Низами Гянджеви - Хосров и Ширин
Звук чангов, проносясь во вздохах легкозвонных,
Завесы все сорвал: всех выдал он влюбленных.
О пехлевейский лад! О чанга грустный звон!
И в камне бы огонь зажег столь нежный стон.
Вздохнула кеманча, подобно Моисею,
И вымолвил певец: «Я с ней поспорить смею»
И песню он запел и струнам дал ответ:
Веселью мой привет и радости — привет!
О, как бы сладкий сад, сад жизни, был прекрасен,
Когда б осенний хлад был саду не опасен!
О, как бы весел был чертог, чертог времен,
Когда б на все века он мог быть сохранен!
Но ты не доверяй холодному чертогу:
Чуть место обогрел — тебя зовут в дорогу.
О праха монастырь! О мир — непрочный храм!
Так выпей же вина — предай его ветрам!
Дрошедший смутен день, грядущий день — неведом.
За днем умчавшимся другой умчится следом.
Хоть день сегодняшний как будто бы нам дан, —
Но вечер близится, и этот день — обман.
Так смейтесь же, уста! Так отлетай, кручина!
Пусть в мир и нам в сердца вливают радость вина!
На эту ночь одну промолви сну: «Долой!»
Ведь бесконечно спать придется под землей,
Возвращение Шапура
Хосров уже хмелен. Не медлит кравчий. Звуки
Порхают: чанг поет о встречах, о разлуке.
Рабыня нежная вошла, потупя взгляд,
И вот услышал он (пропавший найден клад!):
«Шапур приема ждет. Впустить его иль надо
Сказать, что поздний час для встречи с ним — преграда?»
Хосров обрадован. Вскочил, затем на трон
Себя принудил сесть, к рассудку возвращен.
Он входа распахнуть велит сейчас же полог.
Дух закипел: ведь был срок ожиданья долог.
И жил с душою он, раздвоенной мечом,
И скорбной тьмой одет и радостным лучом.
Мы ждем — и сердце в нас разбито на две части.
Взор не сводить с дорог — великое несчастье.
Невзгода каждая терзает нашу грудь.
Невзгоды худшей нет — безлюдным видеть путь.
Коль в горести, о друг, ты смотришь на дорогу, —
Со счастьем дни твои идти не могут в ногу.
И вот Шапур вошел — Парвиз его позвал —
И поцелуями он прах разрисовал.
И, стан расправивши, стоял он недвижимо
С покорностью, что нам в рабах вседневно зрима.
И, на художника склонив приветный взор,
Хосров сказал: «Друзья, покиньте мой шатер».
Шапура он спросил про горы и про реки,
Про все, на что Шапур в скитаньях поднял веки.
С молитвы начал речь разумный человек:
«Пусть шаха без конца счастливый длится век!
Войскам его всегда лететь победной тучей.
С его чела не пасть венцу благополучии.
Его желаниям — удаче быть вождем,
Пусть дни его твердят: «Мы лишь удачи ждем».
Все бывшее с рабом в пути его упорном
Является ковром — большим, хитроузорным.
Но если говорить получен мной приказ, —
Приказ я выполнил; послушай мой рассказ»,
С начала до конца рассказывал он мерно
О непомерном всем, о всем, что беспримерно,
О том, что скрылся он, как птица, от очей,
Что появился он, как между скал ручей,
Что он у всех ручьев был в предрассветной рани,
Что смастерил луну, уподобясь Муканне,
Что к лику одному — другой припал с алчбой,
Что бурю поднял он умелой ворожбой,
Что сердцу Сладостной, как враг, нанес он рану
И к шахскому ее направил Туркестану.
Когда его рассказ цветка весны достиг,
Невольный вырвался у властелина крик.
«Мне повтори, Шапур, — вскричал он в ярой страсти, —
Как сделалась Луна твоей покорна власти?»
И геометр сказал: «Я был хитер, и рок
Счастливый твой пошел моим уловкам впрок.
Был в лавке лучника твой мастер стрел умелый,
И выбрал нужный лук, давно имея стрелы.
Едва сыскав Ширин, не напрягая сил,
Серебряный кумир уже я уносил.
Уста Ширин ни к чьим устам не приникали.
Лишь в зеркале — в хмелю — свои уста ласкали.
И рук не обвила вкруг человека. Ночь
Своих кудрей не вить лишь было ей невмочь.
Так тонок стан ее, как самый тонкий волос,
Как имя Сладостной, сладки уста и голос.
Хоть весь смутила мир прекрасная Луна,
Пред образом твоим смутилась и она.
Ей сердце нежное направивши в дорогу,
Я на Шебдиза речь направил понемногу.
Летящую Луну конь поднял вороной.
Так все исполнено задуманное мной.
Здесь, утомившийся, остался я на время,
Хоть должен был держать я путницу за стремя.
Теперь, все трудности пути преодолев,
Она в твоем саду, среди приветных дев».
Художника обняв, подарками осыпал
Его Хосров, — и день Шапуру светлый выпал.
На рукаве своем «Сих не забыть заслуг» —
Парвизом вышито. Был им возвышен друг.
Луна в источнике, миг их нежданной встречи,
Поток ее кудрей — все подтверждало речи.
Смог также государь немало слов найти,
Чтоб рассказать о том, что видел он в пути.
Да, пташка милая — им вся ясна картина —
Перепорхнула вмиг в пределы Медаина.
Решили все. «Я вновь, — сказал Шапур, — лечу,
Подобно бабочке, к прекрасному лучу.
Вновь изумруд верну я руднику. Дурмана
Жди сладкого опять от нежного рейхана».
Шапур второй раз едет за Ширин
Прекрасен край, где смех свою находит сень,
Прекрасен день, когда он молодости день.
На свете ничего нет благодатней жизни.
Что юности милей? Вино веселья, брызни!
Вселенной властелин, венец державных прав,
Был юн и радостен, имел веселый нрав.
Глотка вина испить не мог бы он без песни,
За песней чаша дней казалась полновесней.
Не плату он давал своим певцам за труд —
То жемчуг им дарил, то лал, то изумруд.
И вот он пировал, вино его кипело,
Вошла Михин-Бану, с Хосровом рядом села.
Ей оказал Хосров особенный почет.
Приятно речь его любезная течет.
Снедь подана; Хосров — им прервана беседа, —
«Барсема вача» ждет от чинного мобеда.
За каждой трапезой, что совершал Хосров,
Обычай сей блюсти он с радостью готов,
«Барсема вача» в том обычное значенье,
Что приступить к еде дается разрешенье.
Мобед решает все. Он молвит; снедь одна
Годна к приятию, другая не годна.
Вот госпоже Хосров сказал: «Вина отведай»,
И потчевал ее за тихою беседой.
И с той, которой все для радости дано,
Из чаши царственной царевич пил вино.
Когда ж он захмелел, испив из горькой чаши,
Он речь повёл о той, что всех на свете краше.
И, молвя о Ширин, он слов не оборвал,
Ликующий в душе, он — соболезновал.
«Твоя племянница взросла такой пригожей,
Такою стройною и с дивной розой схожей,
Но необузданный ее похитил конь!
И скрыт ее очей пленительный огонь?
Сегодня был гонец; с ним все решая вместе,
Мы поняли, что к нам о ней доходят вести.
Коль я останусь тут недели две, — Луна
Отыщется. Поверь, — узнаем, где Она.
За розою гонца отправлю я, продлится
Недолгий срок, сюда влетит она, как птица».
Услышала Бану, что молвил ей Хосров,
И от волнения найти не может слов.
Как прах, на землю пав, склоняется в поклоне,
И вся ее душа в ее протяжном стоне.
«О, где жемчужина? Коль зрю ее во сне,
То не в объятьях зрю, а в моря глубине.
Тем, кто, добыв ее, в мою укроет душу,
Всю душу я отдам. Я клятвы не нарушу».
Перед престолом вновь она подъемлет стон:
«О месяц и Зухре! Сей лобызайте трон!
От Рыбы до Луны, везде сбирая дани,
Ты на обширный мир свои протянешь длани!
Ведь говорила я, она придет. Не слаб
Мой дух пророческий, а светлый рок — твой раб
Он помощь нам подаст, — и мы найдем дорогу,
Добычу приведем к дворцовому порогу.
Но если хочет шах послать за ней гонца,
То надо привести сюда скорей гонца.
Ему Гульгуна дам, Гульгун мой быстроногий
Родной Шебдиза брат; с ним все легки дороги.
