Шпион смерти - Борис Николаевич Григорьев
От большого скопления людей лед под ногами бойцов гудел, трещал и грозил провалиться.
Застал Борька и другие сохранившиеся еще старинные русские обычаи, к примеру, такие, как совершение по всем правилам свадьбы, празднование Троицы и Пасхи, гадания под старый Новый год с помощью жженой бумаги, прославление Христа в ночь перед Рождеством, угадывание жениха для девушек. На селе еще были живы «старинные» люди, кое-что успевшие передать своим детям. Потом все это, под видом борьбы с пережитками прошлого и советизации уклада, куда-то уйдет, канет в Лету, умрет вместе с людьми, забудется, прорастет татарником и репейником, исчезнет доброта, и село превратится в сборище не помнящих родства убогих и сирых людишек, где будет праздновать пьянство, безверие, злоба и зависть.
Кунаково как село умирало на глазах Борьки. Когда он вернется в него лет через двадцать, то он его не узнает.
В Кунаково была только начальная школа, и для продолжения своего образования кунаковским школьникам надо было ходить в соседнее село Троекурово. Зимой, когда Красивая Меча замерзала, расстояние до средней школы сокращалось до двух с половиной километров, в остальное время надо было пользоваться мостом, и тогда путь увеличивался чуть ли не вдвое.
Пятый класс Троекуровской школы коренным образом изменил образ жизни Бориса. Чтобы успеть на занятия к восьми часам утра, надо было вставать в шесть, успеть позавтракать и минут за тридцать пять добежать в любую стужу и метель до деревянного здания монастырского общежития, в котором располагалась школа. В разграбленном и разрушенном женском монастыре располагались клуб, совхозные мастерские, небольшой плодово-ягодный и винный заводик. После шести уроков домой приходили в сумерки, когда в окнах Кунаково мерцали огоньки керосиновых ламп.
Вместо одного учителя в пятом классе появилось целое множество. Среди них выделялся математик Григорий Федорович — горбун, не замечавший своего физического недостатка, большой любитель посмеяться над ошибками и недостатками других. Впрочем, смеялся он по-доброму, и никто на него не обижался. Его жена Надежда Николаевна, высокая, статная, красивая подлинной русской красотой женщина, преподавала русский язык и литературу и тоже отличалась острым язычком. Пришедший с фронта Василий Тихонович, преподаватель физкультуры, с энтузиазмом выискивал таланты и к каждому районному смотру спортивных достижений готовил команду лыжников, легкоатлетов, гимнастов и пловцов. Борька хотел тоже стать сильным и ловким, и благодаря своим стараниям скоро был взят физруком на заметку. Он теперь часто задерживался после уроков на тренировках, и приходил домой к вечеру. Немка Мария Васильевна сначала ему не понравилась: молодая, нервная женщина часто «срывалась» и «отыгрывалась» за свое затянувшееся девичество на учениках — правда, в основном на нерадивых. Но потом он по достоинству оценил ее профессиональные качества, и перестал замечать в ней какие бы то ни было недостатки.
Учился Борька легко по всем предметам, отдавая предпочтение литературе, истории и немецкому языку. Скоро он стал отличником, хотя давалось это не всегда легко, особенно по части физики, химии и тригонометрии, которые он откровенно не любил, а потому требовали больше усилий. Особыми достижениями Троекуровская средняя школа не отличалась, но учителя во главе с директором Николаем Федоровичем Ветловским в тяжелые послевоенные годы делали все от них зависящее, чтобы программа выполнялась, чтобы способные получали максимум возможностей для своего развития, чтобы остальные ребята не отставали и подтягивались до их уровня, чтобы всем все было понятно, а уж остальное зависело от самих учеников.
Неожиданно Борька захотел научиться играть на аккордеоне. Когда он услышал и увидел, как играет на этом инструменте пришедший недавно в школу новый преподаватель математики Сергей Абрамович, он буквально заболел, и мать подарила ему новенький тульский баян. Аккордеона в лебедянском культторге в тот момент не оказалось. Но он был счастлив и так, так что часами занимался теперь по самоучителю, разбирал нотную грамоту, отрабатывал «пальцовку» и разучивал простенькие мелодии. Он долго не решался со своим небогатым репертуаром появляться на публике, но деревенские девчата и парни были не очень разборчивы в отношении техники исполнения, и скоро гурьбой ходили за Борькой, умоляя сыграть то «страдания», то «елецкого», то «мотанью», которые он подобрал на слух, а то и просили покружиться под звуки «Березки» или «Сопок Манчжурии», «потоптаться» под «Брызги шампанского» или «Рио-Риты». Каждая новая разученная вещь несла на себе миссию музыкального просвещения.
Борька стал «первым парнем на деревне», и теперь часто приглашался на всякие сходки: проводы парней в армию («Последний нонешний дене-о-о-чек гуляю с вами я, друзья»), дни рождения («Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить»), свадьбы, вечеринки, которые девчата и парни в длинные зимние ночи по очереди устраивали в своих домах. Это было обременительно, но почетно. Мать иногда запрещала ему идти в ту или другую компанию, и тут уж ничего нельзя было поделать.
Борька быстро взрослел. Он уже попробовал самогона, который в Кунаково гнали исключительно из сахарной свеклы, знал, кто по ком «страдает», кто с кем «гуляет» и кто кому изменяет. Признаться, ему было приятно ощущать себя на равных с каким-нибудь двадцатилетним Серегой, беззаветно отплясывавшим «мотанью» и искренне предлагавшим сопливому баянисту довольно завидную жизненную перспективу:
Ах ты, Боря, дорогой,
Мы с тобой на пару
Руки-ноги оторвем
Любому татару.
От некоторых смелых девичьих частушек его бросало в жар:
Ох ты, Боря, дорогой,
Хорошо играешь.
Почему же ты домой
Нас не провожаешь?
Игра на баяне привела его в художественную самодеятельность. Теперь он соло и вместе с Сергеем Абрамовичем исполнял в Троекуровском клубе «Полонез Огинского», венгерские танцы Брамса или карельскую польку, аккомпанировал певцам и танцорам, выезжал с концертами в окрестные села. Он неожиданно открыл в себе «артистические» данные, и теперь на пару с товарищем по классу Сашкой Лукашиным часто выступал в роли ведущего или конферансье. Они довольно удачно подражали популярным тогда Тарапуньке и Штепселю. Они и вправду выглядели достаточно правдоподобно: длинный и нескладный Борис, стеснявшийся своего роста, и короткий толстенький Сашок. Они неизменно срывали аплодисменты у неизбалованной публики и стали знамениты на весь сельсовет, как минимум.
Было такое время, когда все торопились жить.
«И жить торопится, и чувствовать спешит…»
Быстрей, быстрей, а то не успеешь!
Страна торопилась перевыполнить пятилетку, перегнать Америку и еще что-нибудь «пере».
И общий стремительный бег не мог не захватить Борьку. И он рвался в манящую бездну событий и романтическую дымку будущего, как молодой жеребенок, старающийся не отстать от несущегося по вольному
