаря двум этим господам…
– Я смогу завладеть настоящим и взорвать будущее.
– В этой стране, стало быть, много идиотов, раз их можно увлечь идеей?
– Напротив, здесь много умных людей, раз на них оказывают большее влияние идеи, а не действия. Ну, и потом, у меня есть помощник гораздо более могущественный, чем все философы мира.
– Кто это?
– Усталость… Уже около шестнадцати веков во Франции господствует монархия, и французы от нее устали.
– Поэтому они свергнут монархию?
– Да.
– Ты в это веришь?
– Разумеется.
– И ты их подталкиваешь, подталкиваешь?..
– Изо всех сил.
– Глупец!
– Что?
– Какой тебе будет прок от свержения монархии?
– Мне – никакого, но наступит всеобщее счастье.
– Я сегодня в хорошем расположении духа и готов потерять время на то, чтобы тебя послушать. Так объясни же мне, во-первых, как ты собираешься достичь счастья, а, во-вторых, что такое счастье.
– Как я достигну счастья?
– Да, счастья для всех или свержения монархии, что для тебя равносильно всеобщему благоденствию.
– Существующий кабинет министров – последний оплот монархии. В него входят умные, предприимчивые, отважные люди, способные еще лет двадцать поддерживать дряхлый и шаткий трон. Так вот они и помогут мне опрокинуть его.
– Кто? Твои философы?
– Да нет, философы, напротив, помогают ему удержаться.
– То есть, как? Философы солидарны с кабинетом министров, поддерживающим монархию? Ну и дураки же эти философы!
– Дело в том, что сам министр – философ.
– Теперь понимаю: философы правят с помощью этого министра. Значит, я ошибся: они не дураки, а эгоисты.
– Я не собираюсь спорить о том, кто они, – проговорил Бальзамо, теряя терпение, – это мне неизвестно; я только знаю, что если теперешний кабинет министров будет свергнут, все станут выражать негодование по поводу кабинета, который придет ему на смену.
Ведь против него выступят, во-первых, философы; во-вторых, Парламент: философы выразят недовольство, Парламент возмутится: кабинет министров начнет преследовать философов и разгонит Парламент. Тогда и верхи и низы объединятся в сильную оппозицию – напористую, стойкую, способную все смести на своем пути, она каждую минуту может подорвать самые основы монархии. На месте Парламента будет суд, назначенный королем. Членов суда обвинят – и справедливо – во взяточничестве, в несправедливости. Народ взбунтуется, и королевская власть лицом к лицу столкнется с людьми образованными в лице философов, с буржуазией, чьи интересы выражает Парламент, и с народом. А народ – это рычаг, который пытался найти Архимед; этим рычагом можно поднять весь мир.
– После того, как ты приподнимешь мир, наступит день, когда он снова упадет!
– Да, но, падая, королевская власть разобьется.
– А когда она разобьется, – я буду пользоваться твоими ложными образами и говорить твоим восторженным языком, – итак, когда рассыплется монархия, что восстанет из руин?
– Свобода.
– Так французы станут свободными?
– Это рано или поздно произойдет.
– И все будут свободны?
– Все.
– Во Франции, стало быть, появится тридцать миллионов свободных людей?
– Да.
– И ты веришь, что среди этих тридцати миллионов не найдется хоть один человек, у которого будет больше мозгов, чем у других? И вот в одно прекрасное утро он отберет свободу у своих двадцати девяти миллионов девятисот девяноста девяти сограждан, чтобы иметь самому чуточку больше свободы. Помнишь, у нас в Медине была собака? Она всю еду пожирала одна.
– Да. Но в один прекрасный день собаки собрались и придушили ее.
– Так то собаки! Люди слова бы не сказали!
– Вы ставите человеческий ум ниже собачьего, учитель?
