Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1
– Нет, не все, – прошептал кардинал, превращаясь из покровителя в просителя и не пытаясь этому сопротивляться.
– Ах, да, я совсем забыл, что его высокопреосвященство жаждет не золота, а кое-чего такого, что дороже всех земных благ; однако это уже зависит не от науки, это подвластно только колдовству. Ваше высокопреосвященство! Скажите только одно слово, и алхимик готов уступить место колдуну.
– Благодарю вас, сударь, мне ничего больше не нужно, я ничего более не хочу, – с грустью вымолвил кардинал. Бальзамо приблизился к нему:
– Ваше высокопреосвященство! Молодой, пылкий, красивый, богатый принц, носящий имя Роан, не должен так отвечать колдуну!
– Отчего же?
– Да потому что колдун читает в его сердце и знает правду.
– Я ничего более не желаю, сударь, – почти испуганно повторил кардинал.
– Я полагал, напротив, что желания вашего высоко» преосвященства таковы, что вы не осмеливаетесь в них признаться даже себе, сознавая, что это может себе позволить только король.
– Сударь, – вздрогнув, проговорив кардинал, – вы, как мне кажется, намекаете на слова, оброненные вами у ее высочества.
– Да, готов это признать, ваше высочество.
– Сударь, вы ошибались тогда и ошибаетесь теперь.
– Не забывайте, ваше высокопреосвященство, что я вижу так же ясно, что творится сию минуту в вашей душе, как то, что ваша карета выезжала из монастыря кармелиток в Сен-Дени, миновала городские ворота, сверну на бульвар и остановилась под деревьями в пятидесяти шагах от моего дома.
– Прошу вас объясниться.
– Ваше высокопреосвященство! Принцы вашего дома имеют обыкновение влюбляться сильно и рискованно. Вы не станете этого отрицать, таков уж закон!
– Я не понимаю, что вы хотите этим сказать, граф, – пролепетал кардинал.
– Напротив, вы прекрасно меня понимаете. Я мог бы попробовать затронуть многие струны вашей души, но зачем попусту тратить время? Я коснулся именно той, что звучит громче других, я в этом уверен.
Кардинал недоверчиво поднял голову и встретился глазами с ясным и уверенным взглядом Бальзамо.
Бальзамо улыбался с выражением такого превосходства, что кардинал опустил глаза.
– Вы правы, ваше высокопреосвященство, вы совершенно правы, не смотрите на меня, потому что тогда я слишком ясно вижу, что происходит у вас в душе. Ваше сердце подобно зеркалу, хранящему изображение предмета, который в нем отразился.
– Молчите, граф Феникс, молчите, – проговорил кардинал.
– Да, вы правы, надо молчать, потому что еще не пришло время признания в такой любви.
– Вы говорите, еще рано?
– Да.
– Так у этой любви есть будущее?
– Отчего же нет?
– А не могли бы вы мне сказать, не безрассудна ли она? Ведь я именно так полагал и теперь полагаю. И так мне будет казаться до тех пор, пока мне не представится случай убедиться в противном.
– Вы слишком многого от меня требуете, ваше высокопреосвященство. Я ничего не могу вам сказать, не имея связи с лицом, внушающим вам эту любовь. По крайней мере у меня в руках должна быть какая-нибудь имеющая к ней отношение вещь.
– Что, например?
– Ну, скажем, прядь ее прекрасных золотистых волос, совсем маленькая.
– Какой вы проницательный человек! Да, вы были правы: вы читаете в сердце так, как я читал бы книгу.
– Увы, именно это я уже слышал от вашего бедного двоюродного прадедушки, шевалье Людовика де Роана, когда пришел с ним проститься в Бастилию за несколько минут до того, как он мужественно взошел на эшафот.
– Он вам сказал, что вы проницательный человек?
– Да, и что я читаю в сердцах, потому что я предупреждал его, что шевалье де Прео его предаст. Он не захотел мне поверить, а шевалье де Прео в самом деле предал его.
– Какая же связь между мною и моим предком? – невольно побледнев, спросил кардинал.
– Я напомнил вам о нем только затем, чтобы призвать вас к осторожности, ваше высокопреосвященство, когда вы будете добывать из-под короны нужные вам волосы.
– Не имеет значения, где их придется взять, они у вас будут, сударь.
– Ну и отлично! А теперь – вот ваше золото, ваше высокопреосвященство. Надеюсь, вы больше не сомневаетесь в том, что это золото?
– Дайте мне перо и бумагу.
– Зачем, ваше высокопреосвященство?
– Я напишу вам расписку на сто тысяч экю, которые вы любезно согласились мне одолжить.
– Ах, вот вы о чем, ваше высокопреосвященство? Мне – расписку? А зачем?
– Мне частенько случается брать в долг, дорогой граф, – ответил кардинал, – но даров я не принимаю.
– Как вам будет угодно, ваше высокопреосвященство.
Кардинал взял со стола перо и написал расписку крупным неразборчивым почерком, от которого в наши дни служанка простого ризничего пришла бы в ужас.
– Все верно? – спросил он, протягивая Бальзамо бумажку.
– Превосходно! – отвечал граф и опустил расписку в карман, даже не взглянув на нее.
– Вы не хотите прочесть?
– С меня довольно слова вашего высокопреосвященства: слово Роана дороже любой расписки.
– Дорогой граф Феникс! – произнес кардинал с полупоклоном, что весьма много значило для принца столь высокого звания, – вы – благородный человек, и если уж вы не хотите быть моим должником, позвольте вам сказать, что мне приятно чувствовать себя вам обязанным.
Бальзамо в ответ поклонился и позвонил в колокольчик. Явился Фриц.
Граф сказал ему несколько слов по-немецки.
Фриц нагнулся, сгреб в охапку переложенные паклей восемь золотых слитков и поднял их с такой легкостью, как если бы ребенку довелось подобрать восемь апельсинов: удерживать их в руках ему было неловко, но ничуть не тяжело.
– Да этот парень – настоящий Геркулес! – заметил кардинал.
– Да, он очень сильный, ваше высокопреосвященство, – отвечал Бальзамо, – но справедливости ради стоит сказать, что с того дня, как он поступил ко мне на службу, я даю ему по три капли эликсира, составленного моим ученым другом доктором Альтотасом. И вот результаты дают себя знать: через год он сможет поднять одной рукой восемьсот унций.
– Непостижимо! – пробормотал кардинал. – Как бы мне хотелось обо всем этом как-нибудь побеседовать с вами!
– С удовольствием, ваше высокопреосвященство! – со смехом отвечал Бальзамо. – Однако не забудьте, что, разговаривая со мной, вы тем самым добровольно возьмете на себя обязательство самолично погасить пламя костра, ежели вдруг членам Парламента вздумается поджарить меня на Гревской площади.
Проводив знатного посетителя до самых ворот, он почтительно с ним простился.
– Где же ваш лакей? Что-то я его не вижу, – заметил кардинал.
– Он понес золото к вам в карету, ваше высокопреосвященство.
– Так он знает, где она?
– Под четвертым деревом справа от поворота на бульвар. Я сказал ему об этом по-немецки.
Кардинал простер руки к небу и пропал в темноте. Бальзамо дождался Фрица и поднялся к себе, заперев все двери.
Глава 27.
ЭЛИКСИР ЖИЗНИ
Оставшись в одиночестве, Бальзамо подошел к двери Лоренцы и прислушался.
Она дышала ровно и легко.
Он приотворил окошко в двери и некоторое время задумчиво и нежно на нее смотрел. Потом захлопнул оконце, прошел через комнату, отделявшую апартаменты Лоренцы от лаборатории, и поспешил к печи. Он отворил огромный желоб, выводящий жар через трубу, и впустил воду из резервуара, расположенного на террасе. Затем бережно уложил в черный сафьяновый портфель расписку кардинала.
– Слова Роана довольно только для меня, – прошептал он, – однако там должны знать, на что я употребляю золото братства.
Едва он произнес эти слова, как три коротких удара в потолке заставили его поднять голову.
– А-а, меня зовет Альтотас, – проговорил он. Он проветрил лабораторию, разложил все по местам, закрыв печь крышкой. Стук повторился.
– Он нервничает: это добрый знак.
Бальзамо взял в руки длинный железный стержень и тоже постучал. Он снял со стены железное кольцо и потянул за него: с потолка свесилась на пружине лестница до самого пола лаборатории. Бальзамо встал на нее и с помощью другой пружины стал медленно подниматься, словно бог на сцене Оперы. Вскоре ученик очутился в комнате учителя.
Новое жилище ученого старика имело около девяти футов в высоту и шестнадцать – в ширину. Оно освещалось сверху и напоминало колодец, потому что было герметично закупорено с четырех сторон.
Как мог заметить читатель, эта комната была настоящим дворцом сравнительно с прежним фургоном.
Старик восседал в своем кресле на колесах за мраморным столом, окованном железом и заваленном всякой всячиной: разнообразными травами, пробирками, инструментами, книгами, приборами и листами бумаги, испещренными кабалистическими знаками.
Он был настолько озабочен, что не обратил на Бальзамо внимания.
Свет лампы, свисавшей из центрального витража, отражался от его гладкой, без единого волоса, головы.
