Иван Сабило - Мастер

- А теперь по-простому: на тех, что мне дают и что не дают.

Мужики засмеялись, а бородатый опять донимает:

- Неужели находятся такие, что отказывают?

- А то! И не только мне. Вряд ли сыщешь мужика, которому бы не отказали. Дамочки стали много о себе понимать. Им теперь мало просто мужика, им ещё нужно что-то от него получить.

- Но есть и такие, что не отказывают, а как у тебя с ними? - хихикнул молодой.

- Лет в семьдесят было неважно, а сейчас, когда изобрели подъёмный кран под названием «виагра», - сам удивляюсь. Не пробовал?

- А ему зачем? - включился третий, с большим животом и широченными пле­чами. - У него пока ещё тестостерона больше, чем мозгов.

Тут уже вся парилка не выдержала и захохотала. Виктор с Лёшей тоже засме­ялись, а молодой отчего-то покивал головой, спустился вниз и стал бросать ковш за ковшом в чёрную печную пасть.

- Хорош, кидала, а то всех сгонишь, - поморщился бородатый. Парень при­слонил ковш к стене и вышел из парилки.

- По-твоему, кто этот старик? - тихо спросил Виктор у Лёши.

- По профессии, что ли? Судя по связности речи, а значит, и мышления, ар­тист. И тембр голоса красивый, опереточный. Допускаю, что и сейчас подвизается в редких ролях на сцене.

- А я думаю - тренер. Может быть, занимался детьми, потому что вспомнил девочек и объяснил своё к ним отношение.

- Нет, сомневаюсь. Тренер в силу своей педагогической направленности не будет откровенничать на такую тему. Этика не позволит. Хочешь, спроси.

Виктор собрался это сделать, но тут заговорил ещё один мужик - молодой, с красным, разогретым лицом:

- Вот вы ведёте праздный разговор, а я вам - про другое, - он вытер лицо по­лотенцем, постелил его на лавку и сел. - Вот я отправил жену в роддом, в наш, питерский. Мы с ней питерские, в пяти-шести поколениях. Мои родичи и её роди­чи войну, блокаду пережили. Работали не покладая рук, отстраивали город. И мы с нею не сидим сложа руки. А положили её в палату, где шесть человек, правда, палата разделена перегородкой. А рядом, в соседней палате - двое, и обе чёрные, кавказки. И весь медперсонал только возле них крутится: чего изволите, что по­дать. Жена и её однопалатницы возмущаются, но тихо, чтоб не сотворили чего с их новорождёнными. Дожили, твою мать. В родном городе чужие.

Лёша взглянул на Виктора, потом на мужика:

- Ну, и что ты предлагаешь? Что будем делать?

Мужик опустил голову:

- Не знаю. Но что-то делать надо.

- Вот так всегда у нас: как что - не знаю. А может быть, и знать не хочу?

- Слушай, не нагнетай, а? - подал голос бородатый. - Дай помыться, пока ещё пар есть.

- Никакого пара нет, весь вышел! - вмешался Виктор. - И бронепоезд отво­локли в тупик.

- Ты про что? - не понял бородатый. - При чём тут бронепоезд?

- Ладно, передохнём, - сказал Лёша и двинулся первый.

Вместе с ними вышел старик, что рассуждал о женщинах. Виктор спросил у него:

- Если не секрет, вы кто по профессии?

- Ах, кем я только не был! Но всё на сцене. Да, и суфлёром, и актёром, и по­мощником режиссёра. А почему вы спросили?

- Нам с другом понравилась ваша дикция, и мы поспорили, кто вы по профес­сии. Друг сказал: артист. И оказался прав.

Старик лишь развёл руками.

Они постояли под душем, вышли в раздевалку, уселись на свои места и откры­ли термос. Наливая чай в одноразовые стаканы, Виктор спросил, почему Лёша не захотел в парилке продолжить разговор с бородачом.

- Поздно, - сказал Лёша. - С такими, как он, поздно. Этот уже либо как-то встроен в систему, которая помогает ему «выживать», либо его сознание настоль­ко сломано, что любая попытка пошевелить мозгами приводит к дискомфорту. Как при сломанной руке или ноге.

- А с кем не поздно?

- С тобой. И со мной. То есть с теми, кто имеет выход на молодёжную ауди­торию.

- На подростковую, - поправил Виктор.

- И даже на подростковую, тем лучше.

- В каком смысле?

- У нас часто говорят о национальной идее, о модернизации, о коррупции, о наркотиках. Говорят - любо-дорого послушать. Особенно на телевидении, ког­да устраивают дебаты по всем этим вопросам, с одной стороны, демонстрируя свободу слова, а с другой - выпуская пар из недовольной части публики. Говорю «публики», а не народа, потому что с народом у нас большие проблемы. И мало кому приходит в голову, что вся эта свобода строго дозированная. Что на каждого совестливого «русака» по три свирепых либеральных собаки, готовых растерзать его вместе с его совестью.

- А без аллегории можно?

- Нельзя. Без аллегории можно только с оружием в руках, но до этого ещё да­леко. Самая большая наша беда в том, что мы сейчас разъединены, как никогда. Наши враги добились главного: они воплотили в жизнь принцип всех захватчи­ков: «Разделяй и властвуй!»

- Кто именно?

- Либералы. Впервые за тысячелетнюю историю России они пришли к власти. Казалось бы, ну, пришли, так властвуйте. Но они не властвуют, а глумятся над властью, нагло набивая свои карманы несметными богатствами. При этом отни­мают у людей последнее. Они два века добивались власти. В семнадцатом году они уничтожили русскую аристократию, наиболее ответственную за жизнь стра­ны. Потому что именно аристократия не подпускала их к власти. В семнадцатом году они уже почти получили её, судя по тому, сколько их оказалось в партии и правительстве. Но жестокость, с которой они подавляли несогласных с ними, террор против целого народа, против его веры и сатанинские методы руководства привели к тому, что рухнула созданная ими система.

- Сталин виноват.

- Это простой ответ. Но Сталин виноват только до тех пор, пока был с ними. То есть до революции. Но после неё быстро понял их хищническую сущность и по­вёл против них непримиримую борьбу. А в войну фактически спас их. Представь, что было бы с ними, если бы Гитлер одолел Советский Союз! А затем Англию и Штаты! Он бы уничтожил их по всему миру.

- Отчего же они так возненавидели Сталина?

- Оттого, что не допустил к власти. Они ведь после войны прибрали к рукам Штаты, Англию, частично Францию и готовы были заграбастать Советский Союз. Но тут облом. Тогда они дождались смерти Сталина и пошли другим путём - ста­ли искать в руководстве страны предателей. И нашли.

Увлёкшись разговором, они не обращали внимания на то, что их слушают дру­гие мужики. Первым это заметил Виктор и сказал:

- Мы стали объектом интереса.

- Пускай. Здесь не то место и не тот люд, чтобы чего-то опасаться. Тем более, никакого секрета в том, что мы говорим, нет.

- Ну, а что с нашими аудиториями?

- Нужно наряду с программным обучением давать знания и понимание той жизни, которой мы живём. И говорить правду. Я убеждён, что именно учитель­ско-преподавательский корпус может приблизить перемены. Это могучая, но не задействованная сила. Прежде всего, интеллектуальная.

- Я думаю, ты ошибаешься, - вздохнул Виктор. - Я думаю, наша с тобой так называемая интеллектуальная среда ещё то болото. Любое начинание увязнет по самую макушку и захлебнётся.

- Время покажет.

- И сколько же лет нужно говорить правду, чтобы наша, как ты говоришь, ау­дитория созрела для какого-то дела?

- Думаю, не так много. Этот режим схвачен на «живую» нитку и держится только до тех пор, пока мы его терпим. Как только наше терпение лопнет, он рас­ползётся по всем швам.

- Это при такой-то армии? При таком эмвэдэ? А посчитай, сколько наплоди­лось разных охранников в магазинах, офисах, банках. Да они же в клочья порвут...

- Извините, что встреваю в ваш разговор, - обратился к ним сосед - рыжий увалень с золотой цепью на шее. - Я тоже охранник в магазине, но, случись за­варуха, первый помогу удушить его владельца. Вот этими руками, - выставил он широкие ладони с короткими пальцами. - Думаю, так же и другие, кто рассмотрел своих хозяев и увидел, что они вытворяют. Только всерьёз позовите, и я с вами!

Виктора и Лёшу смутила такая готовность, они кивнули соседу в знак оконча­ния разговора и снова направились в парилку. Но теперь уже с вениками. Виктор спросил:

- Марина разделяет твои убеждения?

- Ещё бы! Иначе разве согласилась бы стать моей женой?

Виктор и Лёша принялись хлестать себя вениками, и разговор иссяк. Теперь они слушали то, что говорили мужики. Ничего интересного: про выпивку, про баб, про ДПС. Правда, не обошлось без одной словесной находки, которую выдал говорливый футбольный фанат. Рассказывая о последней игре «Зенита», он со смехом вспоминал, как действовали у стадиона и на улицах понты. И здесь понты, и там понты, пока Виктор не спросил у него:

- Ты поясни, кто такие понты?

- Что вам пояснять? Была милиция - менты, стала полиция - понты. Понты - они и в Африке понты!

Друзья переглянулись. Лёша сказал:

- Ну народ, ну мастак! Так бы во всём, как в слове!

После бани они ещё долго бродили по городу, увлеченно беседуя, и расстались только в полночь.

***

Утром Виктор проснулся, как всегда, в половине седьмого. И это несмотря на баню, на позднюю прогулку с другом. Не зря говорится, привычка - вторая на­тура. Вчерашняя баня и несколько часов, проведённых с Лёшей, принесли облег­чение - словно бы сузилась, затянулась ледком пробоина в ауре, которую сделала ему своим звонком Нелли Георгиевна. И если ещё вчера он думал только о себе, о своих переживаниях из-за потери любимой, то сегодня впервые подумал о ней, о том, что она чувствовала эти три года, скрывая от мужа и сына свою отдельную жизнь. Понятно, что такие отношения имеют предел, и она его достигла. Время покажет, действительно ли это конец, или только остановка, чтобы перевести дух и вместе двинуться дальше. Но, странное дело, в этом «дальше» он видел не толь­ко Нелли Георгиевну, но и Елену Владимировну, с которой познакомился неделю назад и которая уже начинала утверждаться в его сознании. Он вспомнил слова маминой любимой песни: «На тебе сошёлся клином белый свет...». Но, кроме этих слов, никаких других вспомнить не мог. Он не стал задумываться, на ком из двух женщин для него сошёлся клином белый свет, сбросил одеяло и выскочил из постели.