Я Распутин. Книга третья - Алексей Викторович Вязовский
Мы, не сговариваясь, кинулись к дверям, распахнули их и через приемную выбежали в зал.
Твою бога душу мать!
Гвардейский (а других в Питере, почитай, и не водилось) офицер саблей крест-накрест рубил “Молодую девушку” Пикассо! Я уж было подумал, что это чокнутый поклонник классицизма, но понял, что еще немало гвардейских офицеров сдерживают толпу гостей и даже выталкивают ее из зала. Черт, откуда они тут вообще взялись?!
Я провел глазами по взбаламученному залу и понял причину — немного в стороне от центра событий стоял, криво усмехаясь, великий князь Владимир Александрович, окруженный десятком офицеров. Он заметил меня и уставился, зло и презрительно.
Однако! Крепко я накрутил хвосты всей этой сволочи, что великий князь лично приперся скандалить и дебоширить. Ну да ладно, хотите обострения — будет вам обострение.
Я дернул за плечо рубщика картин, и, когда он, пьяно покачнувшись, повернулся ко мне, пробил ему прямой в нос. Мы люди простые, гвардейским политесам необученные — он нелепо взмахнул руками, выронил свое пыряло и рухнул на пол, заливая мундир кровью из расквашенного носа.
Ко мне рванулись трое ближайших офицеров и в образовавшуюся брешь немедля хлынула толпа. Первого я встретил на противоходе и точно так же впечатал ему кулак в лицо, второй было замахнулся, но его свалил удар здоровенного небесника, третьего принял крестьянский депутат. Против народной стихии аристократия оказалась предсказуемо слаба, а у мужиков в глазах заиграло вырвавшееся на волю “Можно! Можно бить бар!”.
Стенку мы сформировали почти инстинктивно и в нее, влипая слева и справа, становилось все больше и больше народу, даже октябрист Гучков не удержался! Впрочем, он бретер и задира известный.
Офицеры от так очевидно выраженного народного волеизъявления попятились — не надо было обладать сверхъестественным чутьем, чтобы понять, что сейчас их будут бить, может быть даже ногами. И никакие сабли не спасут, клапан уже сорвало.
Ситуацию спас Зубатов, решительно вклинившись между сбившихся вокруг великого князя офицеров — аристократов и спортсмэнов — и русской кулачной стенкой, готовой посчитаться за вековые унижения.
— Господа, я предлагаю вам немедленно покинуть здание. В противном случае я, как министр внутренних дел, буду вынужден всех арестовать.
— Да как вы смее… — начал было Владимир Александрович.
— И последующем разбирательстве буду свидетельствовать, — твердо и четко выговорил Сергей, — что вы начали дебош и спровоцировали драку.
Непрошеных гостей без малого не вытолкали взашей. Двоих, с разбитыми носами, вели товарищи, под смешки, кто-то ернически пропел вслед:
Офицерик молодой,
Ручки беленьки,
Ты катись ка колбасой,
Пока целенький.
Под это дело я чуть не выдал на автомате:
…На фига нам император?
Создадим другую власть.
До свиданья, узурпатор!
Кто тут временные? Слазь!..
Но сдержался. Не сдержались остальные — проводили дорогих гостей свистом и хохотом. Для комплекта нужны еще “издевательства иностранных разведок”, но на это у нас послы есть.
— Мы еще посчитаемся! — уже в дверях погрозил мне кулаком дядя царя.
Чисто “Ну, погоди!”, ей-богу. Оброненная ценителем искусств сабля, которую в суматохе просто забыли, покинула дворец последней — я нарочито выкинул ее на набережную вслед гвардейцам.
Еще полчаса мы обсуждали случившееся, поднимали тосты, но адреналин, а с ним и азарт победы схлынули, за ними схлынули и почти все гости, мало ли что. Вот же сволочь гвардейская, изгадили праздник и даже от драки увильнули!
— Григорий Ефимович, — обеспокоенно подошел ко мне Зубатов, — вам нужно срочно озаботиться безопасностью здания. Бог весть, что могут учудить оскорбленные гвардейцы.
— Я, с вашего позволения, готов остаться, оружие у меня есть, — решительно влез Гучков.
Я поблагодарил его и прикинул — народу у меня хватает, депутаты да небесники теперь горы свернут, среди них немало стрелков, но это необученная сила, надо чем-то возможную атаку купировать…
— Сергей Васильевич, пулеметы из участков, насколько я знаю, с прошлого года еще не забрали?
Зубатов побледнел.
— Не слишком ли? Вы же не собираетесь расстреливать гвардейских офицеров?
Не хочется, но… не помешало бы. Меньше будет дураков, которые в 1914 поведут солдат на убой, в полный рост под шрапнелью, бравируя собственной “храбростью” и похлопывая себя стеком по сапогам.
— Пугнуть, только пугнуть. Думаю, звук пулеметной очереди сразу горячие головы остудит.
Зубатов несколько секунд подумал, а потом решительно кивнул. Видимо, окончательно встал на мою сторону против всей этой прогнившей верхушки. Да, совсем непонятно — чего это в России так свою аристократию не любят? Может, съели чего?
Два пулемета привезли на санях через полчаса, приставленных к ним унтеров я немедленно припахал для обучения меня, Гучкова и еще десятка желающих. Самым трудным было сбить полицейских с наезженной программы и объяснить, что нам нужно крайне быстро узнать азы — как заправлять и подавать ленту, как взводить, что делать при задержке и так далее. А внутреннее устройство, сборку-разборку мы как-нибудь потом изучим.
К ночи определились со схемой охраны дома, сильно помогли присланные Зубатовым полицейские, а также трансваальский опыт Гучкова. Выставили часовых, определили места для “максимок” в окнах, порядок смены и… завалились спать, не железные, чай.
Напоследок только поржали над новостями из города — по нему усиленно растекался слух, что “старец Гришка великого князя Владимира Александровича с лестницы спустил пинком под зад. Второй раз на задницу страдает, болезный”. Причем народ передавал этот слух со смешками, одобрением и даже сожалениями, что “не был при сей баталии хотя бы мичманом”. Народная любовь к великим князьям она такая, ага.
Утром я проснулся с гудящей, как бидон, головой — и вовсе не от выпитого, как можно было бы подумать. Я дежурил второй очередью, так что ложится до нее я посчитал бесполезным и сел писать статью для Перцова — “Слово” должно было выйти с заголовками “Великий князь под следствием!” и статьей про художества генерал-адмирала. Так что поспал всего часа три, как меня разбудили с офигительной новостью — гвардейцы строятся на Дворцовой площади. Я сначала и не
